– Да, странно. Я сразу как-то не подумал. А ведь действительно странно. А почему нет комаров, у вас есть предположения?
– Нет предположений. Мой жизненный опыт говорит мне, что условия там для комаров отличные. Почему их там нет, мне не понятно.
Мужчины задумались. Паузу в разговоре заполнил шелест листьев и крик ворон.
– Раскаркались, разволновались. Но, Агаша, поспешай! – напомнил Лаврентий засыпающей на ходу кобылке о её обязанностях и добавил: – Прибавь шаг!
Молодой мужчина сидел за спиной старика, прикрыв глаза, наслаждался запахом трав, разносимым разыгравшимся ветром. Спазмы тоски отпустили его душу, а разговор с Дудоренко отвлек от печальных мыслей, и сердце согрело сладостное умиротворяющее спокойствие.
– А вы погостить в Палашино или по делам? – поинтересовался старик.
– По работе. Клубом культуры буду у вас заведовать. Кошкина Элеонора Максимовна попросила меня взять на себя ответственность за организацию культурного досуга в вашем посёлке. Из её слов я понял, что она родом из здешних мест.
– Да, из здешних. Хорошо, что клуб заработает, все какое-никакое, а разнообразие в нашей жизни. Значить, организуете культуру в массы?
– Значит, организую.
– Это очень хорошо, – искренне обрадовался хозяин телеги. – Неорганизованной культуры у нас завались, а организованной нет вовсе.
– Это как?
– Так стихийно всё, само собой получается. К примеру, встретил я соседа, поздравил его с праздником, а он меня. Всё чин по чину, как полагается, зашли ко мне в гости, выпили, закусили. Тут соседка за солью зашла и тоже поздравилась, – он хлопнул себя тыльной стороной ладони под подбородок. – Достал я гармонь, спели. Народ на песни и повалил. Никакой тебе организации.
– Так это хорошо – массовое гуляние!
– Хорошо-то хорошо, но очень уж однообразно и предсказуемо. Раньше были в клубе танцы, кино крутили, концерты даже случались. Повеселее всё же было, покультурней. А где остановиться намерены?
– Элеонора Максимовна сказала, что в самом клубе есть вроде комната для гостей с удобствами. Там и остановлюсь.
– Думаю, что сегодня вам лучше остановиться у меня в доме. Потому как приедем мы поздно, в каком состоянии комната для гостей в клубе, не ясно. Может, там прибраться надо, посмотреть, есть ли свет, вода. Клуб пустует года два, если не больше, с последнего приезда Элеоноры. А ключи от клуба у вас имеются?
– Имеются. Что, за это время вообще никто в клуб не заходил?
– Никто. Да и зачем? Но вы не беспокойтесь. Здание клуба старое, но крепенькое, стёкла на окнах целые, правда, может быть, краска со стен кое-где немного облупилась, но это дело поправимое. Если что, то можно у меня и подольше задержаться.
– Спасибо. А клуб от вашего дома далеко?
– Рукой подать, из окна виден. Посёлок за полчаса пешком можно пройти. Здесь отовсюду рукой подать.
– Я думал, он большой. Вы сказали, что река разделяет посёлок на две половины. Что же здесь делить на части?
– Река проходит почти по краю границы посёлка и отделяет от жилых домов посёлка графскую усадьбу и дом дальней родственницы моей жены.
– В усадьбе музей?
– Ничего там сейчас нет. Пустует усадьба.
– Заброшенная, значит.
– Я бы так не сказал. Сторож и садовник за порядком следят. В доме что главное: чтобы крыша не текла, окна, стены, пол были целы. Усадьба в порядке. Мебели, картин старинных там, конечно, нет, но лепнина на потолке, мраморные камины, паркет, – старик, обернувшись, посмотрел на собеседника, – опять же таки старинные медные шпингалеты на оконных рамах и большое зеркало с вензелями сохранились.
– Хотелось бы как-нибудь заглянуть в усадьбу. Это возможно?
– А чего же не возможно? Возможно. Сторож и садовник – местные жители, мои приятели. Я к ним частенько захаживаю чайку похлебать, в картишки перекинуться.
– Тяжело, наверно, усадьбу охранять?
– Чего там тяжёлого? Дом барский небольшой. Парк, правда, внушительных размеров, но весь решёткой кованой обнесён. Они ночью собак спустят – и вся тебе охрана. Собаки у них хорошие, умные, дело своё разумеют. Да и у меня Полкан не хуже будет, помельче, правда, но если схватит нарушителя за зад, поди его отцепи. Характер у моего Полкана решительный! – с гордостью отметил старик. – Охрана усадьбе, конечно, нужна. Но я вам замечу: за последние лет двадцать, а то и поболее, никаких таких страшных случаев, ограблений или, не приведи господь, ещё чего пострашнее у нас не было. Чего говорить, тихо живём.
– Это хорошо!
– Нет, конечно, случается, так, по мелочи… – прищурив глаза, внёс поправку старик. – А где не случается?
– Вы о чём? – напрягся Антон Павлович.
– Если что случится по пьяни… К примеру, небольшой дебош, так это не в счёт, – поспешил успокоить Азимова старик и добавил: – Пара обидных слов и синяков… Делов-то! На следующий же день все об этом забывают… Вон в той стороне усадьба, – он указал рукой вправо, пытаясь перевести разговор с дебошей на более приятную тему.
– За деревьями ничего не видно.
– Да, – согласился Дудоренко, – не видно, но она там. Парк в усадьбе прекрасный, цветы, птички поют, собаки резвятся.
– И много у них собак?
– Три. Одна в доме службу по ночам несёт, две на улице. Кот у Савелия, у охранника, хороший. Охотник, каких свет не видывал! Мыша за версту чует. Кот на зависть, другого такого в посёлке нет. Настоящий мужик, сам чёрный, усищи белёсые, глазюки зелёные, в темноте как фары светятся, шерсть у него короткая с проседью и ухо надорвано. Коренастый котище, здоровый мордоворот! Мне бы такого котофея!
– У вас кота нет?
– Кошка у меня. Кошка Нюся. Хорошая кошка. Но с котофеем кто сравнится?
– Как собаки с котом уживаются?
– Воспитание, вот и уживаются. Кот старый, он этих собак знал ещё щенками. Теперь вместе в парке воробьёв гоняют, – хотел было продолжить старик, но его рассказ прервал дикий рёв, похожий на клокотание, лошадь, до того спавшая на ходу, внезапно встала на дыбы, заржала и понеслась как беговая, желая во что бы то ни стало прийти к финишу первой.
Рёв повторился. Многократно усилившись, всполошил птиц, и они в страхе поднялись в небо все разом.
– Стой, Агафья! – натягивая поводья, скомандовал хозяин. – Стой, бесовская душа!
Но лошадь неслась, как выпущенное в сторону посёлка ядро, не разбирая дороги, не чувствуя ухабов под ногами, обременённая телегой и двумя седоками, её тяговая сила многократно увеличилась. Глаза выпучились, ноздри в бодром ритме раздувались и захлопывались в такт сиплому похрапыванию кобылы, её грива затрепыхалась, как флаг на ветру, пена изо рта обволокла губы. Всё говорило о том, что Агафья под сильным впечатлением и приказам следовать не в состоянии.
Глаза у седоков были не лучше Агашкиных, гляди, вот-вот выпрыгнут. Старик вцепился в вожжи и слился с ними в одно целое, натянутое как струна, а молодой человек, сгруппировавшись, упираясь руками в борта телеги, пытался что-то выкрикнуть, но получалось нечто неразборчивое, похожее на громкое пение человека с сильным заиканием. В издаваемых криках Антона Павловича чувствовалось сильное волнение.
– А… а… а… и… ё… – кричал он с выражением дребезжащим голосом.
Речь Лаврентия Фёдоровича, вторившая звукам попутчика, была в расшифровке куда более проще:
– Стой! – истошно вопил он, при этом пересыпая обращение к Агашке словами нецензурной брани. – Сто-о-ой! – протяжно и громко, вкладывая в это выражение всю свою душу, повторял он.
Скачки, казавшиеся участникам вечностью, на самом деле длились недолго, старость кобылы дала о себе знать, бег замедлился, и Агашка остановилась. Сердце её билось в ещё не до конца рассеявшемся испуге. Воцарилась полная тишина.
