Бернхард Майкл, Эдгелл Аманда и Линдберг Стаффан [2020] Bernhard, M., Edgell, A. B., and Lindberg, S. I. Institutionalizing electoral uncertainty and authoritarian regime survival. European Journal of Political Research, 59 (2), 465–487.
Блондель, Жан [1969] Blondel, J. An introduction to comparative government. Weidenfeld and Nicolson.
Геддес Барбара [2003] Geddes, B. Paradigms and sand castles: Theory building and research design in comparative politics. University of Michigan Press.
Голосов Григорий [2022] Golosov, G. V. Authoritarian party systems: Party politics in autocratic regimes, 1945–2019. World Scientific.
Кьеза Джакомо и Геманс Хайн [2011] Chiozza, G., and Goemans, H. E. Leaders and international conflict. Cambridge University Press.
Лехук Фабрис и Молина Иван [2002] Lehoucq, F. E., and Molina, I. Stuffing the ballot box: Fraud, electoral reform, and democratization in Costa Rica. Cambridge University Press.
Линц Хуан [1990] Linz, J. J. The perils of presidentialism. Journal of Democracy, 1 (1), 51–69. В русском переводе: Хуан Дж. Линц. Опасности президентства. Русский журнал, http://old.russ.ru/antolog/predely/2-3/dem14.htm.
Магалони Беатриц и Кричели Руфь [2010] Magaloni, B., and Kricheli, R. Political order and one-party rule. Annual Review of Political Science, 13, 123–143.
Моргенбессер Ли и Пепински Томас (2019] Morgenbesser, L., and Pepinsky, T. B. Elections as causes of democratization: Southeast Asia in comparative perspective. Comparative Political Studies, 52 (1), 3—35.
О’Доннелл Гильермо и Шмиттер Филипп [1986] O’Donnell, G., and Schmitter, P. C. Transitions from authoritarian rule: Tentative conclusions about uncertain democracies. Johns Hopkins University Press.
Патнэм Роберт [1993] Putnam, R. Making democracy work: Civic traditions in modern Italy. Princeton University Press. В русском переводе: Роберт Патнэм. Чтобы демократия сработала. Гражданские традиции в современной Италии. М.: Ad Marginem, 1996.
Сартори Джованни [1994] Sartori, G. Comparative constitutional engineering: An inquiry into structures, incentives and outcomes. New York University Press.
Снайдер Тимоти [2022] Snyder, T. We Should Say It. Russia Is Fascist. New York Times, 19 May.
Тризман (Трейсман) Дэниел [2022] Treisman, D. What could bring Putin down? Regime collapse is more likely than a coup. Foreign Affairs, 2 November.
Фишман Роберт [1990] Fishman, R. M. Rethinking state and regime: Southern Europe’s transition to democracy. World Politics, 42 (3), 422–440.
Хадениус Аксель и Теорелл Ян [2007] Hadenius, A., and Teorell, J. Pathways from authoritarianism. Journal of Democracy, 18 (1), 143–156.
Шедлер Андреас [2002] Schedler, A. Elections without democracy: The menu of manipulation. Journal of Democracy, 13 (2), 36–50.
Эзроу Наташа и Франц Эрика [2011] Ezrow, N., and Frantz, E. Dictators and dictatorships: Understanding authoritarian regimes and their leaders. Continuum.
2 Политические режимы
2.1 Классификация режимов
Общие категории, по теоретическим основаниям включенные в классификации политических режимов, имеют большое значение для нашего понимания явлений на уровне отдельных стран. Каждый из национальных политических режимов уникален и должен быть исследован как таковой, но отнесение его к более широкой категории может дать дополнительное представление о его нынешнем состоянии и, что, возможно, более важно, о его перспективах.
Основываясь на теоретических рассуждениях Роберта Фишмана [1990] и Барбары Геддес [2003] и принимая во внимание более поздние теоретические и эмпирические работы, политический режим можно определить как набор правил, формальных или неформальных, которые необходимы для выбора политических лидеров, для поддержания их у власти и, следовательно, для преемственности власти. В политике, как и во многих других сферах жизни общества, правила являются институтами. Достаточно часто формальные правила определяются как экзогенные институты. Это редкое в русском неакадемическом языке слово означает всего лишь то, что правила являются общеобязательными, то есть применимыми ко всем участникам политического процесса (акторам) и обязательными к исполнению. В отличие от этого, неформальные правила могут соблюдаться только в том случае, если вовлеченные акторы обладают ресурсами, необходимыми и достаточными для предотвращения нарушения правил другими акторами.
Конечно, основное различие почти в любой классификации политических режимов лежит между широкими категориями демократии и авторитаризма. Исходя из приведенного выше определения политического режима, электоральная демократия, в ее минималистском процедурном определении, представляет собой режим, при котором политические лидеры избираются и сохраняют свою власть народной волей, выраженной в свободных и справедливых выборах. Если выборы организованы и проведены таким образом, что они не могут быть проиграны действующим правителем, демократия отсутствует, потому что народная воля не может быть должным образом реализована. Соответственно, режимы, где выборы проводятся, но не соответствуют таким критериям, подпадают под определение «электоральный авторитаризм».
2.1.1 Меню манипуляций
В условиях авторитаризма выборы могут проводиться, но победить на выборах может только действующий президент, если он в них участвует, или правящая партия. Таким образом, политическая власть достигается и поддерживается с помощью механизмов, которые отличаются от выборов, независимо от того, проводятся они или нет. Ведь если выборы проводятся, то на них обычно побеждают власть имущие. Это достигается за счет использования широкого набора уловок, которые образуют, пользуясь термином автора понятия об электоральном авторитаризме Андреаса Шедлера [2002], «меню манипуляций».
Список «блюд» этого меню обширен. В их числе:
– устранение всех сколько-нибудь конкурентоспособных оппонентов с политической арены путем репрессий или «законных» ограничений;
– внешний контроль над оппозицией, в результате которого она выдвигает лишь слабых, не претендующих всерьез на власть кандидатов;
– монополия на общедоступные СМИ, не позволяющая оппозиции довести свои идеи до сведения избирателей;
– административное или экономическое принуждение избирателей к голосованию за представляющих действующую власть кандидатов и поддерживающие ее партии;
– манипуляции избирательной системой;
– прямая подделка результатов выборов.
В силу обстоятельств, связанных с протестным движением 2011–2012 годов, в России основное внимание обычно уделяется последнему пункту в этом списке. Однако в подавляющем большинстве электоральных авторитарных режимов, не исключая и Россию, ключевая роль среди этих уловок принадлежит ограничениям на политическую деятельность оппозиции. Прямые фальсификации при подсчете голосов не являются отличительным признаком авторитаризма. Есть примеры стран, которые подпадали под базовый критерий демократии, то есть допускали сменяемость власти электоральным путем, но при этом не чуждались прямых фальсификаций. Собственно говоря, такая ситуация довольно типична для ранних демократий XIX – первой половины XX веков.
Разумеется, некоторые современные скандалы по поводу «украденных выборов» – например, в США по итогам президентской кампании 2020 года – отражают скорее обстоятельства политической борьбы, чем реальное положение вещей. Однако тот факт, что Дональду Трампу удалось довольно легко навязать идею о подделке результатов выборов значительной массе американцев, свидетельствует о том, что эта идея еще жива в массовом сознании, и причина тому – исторический опыт.
Крупнейшие специалисты по проблеме электоральных фальсификаций Фабрис Лехук и Иван Молина [2002] показали, что в условиях электоральной демократии может уйти значительное время на то, чтобы политики убедились в контрпродуктивности этой стратегии на выборах. Однако если нет политической монополии, то политические последствия фальсификаций в пользу отдельных партий на местах в какой-то мере нейтрализуются, потому что в одних избирательных округах от них выигрывает правящая партия, а в других – оппозиция, которая контролирует местные органы власти. Такая ситуация наблюдалась, например, в Италии в 1950-х годах.
Научный консенсус по вопросу о прямых фальсификациях на выборах ныне состоит в том, что это вторичный инструмент, который может играть важную роль в практике авторитарных режимов, но не обеспечивает устойчивого воспроизводства авторитаризма. Действительно, фальсификации – это наиболее простой и понятный для массовой публики механизм авторитарного контроля над выборами, и если они становятся фактом массового сознания и вызывают протесты, то политические потери режима могут значительно перекрыть полученные им выгоды. Более важным отличительным признаком авторитаризма является так называемый контроль над полем политических альтернатив, то есть способность властей либо исключать из избирательного процесса реальную и/или представляющую для него угрозу оппозицию, либо подрывать ее шансы на выборах, используя ограничения на ведение избирательной кампании.
Приведу пару примеров авторитарных режимов, при которых подсчет голосов на выборах проводился относительно честно, но это не препятствовало поддержанию политической монополии. В Египте главным инструментом режима с самого начала его электоральной фазы был закон о политических партиях, принятый при президенте Анваре Садате, в 1977 году, и в основном сохраняющийся по сей день. Этот закон вверял регистрацию партий специальной Комиссии по политическим партиям (КПП), которая формировалась при участии президента и двух палат парламента.
КПП была вправе регистрировать только такие партии, которые соответствовали сформулированным в законе критериям, остальным – отказывать, а если партия переставала им соответствовать, то лишать регистрации. В частности, ни программы, ни практическая деятельность партий не должны были противоречить основам исламского права, принципам «революций 1952 и 1971 годов» и «социальному демократическому порядку». Чтобы зарегистрировать партию, КПП должна была констатировать уникальность ее программы (потому что если такая же уже есть – то зачем новая?), а также установить, что партия не строится по конфессиональному, этническому, классовому или религиозному принципу. Кроме того, было прямо запрещено создание партий, отвергающих мирный договор с Израилем. Охотнее всего КПП регистрировала фиктивные оппозиционные партии, которые не представляли угрозы для режима и дискредитировали саму идею оппозиции. Например, была зарегистрирована партия «аль-Умма» Ахмеда Ас-Сабахи, автора популярного сонника. В число эксцентричных программных требований этого египетского аналога ЛДПР входили, например, распределение парламентских мест поровну между всеми зарегистрированными партиями и обязательное ношение фески.
Понятно, что закон 1977 года позволял отказать в регистрации любой партии. Так оно и было. Правда, в Египте – и это, конечно, коренное отличие от России – существует относительно независимая судебная власть, созданная еще в XIX веке по образцу наполеоновской Франции. Она служит предметом национальной гордости. Авторитарные лидеры Египта не решились ее уничтожить. Поэтому иногда отказы КПП удавалось оспорить в суде. Однако важнее другое. Именно независимая судебная система в течение десятилетий блокировала широкое распространение прямых электоральных фальсификаций в Египте. Оппозиционерам было трудно попасть в избирательный бюллетень, но если они туда попадали, то могли добиться победы по относительно честным правилам.
Еще более важную роль в поддержании честного подсчета голосов независимая судебная система всегда играла в другой стране с электоральным авторитарным режимом – Сингапуре. Существование этой системы стало, по мнению многих, одним из важных источников «сингапурского экономического чуда», потому что без независимого суда нет гарантий прав собственности, а без твердых прав собственности частная инвестиционная деятельность теряет смысл. Сингапурские суды стояли на страже честного подсчета голосов. Отсутствие фальсификаций на выборах признают и международные наблюдатели, и сингапурская оппозиция.
Однако суды действуют по закону, а регулирующие политические законы принимал подконтрольный режиму парламент. Избирательное законодательство Сингапура ставило оппозицию в такие условия, при которых ее шансы победить на выборах были ничтожными. Во-первых, в Сингапуре очень жесткие законы о диффамации (распространении порочащих сведений), чиновники любят судиться, а суды всегда готовы признать диффамацией любое оппозиционное высказывание. Выплатив пару штрафов, каждый на сотни тысяч долларов, оппозиционеры просто выпадают из политики. Но не обходится без проблем и в тех случаях, когда какой-нибудь бизнесмен не участвует в политике, однако дает деньги на оппозиционную деятельность. Так получается, что через некоторое время этот бизнесмен оказывается замеченным в экономических преступлениях, обычно – в уклонении от уплаты налогов. Результат тот же: банкротство и уход из политики.
До умеренной либерализации, на которую режим пошел лишь в последние годы, честные сингапурские выборы проходили так. Избирательная кампания назначалась всегда неожиданно и длилась девять дней. В течение этого срока каждая из партий получала возможность в течение 4–9 минут изложить свою программу по телевидению. Других возможностей нет, потому что политически независимые СМИ в Сингапуре отсутствовали. Митинги тоже были запрещены: любые публичные собрания от пяти участников требуют разрешения полиции. А поскольку большого числа желающих стать оппозиционными политиками в Сингапуре не было, то не было и оппозиционных кандидатов на большинство мест. В значительной мере правящая партия выигрывала выборы по умолчанию, за отсутствием конкурентов.
«Меню манипуляций», как бы оно ни было устроено в конкретных случаях отдельных стран, обычно позволяет авторитарным режимам легко пережить выборы. Ли Моргенбессер и Томас Пепински [2019] эмпирически показали, что «опрокидывающие» выборы, на которых автократы терпят поражения, почти всегда являются кульминацией, а не причиной демократизации. В частности, выборы обеспечивают удобный путь отхода от власти для тех автократов, которые уже проиграли борьбу за политическое выживание. Подробнее на этом я остановлюсь в третьей главе книги.
Следует отметить, что в истории были примеры стран, которые сохраняли демократию вопреки тому факту, что власть подолгу не менялась путем выборов. Таких примеров немного. Прежде всего, это Индия (до 1977 года), ЮАР, Ботсвана. Откуда там взялась несменяемость власти, понятно: Индийский национальный конгресс, Африканский национальный конгресс в ЮАР, Демократическая партия Ботсваны завоевали лидирующие позиции в борьбе против колониализма или апартеида. Эта борьба дала им и колоссальный политический авторитет среди избирателей, и ведущие позиции в органах власти, созданных после победы. Такого рода ресурсы не вечны. Как показал опыт Индии, они постепенно рассасываются. Но на это нужно время.
Есть и другой пример. Это Япония, где Либерально-демократическая партия (ЛДП) почти непрерывно находилась у власти с момента создания в 1955 году до недавнего времени. При этом до 1993 года у нее всегда было парламентское большинство. В авангарде освободительного движения ЛДПЯ не стояла. Она возникла путем слияния двух консервативных партий, в первые послевоенные годы ожесточенно боровшихся друг против друга. В основе уникального японского опыта лежит то обстоятельство, что из довоенного периода Япония унаследовала иерархически организованный, чрезвычайно глубоко укорененный правящий класс. Практика показала, что искусственно разделить этот класс на партии, противопоставив их друг другу на политической арене, было слишком опасно. Конфликты заходили так далеко, что само дальнейшее существование этого класса оказалось под вопросом.
Поэтому японская демократия пошла по пути внутрипартийного соревнования. С момента возникновения ЛДП состояла из трех фракций, которые и чередовались у власти в Японии. Борьба между ними необязательно носила скрытый, «аппаратный» характер. Во многом это была открытая политическая конкуренция. В течение большей части послевоенного периода в Японии использовалась чрезвычайно редкая избирательная система, «единый непереходящий голос», которая позволяла кандидатам от одной партии реально конкурировать между собой. И надо констатировать, что в течение всего периода, когда ЛДП правила в Японии безраздельно, премьер-министры страны менялись гораздо чаще, чем в большинстве других демократий. Японская политика и по сей день остается одной из наименее персонализированных в мире.
Причина к тому, чтобы все-таки считать такие режимы демократическими, проста: там не было ни одного из перечисленных выше правовых и политических ограничений, пунктов «меню манипуляций», которые исключали бы победу оппозиции на выборах как возможность. Тщательно проанализировав каждый из этих случаев, можно заключить, что правящие партии побеждали на выборах просто потому, что пользовались устойчивой поддержкой избирателей. Более того, причины такой устойчивости их предпочтений довольно очевидны.
2.1.2 Типы авторитаризма
Недавний поток эмпирических исследований авторитаризма, инициированный основополагающим исследованием Барбары Геддес [2003], фокусируется в первую очередь на тех разновидностях автократий, которые можно непосредственно наблюдать в современном мире. Таким образом, классификации авторитарных режимов, преобладающие в современной науке, являются эмпирически ориентированными. Они не основываются на теоретической дедукции.
Геддес выделяет три основные категории: партийные режимы, военные режимы и персоналистские режимы. В классификации Акселя Хадениуса и Яна Теорелла [2007] категория персоналистского режима отсутствует и включены категории однопартийных автократий и многопартийных автократий. Беатриц Магалони и Руфь Кричели [2010] следуют той же линии, проводя различие между однопартийными и доминирующими партийными режимами. Они добавляют категорию монархии. Эта категория также фигурирует в классификации Наташи Эзроу и Эрики Франц [2011], которые подчеркивают, что многие авторитарные режимы являются «гибридными» в том смысле, что они сочетают в себе определенные характеристики двух или даже нескольких основных типов авторитаризма.
