Печальная Лиззи, именно под таким именем меня знали в этом городе. Нет, не так. В этом Городе. А начальник тюрьмы называл меня не иначе как «кормилица моя», ибо в целях тренировки самодисциплины я посещала ямы смертников регулярно: примерно раз в два-три месяца. И каждый раз отсыпала этому жлобу немалую сумму. Впрочем, в накладе я еще ни разу не оставалась, легко отыгрывая потраченное здесь: близость смерти многих заставляло отдавать последнее, лишь бы занять себя еще одной партией в «дурака» или «пьяницу». Иногда играли в «глупую овцу», но почему-то не слишком охотно.
Кстати, трусы я Мяснику отдала почти сразу, а вот его куртка из лосиной кожи с заклепками из лунного серебра и плетеный ремень уйдут на черном рынке на ура. И за хорошую цену. Штаны были какие-то драные, поэтому, подумав, их я тоже отдала. Пускай мужик порадуется. Напоследок.
Появление светлого испортило невероятное шоу, которое устроил Мясник, стягивая исподнее. Ммм… тролль, танцующий стриптиз, это нечто, честное слово! Но крылатый, попавший в камеру смертников, сразу перетянул на себя все внимание… Надо же, уже лет десять посещаю ямы, а такое увидела впервые! Этот, наверное, совсем идиот. У него же крылья! Улететь не мог, что ли?
Приглядевшись, я поняла, что крылатый – мой клиент. Уныние, исходившее от него, можно было потрогать руками. Я, забывшись, улыбнулась, а Мясник, увидев это, шарахнулся, запутался в своих портках и с грохотом свалился на пол. Представление однозначно удалось.
Краем глаза наблюдая, как румянец тролля становится совсем уж синим, я смотрела на вновь прибывшего. Парень был фейри, и, судя по всему, давно не посещал родные леса. Прозрачные (призрачные, Лиззи, призрачные!) крылья безвольно обвисли и потускнели, хотя обычно у представителей этой расы они сверкали будто обсыпанные мелкой бриллиантовой крошкой. Когда стражники отпустили его, он глухо застонал и забился в угол, стараясь не смотреть на окружающих его существ. Это меня более чем устраивало. Его уныние невероятно меня возбуждало, доставляя почти чувственное удовольствие, и мне пришлось закрыть лицо капюшоном плаща, чтобы никто не заметил моего восторга.
О, да… да, дорогой… пожалей себя еще раз, давай! Мир – дерьмо, давай, подумай об этом!
Я опустила голову, полностью скрываясь. Уныние этого светлого было настолько осязаемым, что я не могла понять, почему остальные не слизывают его со своих лиц, рож и морд? Но остальные все-таки были коренными жителями подлунного мира, в отличие от меня, поэтому они не чувствовали, как эфир вокруг нас густеет от одного из самых лакомых грехов. Особенно для такой, как я. Я сдерживалась изо всех сил, чтобы не начать мерцать, пожирая то, что висело в воздухе. Впервые за мою долгую практику тренировок мне попался по-настоящему трудный клиент. Впервые за много лет я не могла совладать с желанием уйти в эфир. Почти не могла.
Это пугало.
Как бы это ни было трудно, но я сдержалась, а примерно через час светленький перестал соблазнять меня своим унынием и, свернувшись калачиком, задремал. Я восхитилась его самообладанием: крылатый среди темных, все-таки, вдруг кто-нибудь захочет набить ему морду? Но фейри чихать хотел на желания сокамерников. Он спал, сопя в две дырочки.
Впрочем, расовые предрассудки в камере смертников были не в чести, я давно это заметила. Накануне отправки к Падшему все вдруг резко вспоминали о наличии у них такой, бесполезной на первый взгляд, вещи, как душа, и старались вести себя прилично, если не по-доброму. Надеялись, что это им зачтется. Поэтому, по сути, ничего светлому и не грозило. Наверное…
До самого вечера я играла в «пьяницу» с Библем – темным эльфом, загремевшим сюда по каким-то политическим причинам. Я особо не интересовалась. Зачем? Вот раздеть его – да, это я могла, особенно мне приглянулись запонки на его серой рубашке, которые он держал до последнего, надеясь отыграться. Расставшись с запонками, играть на портки отказался, мотивируя это тем, что представитель древнейшей расы, разгуливающий без трусов – это нонсенс. Мне так и хотелось напомнить ему, что светлые эльфы подревнее будут, мне очень хотелось размяться в хорошей драке (вот именно этим человеческое тело меня раздражало больше всего: оно затекало от долгого бездействия и становилось дряблым без регулярных тренировок), но я сдержалась. Завтра побегаю… точнее, послезавтра, когда окружающие меня люди и нелюди отправятся на плаху.
Но на следующий день случилось то, что перевернуло все мои планы с ног на голову. И всю дальнейшую жизнь. Навсегда.
Все началось с кашля Скрипа. Этот тролль попал сюда за то, что распространял Дыхание Гор – курительную смесь, дурманящую разум и вызывающую мгновенное привыкание. Сам он эту дрянь не курил, зато курил табак. Много. Очень много. Даже спустя три дня его вынужденного воздержания от своей пагубной привычки, от него жутко разило табаком, заставляя мое тело чихать и держаться от наркоторговца подальше.
– Мы все сдохнем здесь, – просипел он с натугой. – И не доживем до казни… хе-хе, какая досада!
Крылатый, который с момента своего появления здесь не проронил ни слова (только сопел и храпел во сне, ночью так вообще его рулады были, пожалуй, самыми громкими), зашевелился. Он поднял голову, открыл рот и… порадовал нас всех, похвалившись содержимым своего желудка, доказав, что даже после трех часов усиленного переваривания зеленая дрянь, которой здесь пичкают смертников, все еще остается зеленой.
Ух ты! Я с интересом придвинулась чуть ближе, с досадой отметив: во всем, что касается этого светлого, моя выдержка ведет себя, мягко говоря, странно. Сначала чуть в эфир не свалилась, а теперь с жадностью смотрю, как его выворачивает наизнанку, а ведь нормальным людям (чьи ряды я уже потеряла надежду пополнить) смотреть на такое должно быть противно.
Стать человеком до конца… Шестьдесят лет я пыталась это сделать. И у меня почти получалось! Все. Кроме улыбки.
Скрип подошел к крылатому и резко поднял его за шкирку. Тот повис, зачиркал носками ботинок по полу и… улыбнулся. И эта улыбка… она была идеальна! Я с восторгом смотрела на ее безупречные очертания. Ни на полмиллиметра левый краешек губ не поднимался над правым. Белоснежные зубы сверкнули в полумраке нашей камеры, а я, не сдержавшись, ответила. Ответила на эту прекрасную улыбку. К счастью, никто, даже сам фейри, этого не заметил.
– Светлый, кажись, свихнулся, – сообщил Скрип, с ухмылкой наблюдая, как по штанам фейри стекает рвота.
Хорошенько встряхнув, он заглянул светлому в лицо, и, видимо, ему улыбка не понравилась… Впрочем, безумие, которое демонстрировал этот крылатый, не понравилось многим. Библь, не выдержав сумасшедшего взгляда парня, подошел и отвесил ему оплеуху.
Эй-эй-эй! Не трогать! Я еще не насмотрелась!
– Приятель, не дури! – после карканья Скрипа голос эльфа звучал, как музыка, но я все равно была недовольна. Я боялась, что фейри перестанет улыбаться. Я хотела посмотреть еще…
Скрип опустил светлого на пол. Уткнувшись носом в чью-то миску, тот снова начал блевать. Это сколько он с утра сожрал-то?
– Да он же болен!
– Может, у него лихорадка?
– Потрогай…
– Сам трогай! Я к этому дурику не подойду! Смотри, как смачно блюет!
Народ заволновался, и вокруг крылатого образовался довольно-таки широкий круг.
Чего они опасаются? Завтра им всем на плаху, а они боятся заразы! Я не выдержала и тихонько захихикала, что в моем исполнении выглядело несколько устрашающе.
Фейри тоже заржал. Точнее, попытался. Пожалуй, он единственный из всей компании понимал, насколько нелепы страхи окружающих. Они боялись, а он смеялся. Кашлял и смеялся. Парень определенно начинал мне нравиться. И улыбка его эта… красивая. Совершенная. Невероятная.
Идеальная…
… я давно такую хочу…
Скрип пытался вразумить хохочущего фейри, но я не слышала, что он говорил. В этот момент я приняла решение.
Я хочу именно такую улыбку.
– Оставь его, Скрип, – сказала я и вышла вперед. Опустилась перед крылатым и посмотрела ему в глаза. Высшего мне в селезенку, да они заплыли у него совсем! Крылатый тоже смотрел на меня. И, кажется, увиденное его не вдохновило. Ах, да, я же не смогла удержать лицо! Мне весело, и оставаться серьезной я просто не могу!
Парень часто заморгал, уставившись на мои губы. Кажется, он подумал, что я дразнюсь.
Смазливый… не люблю таких…
Я наклонилась к нему и тихонько прошептала:
– Хочешь жить?
Я уже потеряла надежду взять этот рубеж. А фейри вновь мог подарить мне ее.
Надежду научиться делать это, как люди.
– Научи меня улыбаться, как ты!
К.
Он чувствует, что у него отвисает челюсть. Просьба куколки ставит его в тупик. Она… что хочет? Улыбаться? Как он? И за это она вытащит его из этой дыры? Не думая, как это выглядит со стороны, Касси протягивает руку, чтобы коснуться ее губ. Это же легко! Надо просто растянуть их…
– Я сделаю все, что ты захочешь. Все, что угодно… – шепчет он, когда его пальцы, наконец, касаются ее лица. Он кладет большой палец на уголок ее губ и пытается потянуть.
– Все, что угодно? – фыркает куколка, отстраняясь. – Не вздумай еще раз повторить эту фразу при мне, светленький.
Странно. Судя по всему, она – человек, откуда тогда в ее голосе столько пренебрежения? Такие фразы обычно опускают только представители темных рас. Касси приглядывается к девушке повнимательней, но так и не обнаруживает ничего, что могло бы указать на подобное. У нее нет заостренных клыков вампира, нет выдающейся челюсти вервольфа, нет заостренных ушей темного эльфа.
Куколка – человек, в этом нет сомнений!
– Я… хочу жить… – после того, как его несколько раз вырвало, во рту стоит просто ужасный привкус, а горло будто раздирают чьи-то острые когти.
– Это хорошо, – серьезно отвечает человечка.
