– Никому не хочу навязывать своего мнения, но, поскольку экзамен принимаю все-таки я у вас, а не вы у меня, вам придется сделать то, о чем я вас попрошу, – сияя добродушнейшей из всех существующих улыбок, поведал академик Сарданапал. – Каждому я вручу листок с темным заклинанием, которое нужно превратить в светлое. Соответственно ученикам темного отделения будут розданы светлые заклинания, которые они должны превратить в темные.
– А если у нас не получится? – крикнул с места Семь-Пень-Дыр.
Сарданапал вздохнул.
– Заклинания мне помогали записывать Медузия и Великая Зуби, и сдается мне, подобрали… м-м-м… весьма своенравные. Так что мое пожелание, чтобы у вас получилось, иначе заклинания могут обидеться.
Он покосился на Ягге, которая стояла наготове около окна. Вид у Ягге был осуждающий. В руках она держала походную аптечку, с которой обычно приходила на драконбольные матчи.
Сарданапал взял со стола пачку белых листов и решительно подбросил ее над головой. От перстня академика оторвалась зеленая искра. Подхваченные неосязаемым ветром растрепанные листы метнулись к партам и легли на столы напротив тех, кому предназначались.
По бумаге пошли волны. Бумага выглядела такой пористой, что, казалось, рука, которая прикоснется к ней, провалится по локоть неведомо куда.
Зализина, по ошибке сцапавшая лист Кузи Тузикова, сидевшего с ней за одной партой, завизжала. Лист посерел, затем потемнел, начиная с центра. Сухой раскатистый взрыв подбросил парту на полметра вверх и аккуратно вернул на прежнее место. Узкий столб холодного огня взметнулся к потолку.
К закопченной Зализиной заспешила Ягге с мазью от ожогов. Зализина выла, прерывая вой короткими взвизгами.
– Лиза, соберись и перестань терзать мои барабанные перепонки! Ты не в оркестре!.. Предрекаю, что до конца экзамена ты доживешь… Покажи ладони! – решительно распорядилась Ягге.
– Ах, Зуби, Меди! Ну зачем все эти свирепости? Девочки, я же просил что-нибудь мягкое, что-нибудь доброе! Например, берешь чужой вариант, а он превращается в укоризненный такой тюльпанчик, который грозит тебе бутоном! – огорчился академик.
– Тюльпанчик! Нечего сказать! – фыркнула Ягге. – Да не дергайте вы руками, барышня! У вас далеко еще не предсмертные конвульсии! Но у вас они обязательно будут, если вы еще раз попадете мне по носу!
– Ах, мамочка моя бабуся! Как она ее отшила! Теперь ты понимаешь, в кого я такой уродился! – восхищенно шепнул Тане Баб-Ягун.
Сарданапал откашлялся, молодецки провел рукой по усам и продолжал:
– Тузиков, кгхм… возьмешь другой лист! Остальные: коснитесь своими перстнями правого нижнего угла бумаги! Советую ничего больше не путать.
Едва магические перстни коснулись листов, на бумаге медленно, точно всплывая из глубины, проявились руны магических заклинаний.
Таня с недоумением смотрела на доставшуюся ей руну, которую ей предстояло превратить в ее противоположность. Ей казалось, она видит ее впервые. Больше всего руна походила на пару дерущихся богомолов. Значение руны Таня представляла себе очень приблизительно. Кажется, нечто связанное с временной передачей прав. Именно на это указывал характерный росчерк в нижней части руны, общий для всех рун этого класса. Поломав голову еще некоторое время, она наконец вспомнила, что это была так называемая залоговая руна. Темные маги использовали ее, когда передавали свой эйдос в залог стражам мрака, получая взамен необходимое умение или артефакт.
Таня честно и мучительно разглядывала руну, пытаясь припомнить, какая светлая руна могла бы быть ее противоположностью и как изменить начертание, но прозрение упорно не наступало. У Тани случился особый экзаменационный ступор, известный всем, кто когда-либо сдавал экзамены. Это было ощущение, что ты не знаешь совершенно ничего и с трудом понимаешь даже само значение слова «билет». И знаешь вместе с тем, что хочешь не хочешь, а сдавать экзамен придется.
В полном отчаянии Таня решила было обратиться к Шурасику, который, давно закончив со своей руной, скучал теперь совсем рядом – просто рукой дотянуться, но именно в этот момент стул Семь-Пень-Дыра резво подпрыгнул, сработав как катапульта, и, проехав животом по полу, Семь-Пень-Дыр уткнулся головой в ботинок прохаживающегося у доски Сарданапала. Из карманов у Дыра посыпались жабьи бородавки, дырки от бубликов и долговые расписки.
– От дополнительных замечаний воздержусь! – добродушно сказал академик, дождавшись, пока смущенный Пень поднимется на ноги. – Возвращайтесь на свое место, уважаемый, и впредь думайте своей головой. Ягге, обработайте нашему другу ссадины!
Таня уныло уткнулась взглядом в свой листок. Она поняла уже, что у Шурасика спрашивать ничего не станет. Слишком унизительно будет, если ей придется вот так вот, на глазах у всех, пропахать носом пол.
Чувствуя, что время экзамена истекает, Таня сосредоточилась и пером Финиста стала водить по бумаге. Напрягая память, она искала другую руну – руну, которая могла бы перечеркнуть действие первой и отменить ее. Это было мучительно. Все равно что помнить чей-то номер телефона, но без двух цифр где-то в конце или в середине, и лихорадочно набирать все возможные комбинации, слыша недовольные и заспанные голоса.
– Начинаем сдавать работы! – услышала она голос Сарданапала.
Шурасик и Лена Свеколт немедленно встали. Их листы легли на стол Сарданапала почти одновременно. Другие пока медлили. Кто-то еще надеялся списать, остальные торопливо проверяли. Таня видела, что Ягун и Ванька посматривают на нее сочувственно. Заметно было, что им худо-бедно удалось справиться со своим заданием. Оба хотят и не могут ей помочь, потому что ничего не видят на ее листе. Любая же попытка перерисовать руну станет роковой.
Сарданапал нетерпеливо посматривал на песочные часы, когда Таня неожиданно ощутила, что у нее сильно чешется бедро. Казалось, в карман заползло насекомое. Достав из кармана руку, она увидела, что к пальцам пристал длинный светлый волос. Это был один из золотых волос пряди, которую не так давно преподнес ей загадочный ящик Ягуна и которая лежала теперь в футляре контрабаса. Как этот волос вообще здесь оказался? Должно быть, это случилось вчера вечером, когда она ненадолго положила прядь в карман. Сама не зная зачем, просто повинуясь неведомому импульсу. И вот теперь она, кажется, начинала понимать, к чему все это было.
Оказавшись на столе, волос странным образом изогнулся и притянулся к залоговой руне, перечеркнув ее внешне незатейливым изгибом. Таня хотела было с досадой смахнуть его, как вдруг, следуя внезапному озарению, повторила пером Финиста причудливый рисунок изогнувшегося волоса. Волос стал белым, истончился и растаял, распространив тонкий аромат неведомых древних благовоний.
Едва Таня оторвала перо, руна замерцала и медленно начала втягиваться в белую пористую бумагу. Спустя несколько мгновений она проявилась вновь, однако теперь это была не прежняя кроваво-красная руна, пунцовевшая на листе, точно брызги крови, а светлая, легкая, почти воздушная. Таня с изумлением узнала руну верности. Ее она знала и прежде и даже сумела бы изобразить, но никогда не подумала бы, что она так близка по написанию к грозной руне, похожей на дерущихся богомолов.
Сарданапал подошел и заглянул ей через плечо.
– Недурственно! – сказал он ободряюще. – Вероятно, написать можно было и аккуратнее, но общее направление мысли мне нравится…
Он взял ее листок и пошел дальше по ряду, собирая оставшиеся работы.
«Не догадался!» – поняла Таня. Она сидела не шевелясь, неотрывно глядя на перо Финиста. Волос помог ей, причем сделал это так, что не сработали даже защитные заклинания. Что же это был за волос? Чья прядь материализовалась в загадочном ящике Ягуна? И чего стоило ждать от нее впредь: беды или помощи?
Ощутив легкий укол в ауру – укол, который может почувствовать любой, даже средней опытности маг, Таня обернулась. С последней парты, где пристроились некромаги, на нее внимательно смотрела Жанна Аббатикова.
Едва Таня встретилась с ней взглядом, Аббатикова слегка пожала плечами и отвела глаза. «Я нравился ей когда-то. Но не думаю, что это было настоящее чувство. Так, что-то детское, едва ли серьезное», – вспомнила она слова Бейбарсова. Возможно, он говорил это как-то иначе, но суть была такой.
А что, если Глеб ошибался?
* * *
– Гроттерша, а Гроттерша! – сладко окликнула Склепова, когда после обеда Таня вошла в комнату, собираясь взять прядь волос и показать ее джинну Абдулле.
По тонким губам Гробыни бродила коварная улыбка. Разные по величине глаза смотрели с внимательным вызовом и задором.
«Ну вот, – подумала Таня, – сколько раз я это слышала! Начинается».
– Гроттерша, а Гроттерша! Пробочки серные из ушей вынь, а? – продолжала Склепова.
– А ты язычок спрячь! А то серная кислота капает.
– О, есть контакт! А я опасалась, что связисты линию не протянули! – обрадовалась Склепова. – Лютик, Лютик, это Подорожник! Как слышите меня?
– Подорожник, слышу вас нормально! Уберите ноги с моей кровати и не воняйте, пожалуйста, лаком. Прием!
Гробыня с неохотой переложила ноги на собственное покрывало и улеглась на спину. Кисточка продолжала заботливо порхать у ее ногтей.
– Гроттерша, а ты знаешь, что ты хорошая девочка? – промурлыкала она.
– Не поняла, это что, наезд? – спросила Таня.
– Не-а, не наезд. И даже не повод для драки. Это ярлычок такой на тебе висит. И теперь ты хоть Сарданапала из базуки убей или в грязи выкупайся, все равно ты так навсегда и останешься «хорошей светлой девочкой».
– И что, это плохо?
– Хорошо, плохо – какая разница? Просто хорошие девочки в сто раз чаще попадают в неприятные истории, чем плохие девочки. Причем не потому даже, что ходят по темным улицам, а потому, что в голове у них синий туман и сплошная эйфория. Идеализм… хе-хе… такой высокой пробы, что клейма некуда ставить.
– Ты это о чем?
– Все о том же, о птичках! Вот сейчас ты Крушитележкиным слегка увлеклась.
