Сёстры деловито повернулись одна к другой, осмотрели внимательно себя, словно отражение в зеркале, тщательно вытерли платочками следы от конфет на озабоченных личиках, словно умелые преступницы, скрывающие улики.
– Это чтобы батюшка наш не заметил, – пояснила Розочка неумело делающему безразличный вид домовёнку.
– Батюшка порицает нас за сладкое и даёт лишь полезную пищу. Это для того, чтобы мы быстрые были, словно ласточки, и ловкие, будто ящерки. Не поощряет он, когда мы по полу передвигаемся. Народу много ходит, того и гляди, раздавят. Вот и навострил он нас по вершкам перескакивать. С киоска на карниз, с карниза на чемодан. На чемодане прокатиться можно, коль попутчик в правильном направлении движется, а там ещё куда перескочить – не проблема. Но для такого прыганья ловкость необходима неимоверная. Вот и сидим на диете, – закончившая говорить Маковка с грустинкой вздохнула.
Розочка обратила на этот вздох внимание и сказала Маковке с укоризной:
– В жестоком мире живём, сестрица. Выживать как-то надо. Али детство наше запамятовала? Да и нет в том ничего худого, что по вершкам скачем, ровно макаки сингапурские. По верху не только безопасней, но и быстрее.
На этом разговор был закончен, и близняшки накинули капюшоны в знак того, что пора двигаться в путь. Они втроём просочились в дверной проём, и одна из серых фигур метнулась в бок, за три прыжка преодолев чужой чемодан, плечо его хозяина, в сутолоке не обратившего на это никакого внимания, и взлетела третьим прыжком на крышу стоящего киоска с большой надписью "ЗАКРЫТО". Только её и видели. Ну а вторая сестра, Углёнок даже не пытался угадать, которая, ловкими зигзагами понеслась вперёд, указывая правильный путь, словно волшебный клубок из правдивых маминых сказок на ночь. То и дело оборачиваясь на запаздывающего Углёнка, которому было далеко до ловких девчонок, даже не смотря на его скоростные качества, она притормаживала в ожидании отстающего. Он же иногда терял её из виду, чему причиной был серый костюмчик, идеально растворявший девчонку в серости вокзала.
"Какая правильная маскировка! – восхитился домовёнок. – Такую не то, что прямым, косым взглядом не заметишь, хоть все глаза сломай!"
В таком порядке они добежали до широкой каменной лестницы, по пролёту которой, что вёл вверх, неспешно, под тяжестью личного багажа, шли люди. Второй пролёт этой лестницы был короче верхнего и вёл в низ, в плохо освещённое помещение, заканчивавшееся дверью, ведущей в подвал и запертой на висячий замок. На краю верхней ступеньки этого пролёта уже сидела вторая серая сестрица, в нетерпении болтая ножками и вертя головой в ожидании отставших. Завидев сестру и Углёнка, она не стала более дожидаться, а вскочила на ноги и в три длинных прыжка, преодолев дистанцию до закрытого на замок прохода, скрылась в щели между неплотно прилегающими друг к другу створками дверей.
Углёнок остановился, чтобы перевести дыхание, но провожавшая его вокзальница поторопила со вздохом:
– Нам бы поторопиться, Углёнок, – и кивком головы указав на ту же щель между дверями, мышью юркнула вслед за сестрой.
– Тебе ещё бы хвостик и ушки для полного сходства, – подивился вслух её прыти домовёнок и последовал за ней.
Кутники по определению неплохо видят в темноте. Поэтому в полуосвещённом тусклыми лампочками коридоре, горевшими через одну, домовёнок чувствовал себя комфортно и, осмотрев давно не крашеные стены, плохо убранный пол, но не найдя в них ничего достойного внимания, двинулся вслед за провожатой, больше ориентируясь по тени, которую отбрасывала её фигурка. Они двигались недолго, пока шустрая девчонка не приблизилась к одной из дверей, что чередовались по левой стене, и не юркнула в небольшой самодельный проход, прикрытый аккуратно изготовленной створкой. Углёнок, встав истуканом рядом с этой дверью, чего-то ждал, не решаясь войти. За дверью тем временем раздался гулкий голос. Представив внешность его обладателя, домовёнок погрустнел от мысли, что если это враг, то дело худо. Но повеселел, отбросив такую нелепость, пришедшую в уставшую голову, потому что, скорее всего, это друг. А друзей с такой внешностью, какая нарисовалась в его воображении, иметь весьма полезно. Обладатель голоса вещал с укоризной:
– Не очень хорошо, девочки. Лично я рассчитывал, что управитесь вы гораздо быстрее. Уже и крылышки Варнаку почистил! Сколько времени мы потеряли! Не вернёшь его вспять, а поезд с каждой секундой всё дальше от наших мест. Наш малец уже и мешочек домового с поезда приволок, а вас всё нет и нет! Но где же сам тот шустрый малый, что от поезда отстать умудрился?
Углёнок стоял у входа в закуток, по-прежнему не решаясь заглянуть в него и раздумывая над тем, чтобы значили слова, сказанные голосом, будто бы чеканившим каждую произнесённую букву. Вдруг кто-то положил ему руку на плечо и спокойно произнёс медовым голоском:
– Чего застыл, ровно монумент на площади? Батюшка ждёт тебя, не дождётся. Да и нам уже порядочно влетело за задержку. Ты чего? Испугался? Ха-ха-ха! – весело засмеялась серая тень знакомым голоском, когда Углёнок от неожиданности подскочил на две трети своего роста.
Тяжело выдохнув после приземления, домовой с укоризной оглядел одну из сестриц и послушно проследовал за ней, влекомый за рукав рубашки.
За самодельной дверью собрались все действующие лица: уже знакомые сестры, очень высокий для домового плечистый дядька с мощными руками и расстёгнутой на могучей груди серой рубахе. Этот обладатель короткой белой бороды и чёрных, на прямой пробор стриженых волос, смотрел твёрдым, не допускающим пререканий взглядом, уперев при этом руки в боки, что лишний раз подтверждало непреклонность его характера.
"Вот это сила! – мысленно восхитился Углёнок обладателем мощного голоса. Ведь это был, несомненно, он. В воображении домовёнка он рисовался тоже весьма фактурной личностью, но без присущего оригиналу благообразия. – Надобно над своим воображением поработать. Слишком много недостойного начинаю себе думать о незнакомцах. Так ведь можно и обидеть кое-кого из тех, кто мысли читать умеет. А такие среди нас встречаются нередко".
Но вот к четвёртому присутствующему в закутке лицу было бы трудно применить даже пятую часть эпитетов, заслуженно присущих батюшке озорных сестриц. Он был скорее некачественной копией могучего вокзального. Пухлый и розовощёкий ровесник Углёнка лишь отличался немаленьким ростом, но был отягощён лишним весом весьма изрядно. Зато он смотрел на домового с нескрываемым восхищением во все глаза, полуоткрыв при этом рот и абсолютно не стесняясь щенячьего восторга по поводу появления в их закутке приезжего. Не теряя времени, переросток заявил своим зычным голосом, который тоже не дотягивал до тембра белобородого вокзальника, но при этом три свечки из доброго десятка освещающих помещение, полыхнули, а две погасли:
– Вот какие они, настоящие Странствующие Кутные! Сколько их полегло в пути-дороге, вдали от отчего дома! Ни Маре, ни Перуну то неведомо! А ведь всё бредут куда-то, ищут чего-то! Ничего при этом не боятся, а идут себе вдоль дороги да поперёк судьбы и идут!
– Цыц, Дубок! Думай наперёд, прежде чем сказать! Мы пособить домовому собрались по просьбе нижайшей нашего друга вагонного, а ты речи мрачные ведёшь!
Дубок опустил взгляд и осознав неловкое положение, в которое поставил свою семью, стараясь оправдаться перед ними, примирительно молвил в ответ:
– Так ведь я только рад помочь, да знать бы чем! А что сказал не то, так это не со злого сердца, а по невниманию своему, – он вытер на последнем слове повисшую из носа соплю домовёнкиным мешочком с запасами чая, словно носовым платком. – Я ведь впервые такое геройство перед собой вижу!
– Ладно, уже! Хватит лясы точить! Пора домового в путь собирать, – негромко прикрикнул на семейство старший вокзальный и обратился непосредственно к Углёнку:
– А ты, востряк, карту, Незабудкин подарок, вынимай, да глядеть давай, куда тебя доставить надобно.
Домовёнок протянул руку к своему мешку, который мял смущённый Дубок своими толстыми пальцами, и выразительно на него посмотрел.
– Дубок всё понял! Дубка дважды просить не надо! – радостно воскликнул увалень и сам стал развязывать мешок, в неумелых попытках нещадно терзая его лямки, за что был опять обласкан крепким словцом и послушно отдал мешочек Углёнку, смущённо проронив:
– Я ведь только помочь хотел!
"Вот потому-то они и не двойняшки, что брат у них имеется, близнец. Чего же было загадками говорить? Или они слова на вес золота считают и боятся лишнее обронить? Интересно знать, какие ещё секреты они таят?".
Недовольный ненужной скрытностью сестриц, Углёнок ловко распутал узелок и извлёк под скудное освещение изрядно помятую к тому времени карту.
Над картой склонились все вместе, пристроив рядом лист с расписанием поездов и каким-то образом оттеснив Углёнка, стали без него обсуждать, на какую станцию его отправить, чтобы вновь посадить в ушедший без домового поезд.
"Получается, что добрый вагонный организовал эту незабываемую встречу с серыми сёстрами и их отцом. Знать, быстро сообразил: встретиться до отхода состава не выйдет, как не крути. Но как слово своё держит! Или Незабудку боится, что, впрочем, не важно, потому что так всё идеально обеспечил – хоть ещё одну медальку ему на грудь вешай! Недаром он по всем станциям урюк-изюм торгует, коль таких знакомых ему иметь довелось! И когда он только всё успел провернуть?".
Углёнок размышлял в сторонке над событиями сегодняшнего дня, исподволь наблюдая, как инициатива по прокладке маршрута перешла в руки Дубка. А тот, проворно тыча толстым пальцем в карту, сверял названия городов с таблицей в расписании, что-то прикидывал, шевелил губами, поглядывая на небольшие часики без ремешка. Близняшки и отец не отвлекали его от работы, а порой одобрительно кивали головами и тихо обменивались между собой короткими репликами. Про, когда бородач гулким голосом объявил:
– На чай и плюшки рассчитывать в нашей ситуации не приходится, потому я тебя сейчас отведу в стойло, и помчишься ты, что голубь под облаками, к старому Кишь-Мишу. Ох, как он по перрону катался на своих коротких толстых ножках. Это надо было видеть! Как он ловко выписывал кренделя на асфальте, покуда его бесполезную суету девчонки своим жёлтым мячиком не прервали! Но добрая просьба и мешочек сухофруктов в качестве дополнительного аргумента сделали своё дело. Уж больно он за тебя переживал, и содействие посильное оказать умалял! Ты ему, случайно не родственником приходишься?
– Нет. Тут дело несколько иначе обстоит. Но вам лучше не знать подробностей, – скромно пресёк дальнейшие расспросы домовой.
– Ну-ну, – хмыкнул вокзальный и невольно улыбнулся, не менее скромно закрывая улыбку широкой ладонью.
– А я что вам говорил, – вдруг забасил Дубок, отвлекаясь на время от карты, – не простой это Путник! Вестимо, сила стоит за ним неведомая! Век с вокзала не уйти!
Глава 13.
Не спеша, переставляя ноги по давно немытым квадратам кафельной плитки, коими был устлан в подвале пол, пять маленьких теней шествовали друг за другом по коридору. На каком-то из поворотов кутники по очереди проникли в нишу, образованную в стене благодаря отсутствию двух кирпичей. Оказавшись в ней первым, широкоплечий бородач зажёг свечу. В ответ на свечной огонёк в самом тёмном углу зажглись сразу два неярких оранжевых фонарика, и Углёнок направился в тот угол, следуя за новыми знакомыми. По мере приближения к таинственному свечению, Углёнок замедлил шаг, справедливо опасаясь странного существа, покрытого грязной серой шерстью и смотревшего на идущих впереди главу семейства и Дубка добрыми оранжевыми глазами с маленькими чёрными точками зрачков. Внимательно глядя на лежащее в углу чудище, Углёнок удивился, наблюдая, как оно приветливо улыбается вошедшим. Однако, переведя взгляд на домовёнка, существо сузило глаза и плотоядно ухмыльнулось.
– Здравствуй, Варнаша! – светясь во мраке, наверное, от радости, закричал зверю Дубок и обхватил руками могучую шею. Варнаша облизнул Дубка одним движением раздвоенного на конце языка, сделав лицо увальня мокрым и блестящим. При этом он покосился на Углёнка и, приподняв краешек верхней губы, показал ему зуб, явно выражая своё недовольство, присутствием постороннего лица, намекая непрошеному гостю на что-то нехорошее.
Домовёнок непроизвольно отшагнул и наткнулся спиной на близняшек, причём сразу на обеих. Маковка и Розочка весело рассмеялись и попросили домовёнка не пугаться домашних питомцев, а после тоже бросились обнимать зубастого.
– Любят они всей душой Варнашку нашего, – с теплотой в голосе произнёс их отец, даже не повернув к Углёнку свою голову, но обращаясь именно к нему. – Он остался при нас ещё с прежней нашей жизни. На нём мы сюда и долетели из того края, где заходит солнце. Почему он к нам прибился, мы и сами не знаем, а он о том молчит. Видно по всему, что из другого мира к нам попал, когда под Полынью полыхнуло. Тогда все миры в том месте на миг смешались, а когда вернулось всё назад, то так, как прежде было, уже не стало. Начался в тех краях невиданный доселе мор. Люди стали уходить с насиженных мест, побросав свои дома и квартиры. Мы, бедолаги, знать не знали, в чём беда. Один соседушка заболел странной болезнью и испустил дух, затем другой. А потом целыми семьями народ наш древний, всякие напасти повидавший, хворь смертельная выкашивать стала. Старухи, ведуньи-травницы, спасти никого не сумели и сами ушли к предкам. А боги наши ответа нам не давали, как только старики с ними не общались. В замешательстве и недоумении находились наши боги. И матушка наша преставилась. Растаяла ровно Снегурочка по весне. Только те, что по крепче были, видя такое дело, скарб свой нехитрый по мешкам рассовали, да в путь-дорогу собрались. Пошли со всеми и мы. Я, сынуля мой, весь в язвах да волдырях, притом худющий, как болотный тростник, да две дочурки на руках. Обе дышат через раз, кожа облезшая мотается по ветру. Брели мы долго. Тех дней в пути не счесть. Спутники наши кто полёг в дороге, кто с пути свернул, ища лёгкую тропу, а кого и нечисть лесная по ночи уволокла. Она и прежде была зла до безобразия, а после взрыва в каждую тварь ровно по два дополнительных чёрта вселилось и спасу от ней не стало. "Всё, – думаю, проснувшись как-то утром и сосчитав детишек, – зажились мы на этом свете, пора и на тот по Калинову мосту переходить". Но тут заметил, трепыхается кто-то слабенько на соседнем дереве. Я – топор в руки и туда. И что я вижу? Наш красавец, – бородач указал рукой на Варнака, чтобы Углёнку было понятней, о ком идёт речь, – не менее худющий и измождённый, чем мы, висит на стволе берёзки и смотрит по сторонам так жалобно, что сердце у меня сжалось, и заплакала душа. Тут я смекнул, мол, что-то здесь не чисто. Не бывает подобных зверей в нашей природе. Уж я-то пожил, я знаю! Но вспомнились прабабкины слова, будто из иного мира в наш какая-никакая нечисть изредка да попадает, коль случится некая каверза со временем да со всем сущим хоть на миг. Бывает и так, что наш брат-кутник да людишки или зверьё разное пропадают неведомо куда в тот же самый момент. Не все, конечно, а лишь те, что оказались в ненужном месте в неурочный час. Так и этот зверь оказался в нашем лесу. Но что характерно, он в дерево врос одной лапой.
– В дерево? Да ну! Не бывает такого! – Углёнок был поражён услышанным, и, хотя верил вокзальнику в глубине своей души, однако всё же не укладывалась в голове подобная небылица.
Он по ходу рассказа белобородого великана попытался сосчитать лапы Варнака. Но их было не видно под мохнатым брюхом и частично из-за ног Дубка и сестёр, что облепили его, будто мухи что-то липкое и сладкое, либо тёмное и вонючее. Углёнок ещё не определился в своём отношении к пришельцу из другого мира, который ему вроде и угрожал, но оказался таким милым к его новым друзьям.
– А вот и может! – продолжил вокзальник. – Летел, говорит, на солнышке погреться да травку пощипать, как всё вокруг заблестело и светом в глаза ударило, перевернуло вверх тормашками, и он отключился. А когда глаза открыл, придя в сознание, то обнаружил себя на незнакомом дереве посреди незнакомого леса, да к тому же став частью местной флоры, ибо задняя лапа проходило сквозь ствол, высовываясь с другой стороны дерева, словно ветка. Лапке было очень больно, пить сильно хотелось, да и поза вниз головой была вовсе не комфортной. Так и висел счёт времени потерявши, исхудавший да обессиленный.
– Травкой питается? – опять не принял на веру слова вокзальника Углёнок.
– По правде сказать, и мы не больно в это верим. Ведь при нас траву он так и не пробовал ни разу, хотя приносили ему по началу. А как окреп, так всё мышами да змеями себя потчевать изволил. Иногда даже на более крупную дичь посматривал. Но мы за ним приглядываем и сдерживаем от неразумных поступков. Да только Варнак он и есть Варнак. Нас он любит, если так можно сказать, потому не трогает. А что он по пятницам в ночь вытворяет, когда я его полетать да пожрать выпускаю, того мне не ведомо. Хотя возвращается к рассвету сытый и довольный. На неделю ему, стало быть, хватает. Но слушай дальше мой рассказ. Висит это животное и смотрит мне, значит, прямо в глаза. А я и взгляд свой оторвать не могу. И как-то мысль сама в голову пришла берёзку подрубить. Благо не толстый был ствол, топор востёр, да и мы к труду с детства приучены. Но как та берёзка наземь рухнула, так и я рядышком без сил свалился. Хотел дальше помочь, но уже не мог и пальцем пошевелить. А Варнак, словно духом воспрял, да как вцепился клыками в тот ствол и давай его рвать, ища свободу. Только щепки да обломки клыков в стороны летели. Кстати, кровь у него синяя. Смекаешь? Ну, клыки, конечно, он себе новые потом отрастил. Дальше что происходило, – не помню. Слаб я был очень в то тяжёлое время. К тому же на подрубке берёзки в конец умаялся. Пускай и не разглядывал себя в зеркала, да только, думаю, мало чем отличался от деток своих по красоте обличия. Очнулся я в сумраке, накрытый заботливо крылом. Выбрался, значит, я из-под крыла, а с неба дождь льёт. Тогда я, не жалея ног, помчался к детям. А те лежат вповалку и едва дышат. Что делать? Крыши нет, вода поганая с неба капает. Это через неё в округе многие язвами покрылись. Я хватаю в охапку девчонок и бегу назад. Крыло Варнаку поднял и их туда, а сам обратно за Дубком, хоть и не таким именем его в то время звали. Вернулся я с ним, кое-как другим крылом накрыл его и себя, да впал в забытьё, но наперёд успел сказать:
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
