Противоположности. Сквозь время
О.Шеллина (shellina)
Amaranthe
Работая на раскопках, два аспиранта-историка Иван и Екатерина и представить себе не могли, что по воле невольно разбуженных ими древних сил, окажутся в 15 веке, в самый разгар очень непростых событий. Да ещё и в телах Ивана Молодого, сына Ивана III, и Катерины Сфорца, соответственно. В этом времени и местным-то жителям выжить непросто, что уж говорить о представителях 21 века.
Amaranthe, О.Шеллина (shellina)
Противоположности. Сквозь время
Пролог
– Катя-Катерина, маков цвет
Без тебя мне сказки в жизни нет
В омут головою, если не с тобою-ю-ю… – так как Ванька нацепил наушники, то музыки слышно не было, только его подвывания дурным голосом, в котором музыкальности не наблюдалось от слова совсем. К тому же у Ваньки явно были проблемы со слухом, и даже то, что он явно за кем-то подпевал, не делало его вопли более музыкальными.
Катя поморщилась, встала с колен и прогнулась в спине, чтобы хоть немного уменьшить боль, которая терзала ее в течение последнего часа. В гробнице было холодно, и не помогали согреться ни теплая кофта, ни обвязанная вокруг талии теплая шаль. Могильный холод, кажется, пробирал до самых внутренностей, и Кате начинало казаться, что еще немного и она замерзнет насмерть, в тот самый момент, когда этот холод достигнет сердца, и оно остановится, превратившись в осколок льда, и рядом не будет осколков, которые помогут спастись, если из них выложить слово «Вечность».
Девушка посмотрела вниз на керамическую табличку, которая постепенно появлялась под ее напором, и на ней уже начали просматриваться письмена. Катя вот уже несколько часов работала кистью, чтобы очистить надпись, не повредив, возможно, ценную находку. Долгая и кропотливая работа, которая, тем не менее, сделала одно доброе дело – научила терпению, которым, обладающая взрывным характером девушка похвастаться прежде не могла.
– Катюха, зацени, какую я древнюю песню надыбал, – Ванька навис над ее плечом, и Катя увидела, как его цепкий взгляд словно сканером прошелся по появившейся из-под земли табличке, наверное, самой большой находке на этом участке раскопок древнего Двиграда. И этот взгляд: жадный, оценивающий, сдобренный изрядной долей азарта, совсем не сочетался с тем раздолбайством, которое он так старательно демонстрировал окружающим.
– Древность – это вот здесь, а у тебя в наушниках… я даже не знаю, как это назвать, – Катя поежилась. Вместе с холодом в последнее время ее не покидало чувство, что за ними кто-то наблюдает, оценивает каждое их действие, каждое движение, даже эту пуховую шаль, оценивает их самих, словно препарируя, проникая в самую душу. Кто-то могущественный и равнодушно-холодный, безразличный к возне живых людей. Но, несмотря на его равнодушие, ему совсем не нравится, что люди пытаются раскопать останки чего-то древнего и малопостижимого для современного человека, пытаются проникнуть в тайны прошлого, которые, возможно, должны остаться там, в земле и ни в коем случае не извлечены на свет божий.
– Да ты только послушай. Катя-Катерина, эх, душа
До чего ж ты Катя хороша
Ягода-малина, Катя-Катерина… Классно же.
– О, Господи, лучше заткнись, – простонала Катя и снова присела на корточки, взяв в руки кисть, которой она так старательно очищала найденную табличку.
– Я-то заткнусь, но тебе же самой будет скучно, – и Иван отошел от нее к своему сектору, чтобы продолжить очищать фрагмент стены, на котором углядел нечто интересное. Он очищал этот участок уже три дня и вот, наконец, сегодня на ней начали проявляться символы, наполовину стертые, но некоторые вполне читаемые. – А я знал, что здесь что-то написано, – пробормотал он. – Возьми, Ваня, с полки пирожок за старание. Катюха, тебе софит очень нужен?
– Пока нет, можешь разворачивать, – задумчиво произнесла Катя, разглядывая проступившие на табличке знаки. – Ничего не могу разобрать, что это за язык? – Иван развернул штатный софит, направив световой пучок на свой объект, и в Катином секторе сразу же стало темнее.
А еще начали появляться какие-то тени, от которых по и так заледеневшей спине пробегал холодок. Чтобы хоть немного отвлечься от сковывающего по рукам и ногам липкого страха, который внезапно окатил ее с головой, Катя решила поговорить, так как звуки их голосов заставляли отступать животный, первобытный и, вроде бы ничем необоснованный ужас туда, к стенам, откуда и появлялись те жуткие тени, заставляющие ее съеживаться, словно она хотела стать в два раза меньше, чтобы они ее не заметили и пролетели мимо.
– Вань, а тебе не обидно, что нас взяли на эти раскопки не потому что мы реально умнее половины нашей группы, а только потому, что мы единственные из аспирантов владеем довольно уникальными древними языками и были готовы работать почти что за еду?
– Да плевать, – пропыхтел в ответ Ванька. – Зато вместе со знаниями уникальных языков, мы нароем кучу уникальной информации для диссера. Да и к Головину можно потихоньку подмазаться, чтобы он у нас бесплатным рецензентом стал. Потому что я не знаю, как ты, может быть, ты богатого спонсора нашла, а у меня лишних денег нет. Хорошо еще, что пока из общаги не гонят.
– Ну, ты-то может и нароешь информацию, а тема моей диссертации Сфорца, времен Сикста IV. И что я могу нарыть по ним здесь, я даже не представляю, так же как не представляю, кого нужно убить, чтобы меня пустили в архивы Ватикана, – фыркнула Екатерина.
– И где же ты так согрешила, что тебе подсунули такую тухлую тему? В итальянцах того времени можно шею свернуть и свихнуться, пытаясь разобраться, что к чему. Причем, вся инфа зависит только от того, какую именно партию поддерживал летописец. Ты подумай насчет спонсора, мало ли, может найдешь папика, который тебе пропуск в архивы Ватикана купит за красивые глазки, и убивать никого не придется. – Девушка окинула его злобным взглядом, который Ваня так и не увидел. – Да, и не впадай в уныние раньше времени, мы можем наткнуться на что угодно, где угодно, и выдать потом за грандиозную находку, – пробормотал Иван. – Черт, а ведь тут, похоже, как раз твоя тема, зацени, – Катя неуверенно покосилась на Ваньку, бывшего одногруппника, с которым вместе поступила в аспирантуру на исторический факультет родного университета. Он никогда не упускал шанса как-то ее поддеть во время их учебы, и теперь она тоже ожидала подвоха. – Да поднимай задницу, что ты расселась? – выглядел Ванька предельно серьезным. – Или я совсем головой ушибся, или здесь то ли итальянский изображен, в одном из своих ста пятидесяти диалектов, то ли какая-то слишком уж замудренная латынь.
– Да ладно, итальянский в Двиграде? – Катя встала и, посмеиваясь, подошла к очищенной стене этой, предположительно, гробницы. – Ни хрена себе, точно итальянский. – Едва виднеющаяся надпись была действительно сделана на итальянском. Она часто прерывалась и была неполной, но кое-что ей разобрать удалось. – Это даже не чистый итальянский, а какая-то дикая смесь латыни со словами тосканского диалекта, да еще и флорентийский поддиалект присутствует. – Катя проводила по буквам, складывающимся в слова, пальцем, затянутом в перчатку, и читала, сразу же переводя, оставляя в оригинале лишь те слова, которые сейчас без словарей не смогла перевести. – Быть вираго – позор для женщины… Повторится… Сквозь реку, века, нет-нет, время, точно, время. Анасирмос… повторить, веря в сказку… Уйти, не найдя счастья. – Она закончила и повернулась к Ивану. – Что это такое, что за бред?
– Если подбирать, то… – Иван задумался, затем сказал. – Ну не знаю, что-то вроде: «Если верить в сказку и сквозь время повторить анасирмос, что станет вигаро – позором для женщины, то можно уйти, так и не найдя счастья». Ну, как-то так. Лично я бы так перевел.
– Мне кажется, что ты ошибаешься, – Катя покачала головой. – Скорее тут о том, что, веря в сказки, и сквозь время повторяешь одни и те же ошибки, из раза в раз… и это всегда плохо заканчивается.
– Ну, можно и так сказать, – пожал плечами Иван. – А ты что нашла?
– Да не знаю, вроде старославянский, но не могу разобрать, – Катя протиснулась между стеной и практически навалившимся на нее Ванькой и опустилась на колени перед «своей» табличкой. – Разверни софит, а то ни черта не видно.
Иван кивнул, ловким, отработанным движением развернул софит, направив свет прямо на табличку. После чего сел рядом с Катей, голова к голове.
– Так, посмотрим, – он пробежался глазами по табличке. – Да это старославянский, причем южнославянское влияние, только почему-то без кендемов. Что за чертовщина? – он помотал головой. И снова принялся вглядываться в надпись.
– Что там? – Катя наклонилась еще ниже, пытаясь прочитать слова, но они почему-то плыли у нее перед глазами, буквы прыгали, и не хотели складываться во что-то осмысленное. Славянские письмена не были ее темой, но уж пару то слов она была в состоянии сложить. Так ведь нет, по какой-то причине Катя не могла ни прочесть надпись, ни даже выделить отдельные слова.
– Здесь несколько раз повторяется одна и та же фраза, – растерянно проговорил Иван, вздрогнув, когда ощутил, как его тело пронзил холодный ветер, пробирающий, казалось, до печенки. Но он уже не в первый раз ощущал сквозняки, поэтому попросту проигнорировал еще один. – «Если сможешь, исправь». Все. Только эта фраза снова и снова. Никакого указания на то, что нужно исправить, когда это нужно исправить и каким образом, ничего. Она конечная, понимаешь? Но это противоречит всему, что я знаю о старославянской письменности. Там пока с поллитра воды не нальют, хрен перейдут к сути, здесь же…
Его прервал громкий звук, очень напоминающий взрыв, когда с громким треском взорвалась лампа в софите. Во все стороны полетели мельчайшие осколки и сразу же стало очень темно. Темно и жутко холодно. Катя закричала, поднеся руки к лицу, в которое впились осколки лампы, разрезая податливую плоть. На пол, на злополучную табличку падали капли крови ее и Ваньки, перемешиваясь, затекая в бороздки вырезанных в керамике букв. Иван пытался нашарить в кармане фонарик, другой рукой прижав к себе девушку, пытаясь ее как-то успокоить. Они не успели даже встать, когда укрепленные балками своды подломились и на них рухнул вроде бы державшийся до этого момента прочно потолок. Их так и нашли позже ринувшиеся на помощь остальные члены группы профессора Головина: на полу, девушка была прижата к парню, словно он попытался ее закрыть собой, чтобы защитить от какой-то опасности, а в его руке был зажат фонарик. Горящий фонарик.
Глава 1
Иван
– …и захотемши княже из Тверьцы предати и возложити хулу на братие, азм ем дати. Пис поганый чинить всяку неправду и задумаша с Литовцем клятым в жинки евойную дочерь взяти…
«Что это? Что, вашу мать, происходит?», – мысли панически метались в голове, пока какая-то не задетая паникой извилина судорожно переводила, что же говорит вон тот бородатый мужик, восседающий на стуле на небольшом возвышении, словно во главе большого стола, как бы дистанцируясь от всех остальных.
При этом все остальные, к которым относился и я, сидели вдоль стен, повернув к мужику головы и внимали каждому слову, периодически кивая головами в знак согласия. Комната была не то, чтобы большой, и духота стояла в ней такая, что я почувствовал головокружение.
Усугубляло положение весьма плотная одежда, в которую были одеты все присутствующие и, полагаю, я не слишком от них отличался, да смачный, усиленный духотой запах пота, который, казалось, пропитал каждую щелочку этого помещения.
Другое дело, что этой комнаты, словно сошедший с гравюр середины пятнадцатого века, не должно было здесь быть, потому что последнее, что я помню, это падающие нам с Катькой на головы камни в каком-то подвале старинного замка, адский холод, боль и кромешную темноту, которая сменилась так резко… вот этим.
Одно радует, боли я не чувствовал, как и холода. Более того, было так жарко, что хотелось бы пустить чуток прохлады.
А мужик тем временем продолжал говорить что-то про кинувшего его Михаила из Твери, который решил променять благостную Московскую руку на позорную сделку с литовцами, что вообще-то было вполне нормально для времени, на которое указывал здешний антураж.
Если я правильно его понимаю, то речь идет о Михаиле Борисовиче, Великом Тверском князе, который всю дорогу пытался на двух стульях усидеть, на свою голову, и, в конце концов, сделал-таки неправильный выбор, чем немножко сильно взбесил Московского князя.
Тогда получается, что потрясающий кулаком мужик – это Иван третий, которому сильно такой расклад не понравился, и он решил Мишку Тверского примерно наказать, чтобы другим неповадно было. Вот это да, прямо как вживую все происходит, именно так, как я много раз себе представлял. Ничего себе у меня глюки.
Шея затекла, и я весьма осторожно сменил положение тела, стараясь не привлекать к себе внимания. Почему-то вывод о том, что я банально получил камнем по голове и пребываю сейчас в глубокой отключке, ловя вместе с посттравматическими еще и наркотические глюки от всевозможных сложных смесей, льющихся в мою кровь из капельницы, успокоил меня. Ну, конечно же это мне все кажется, иначе и быть не может.
Скорее всего, мой коматозный мозг решил проиграть мне сцены из моей будущей диссертации, чтобы я получше все понял и исправил кое-какие огрехи, если таковые найдутся.
Какая странная игра воображения. И почему бы Ивану не говорить на хорошо понятном мне языке, раз уж это мое воображение рисует все эти картины, чтобы исключить недопонимание?
Но нет, все должно быть достоверно, и я продолжал переводить про себя то, что слышал, хотя, надо сказать, некоторые слова так и остались для меня не понятны, но, вроде бы на общий смысл это не повлияло.
Еще бы словарь находился в отдельной ячейке подсознания, чтобы, как в игре, щелк и нашел непонятное слово. Все-таки непродуманный какой-то глюк, надо было моему подсознанию лучше стараться.
