«Надо будет скотчем приклеить на баночку бумажку с надписью „Селиван и Кондрат: реликты эпохи развитой стабильности“, отправить в кунсткамеру и получить за это гешефт!» – предельно меркантильно рассудил Хакер.
– Спасибо тэбе, дарогой друг! Вэк нэ забуду, пум-пи-дум-пау! Теперь свободэн нэ только я, но и ты, – с явным грузинским акцентом произнёс Джинн, после чего, щёлкнув пальцами, растворился в пространстве.
– Стой! И это всё?! А как же… Погоди… – в тщетной попытке поймать удачу за хвост кричал в пустоту Хакер.
Однако единственной его верной собеседницей уже снова была Тишина. Внутренний голос подсказал Хакеру, что если он не выйдет из комнаты, то совершит ещё большую ошибку, чем оставшись в ней, ведь в той баночке из-под кофе, которую он сейчас держал в руках, были заточены и Вождь, и Кнут всей фракции Диких Хлопцев.
Что ждёт теперь их, сирых и убогих, оставшихся без сильной власти и репрессивного аппарата? Первой реакцией, рассуждал Хакер, будет шок и апатия: они застынут на месте, пытаясь переварить полученную информацию. Далее кто-нибудь из них, возможно – битый в Комнате Релаксации всего пару раз, а потому – уважаемый меньше других, решит, что пришло его время отомстить всем тем, кто его мучил, пока Селиван был у власти. А затем начнётся «война всех против всех», которая по своей жестокости превзойдёт любую «пограничную» стычку, когда-либо имевшую место в Чёртовом Муравейнике. Это было недопустимо.
Гуманизм Хакера не знал границ, поэтому он собрался с мыслями, волевым решением встал со стула, закрыл злосчастный ноутбук и, выйдя из конуры, в которую его посадил Селиван, направился к радиоточке неподалёку от Комнаты Релаксации. Дверь «телеграфа» была открытой, а оборудование для передачи сигнала – примитивным, так что Хакеру не составило никакого труда подключиться к общей сети и объявить Хлопцам о смене правящего режима:
«Дорогие Хлопцы. С глубокой скорбью и искренним сочувствием сообщаю вам трагическую новость. Сегодня, около девяти часов утра, Вождь Селиван пал смертью храброго в бою со стаей тоннельных крыс. Он сделал всё для того, чтобы не допустить проникновения гнусов в жилые помещения и был съеден заживо. Подоспевший на помощь сотник Кондрат до последнего своего вздоха защищал Вождя, однако вступив в неравный бой с усато-хвостатыми тварями, разделил его участь. Вторжение мутировавших крыс было остановлено лишь после того, как в Запасной тоннель была пущена вода, а Дверь в жилые помещения – загерметизирована, однако окончательно опасность всё ещё не миновала, поскольку крысы могут пойти в обход. Последней волей павшего Вождя Селивана было наделение меня абсолютной властью для защиты Хлопцев от посягательств злобных тварей крысо- и антропоморфного происхождения. Отныне Вождём фракции Диких Хлопцев являюсь я. Зовите меня Хакер. И помните: нас ждут великие дела!»
Теперь можно было не таиться, ведь к информации, передаваемой по радиосвязи, Хлопцы никогда не относились критически, принимая на веру всё. Селивана с Кондратом сожрали крысы, так что теперь «Вождь» – какой-то левый персонаж в балахоне? Да, пожалуйста! Как говорится, «welcome»!
Видимо, на подсознательном уровне Хлопцы и при старом порядке верили в то, что Селиван не совсем человек, а скорее, полубог, ведь как ещё объяснить то, что именно он пришёл к неограниченной власти? Отныне же гипотеза о сакральности фигуры правителя, подкреплённая таинственным образом Хакера, получала документальное подтверждение. К тому же это было и куда более простым объяснением: «радиоточка никогда не врёт».
И действительно, когда Хакер вошёл в общую комнату, куда (обсуждая смену власти и оказывая ей же практически стопроцентную поддержку), набилось порядка пятидесяти Хлопцев всех рангов, ему начали рукоплескать. Хакера в буквальном смысле этого слова носили на руках, кто-то из младших принёс и подарил ему двухлитровую бутылку пива, а блаженные улыбки, сверкавшие желтизной на лицах верного электората, подтвердили правильность избранного решения. Один из «сотников» даже успел распечатать чёрно-белый портрет Хакера и повесить его на стену помещения. Многие из тех, кто проходил мимо, кланялись ему.
Бурное народное веселье продолжалось до самого утра, а следующий день был объявлен Хакером выходным для всех Хлопцев вне зависимости от их пола, возраста, этнической принадлежности и вероисповедания.
Глава шестая
Около девяти часов утра мирно дремавший на посту у кинотеатра «Победа» сержант полиции Свинцов был разбужен резким лязгом канализационного люка, крышка которого, взметнувшись в воздух примерно на метр, с грохотом отлетела, едва не покалечив бродячую собаку. Однако подобные аномалии для нашего славного города не редкость: Свинцова поразило то, что случилось сразу же после этого.
Из канализации, смердя нечистотами и отбиваясь от тварей подземного происхождения, выполз потрёпанный старик в увешанном медалями мундире генералиссимуса. На плече у старика висел легендарный «фендер», а сам он напевал что-то вроде «love me tender…».
Внезапно старик ловко подтянулся на руках, поставил правую ногу на твёрдую почву, а затем, сбросив с левой ноги догрызавшую лампас крысу, присел на корточки. Ещё через мгновение старик выпрямился, телекинезом притянул к себе отброшенную крышку, педантично закрыл люк, «умыл руки» и направился в сторону сержанта полиции, всё ещё не до конца верившего в реальность происходящего.
Ситуация категорически выходила из-под контроля, так что Свинцов приготовил табельное. Правда, в отличие от американских копов, стрелять сразу на поражение сержант полиции не решился.
– Стой! Стрелять буду! Ты кто такой?
– Эээй, товарищ! Ты што, в школэ нэ учился? Музыкой нэ увлекаешься? Пум-пидум-пау! Нэ видишь, кто я такой, да?
Студентка художественного училища, с которой общался Сергей, неплохо подтянула его в области истории музыки, поэтому он безошибочно угадал исполняемый гражданином танец Элвиса. Знания же, полученные на уроках истории ещё в школе, позволили Свинцову сделать вывод, что перед ним находится сам Иосиф Виссарионович Сталин. Однако связать двух этих людей воедино, ну совершенно не получалось. На всякий случай Сергей решил выслужиться.
– Здравь! Желаю! Товарьщ! Сталин!
И немедленно отдал честь.
– Маладэц! Дэлаешь успехи, сынок. Нэ хочэшь ли стать наркомом внутрэнних дэл? У вас тут нынчэ, я слышал, адна, как иё, карупцыя, да? Расстрэлять! Мнэ нужны лояльныэ люди! Ты, кстати, Лаврэнтия Палыча нэ видэл? Нам с ним нужно кое-что абсудить! Ооооу, лав ми тэндеееер.
Сергей был под присягой и просто так согласиться на участие в вооружённом перевороте, пусть даже локальном, и пусть даже инициированном самим товарищем Сталиным, он не мог. Ни дать, ни взять: коллизия.
– Я… Но, товарищ Сталин…
Иосифу Виссарионовичу всегда нравилось вгонять людей в краску.
– Хэ-хээ, шютка, сэржант! Мал ты ищо для виликих дэл. Поставим тэбя в управлэние НКВД Саратовской областэ. Тэбя как зват?
– Сергей.
– Запомны эту встрэчу, Сэрго! Она станэт для тэбя судьбоносной. Вуппи-ду! Паслэдний вапрос. Кагда я в прошлий раз бил в Саратовэ, тут гремела Рэволюцыя, но знаю, што у вас эсть памитник Кирову. Гдэ он?
Свинцов никогда не увлекался краеведением, а все эти железобетонные горгульи никогда не вызывали в нём ни трепета, ни должного уважения. Однако на вопрос товарища Сталина нужно было отвечать, поэтому, совершив титанические умственные упражнения, сержант вспомнил, что Киров стоит в Раховском скверике, а это, вроде как, отсюда недалеко.
– Строго по диагонали от того места, где мы сейчас стоим. Примерно 700 метров ходьбы.
– Выражайу благадарнасть, товарищ Свинцов! Родына вас нэ забудэт!
Подмигнув на прощанье, Элвис Виссарионович взял невообразимый аккорд на «фендере», после чего вприпрыжку отправился к памятнику Кирову в Раховском скверике.
Появление столь колоритного персонажа в центре Саратова средь бела дня вызвало немалое удивление прохожих, тем более, что Сталин, нисколько не таясь, делал девушкам замечания относительно их внешнего вида, материл (на чём свет стоит!) капиталистов и отчитывал водителей маршруток за несоблюдение графика пассажироперевозок в час пик.
Элвису же только и оставалось, что затыкать уши от доносившегося из жестяных четырёхколёсных вёдер соцветия русской попсы. На пересечении улиц Рахова и Большой Казачьей Элвис Сталин зашёл в небольшой магазин, купил себе армянского коньяка и немедленно его выпил. После распития, смешавшись с толпой бомжей и опустившихся научных сотрудников, твёрдым чеканным шагом Вождь Мирового Рок-н-Ролла подошёл к нужному монументу.
Долгожданная встреча с товарищем по революционной борьбе настроила Сталина на ностальгический лад. Он долго не мог заговорить с ним, постоянно оглядываясь по сторонам и наблюдая за тем, как пробка на улице Московской уравнивает в правах дорогие тонированные иномарки, стальных коней отечественного производства и старенькие немецкие автобусы. Собравшись с мыслями, Сталин обратился к каменному изваянию своего лучшего партийного друга (которого ему так не хотелось ликвидировать в 1934-м).
– Здравствуй, Сэрёжа. Давно ми с тобой нэ видэлись…
Не в силах сдержать слёз, Сталин отвернулся от памятника и, сутулясь, побрёл прочь. То ли вину за собой чувствовал этот всесильный некогда Вождь, то ли просто расплакался от переизбытка чувств. Так или иначе, даже вечно весёлый Элвис, кажется, приуныл и был готов предложить Иосифу Виссарионовичу немного допинга, дабы тот перестал символизировать собой вечную скорбь.
Сталин обернулся лишь после того, как услышал громоподобное «бу-бууух» у себя за спиной. Спрыгнув с постамента и отряхнувшись от пыли, халкоподобный Киров тяжёлыми шагами принялся догонять своего друга. Догнав и легонько положив массивную руку на дряхлое плечо Иосифа Виссарионовича, он, сверкнув своей великолепной красноармейской улыбкой, поприветствовал вождя революции в одной отдельно взятой стране:
– Здравствуй, Коба! Что бы ни было в прошлом, рад тебя видеть. Не переживай. Я тебе всё давно простил. Какими судьбами?
– Ты нэ повэришь, Сэргей, до чэго тэхника дошла. Кюда ужь там нам со сваей ин-дус-трэ-а-лэ-за-цэ-ей и га-эл-рё! Буржуйское всио, правда, но ничэго: пэрвый наш танк тожи бил францусской сборки!
И Элвис Виссарионович вкратце, на уровне своего собственного понимания техники, застрявшего где-то между тракторами типа «Сталинец» и массивными ЭВМ с перфокартами, объяснил товарищу Кирову природу материализации своей 3D-модели, спроектированной командором Андерсом в сумрачных недрах Муравейника.
– Чудеса, друг. И, нисколько не объясняет то, почему вдруг ожил я.
– Да, а чего тут думать-то! Эй, вожди, вы когда-нибудь о силе коллективного бессознательного задумывались?
Беседу двух старых друзей прервал Владлен Трудомирович Кайзерслаутерн. Это был человек удивительной судьбы: в «восьмидесятые» – преподаватель кафедры научного атеизма из семьи, которая чудом пережила депортацию поволжских немцев. В «девяностые» – торговец редькой на Сенном. В «нулевые» – учитель обществознания, подрабатывающий на четверть ставки в школе. Ныне же Кайзерслаутерн был седовласым пенсионером, поклонником чёрной магии и последним подписчиком газеты «Коммунист» в Саратове.
– Нэт, нэ слишал.
– Говори, коротышка.
Представившись, Кайзерслаутерн начал проповедь.
– Когда развалился Великий и Могучий Советский Союз, русские и все прилегающие к нему народы долго и мучительно пытались найти новую цель в жизни. Казалось бы, ещё вчера мы все вместе, кто-то сознательно, кто-то не очень, строили светлое коммунистическое будущее, ругая на кухнях серое социалистическое настоящее. Выписывали «Правду», боялись рассказывать друг другу политические анекдоты и ездили в Москву за колбасой. Да, времена были тяжёлые, но у нашего народа была хоть какая-то уверенность в завтрашнем дне, которую предоставлял им политический строй. «Ты живёшь бедно, но в этом нет ничего дурного, ведь вокруг тебя бедняками являются все, и ты ничем не хуже других»: этими мыслями успокаивали себя перед сном целые поколения советских людей. К тому же были достигнуты небывалые победы в спорте, совершены великие научные открытия, созданы нетленные произведения искусства. В общем, нам, старикам, есть, что вспомнить. В «девяностые», в условиях идеологического вакуума, уверенность куда-то ушла. Кто-то приспособился к капиталистическому обществу и зажил припеваючи, кто-то продолжил по инерции жить в СССР, требуя невозможного от отстранившегося государства. Как бы то ни было, большая часть людей требовала возвращения сильной власти, поскольку хаос хорош лишь тогда, когда ты смотришь на него издалека, а не когда он напрямую влияет на количество денежных средств у тебя в кошельке. В «нулевые» многим показалось, что этот общественный запрос был выполнен, но в результате всё вновь стало не так однозначно. Народ же у нас в будущее смотреть категорически не хочет и всегда смотрит в прошлое. В своё светлое прошлое. А светлое прошлое как раз-таки и ассоциируется у многих с достижениями советской эпохи.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
