Она не понимает. Тоска болью отдается в груди.
Сейчас…
Подходит сама.
Останавливается в двух шагах, и он делает шаг навстречу.
– Ты чего не спишь? – тихо спрашивает он. – Все нормально?
– Да, – говорит она. – А ты?
Он пожимает плечами. Пытается улыбнуться, но у него не выходит. Все улыбки напоказ закончились.
Тогда он просто делает еще один маленький шаг к ней… полшага.
– Хочу поговорить, но не могу придумать, что сказать тебе, – говорит, глядя ей в глаза.
Честно.
Оливия тоже не знает.
Оправдываться он не станет. «Мне жаль», «я не хотел» – это все не то. Это легко сказать, но в этом нет никакого смысла. Как нет смысла в «я сделал то, что считал правильным», и «она сама виновата». Последнее – совсем цинично. Он не станет.
Что остается еще?
Она тоже не знает.
Это слишком…
– Сегодня утром я была почти рада уехать с тобой, – говорит она. – Когда ты зашел за мной… Я была рада.
Хоть с чего-то начать. Молчание – хуже всего.
– А теперь совсем не рада, – он смотрит ей в глаза, и это не вопрос, понятно и так.
Боже мой! Только сегодня утром! Кажется, вечность прошла.
Как объяснить?
– Да. И дело даже не в том… Не знаю, как правильно сказать… Я не ненавижу тебя. Я все понимаю, прекрасно знаю свою сестру и своего отца, я понимаю… но… глядя на тебя, я вижу, как ты… как Каролине кричит в твоих руках… И мне очень больно от этого.
Оливия замолкает, поджимает губы.
И сейчас очень больно тоже.
Можно понять, но невозможно забыть.
– Да… – шепотом говорит он.
Никаких «прости меня» тут не будет.
Даже если в его глазах почти отчаянье. Сейчас, перед ней, он не закрывается наглухо, словно хочет сказать куда больше, чем говорит вслух. Она видит его… видит правду. Ему тоже совсем нехорошо.
– Придется как-то смириться, – говорит он вместо всяких «прости». – Вернуть тебя назад я уже не могу.
Она не хочет назад. Это вдруг так очевидно. Нет…
– Почему я? – говорит она. – Почему ты выбрал меня? Думаешь, угроза моей жизни, а не Каролине, остановит отца? Тогда стоило брать Марию, больше всего он любит ее.
Глядя в его глаза…
Нет, сейчас не будет никаких признаний.
– Нет, – говорит он. – Думаю, не остановит. Но я не собираюсь тебя отдавать, это ни к чему не приведет. Я найду другие способы уладить дела с твоим отцом, более эффективные. Но для этого будет лучше, если мы, как можно быстрее, поженимся. Жену отобрать сложнее, чем заложницу. Думаю, две недели хватит на подготовку. Прости, но не будет особых торжеств. Мы обвенчаемся, поужинаем и… – он облизывает губы. – И все.
Две недели? Так скоро?!
«И все».
Поужинаем и в спальню.
Но, глядя на него, она видит бьющуюся в его руках Каролине.
– Почему я? – спрашивает она.
Ей так безумно хочется услышать ответ. Почему-то кажется, это поможет…
Он только качает головой.
Не ответит.
Ничего не выходит.
* * *
– Нет, пожалуйста! – Хенни рыдает. – Госпожа, пожалуйста, не бросайте меня. Я боюсь! Я хочу ехать с вами!
Оливия смотрит на нее, поджав губы.
Это не ее решение, и все же, это разумный ход.
Она сама переоделась и готова ехать. А Хенни рыдает, и все никак. Но время еще есть…
Очень хочется оглянуться на Сигваля, прося помощи. Вон он, рядом. Позвать. И пусть придет и объяснит, его Хенни послушает. Пусть хоть наорет на нее.
Но это будет неправильно. Она должна сама.
– Я боюсь, – плачет Хенни.
