– Мы спим, – пожал плечами Скрипач. – Может, мы ночью работали? Чего вы шумите? И что вам надо от этой женщины?
– От женщины надо? – повторил священник. – Нет, милый человек, не нам от женщины надо. Это женщине надо – от нас. Спасение ей надо, очищение от греха, покаяние, и молитвы. А она, вместо того, чтобы готовиться к скорой встрече с отцом нашим небесным, юродствует, в штанах ходит, волосы красит, и в храме не появляется.
– А с чего вы взяли, что у нее вскоре будет встреча с отцом? – поинтересовался Скрипач. Он услышал – Ит тоже встал, оделся, и сейчас стоит у двери в комнату. Слушает.
– А потому что диагноз ей в поликлинике поставлен, – развел руками батюшка. – Страшный диагноз. Рак. И скоро предстанет она перед всевышним, на суде, и что ее ждет…
– Так, стоп, – Скрипач поднял вверх ладонь. – Давайте разберемся. С отцом или с всевышним? И почему суд? Если отец, то за что ему дочь судить? За штаны?
– Не юродствуйте, – голос священника потяжелел. – Раскольник, да? Атеист, поди? Или дарвинист? Погрязши в своей ереси, возомнивший о себе…
Ит аккуратно отодвинул Скрипача от двери, и тоже вышел в коридор.
– Про возомнивших – позже, – тихо произнес он. – Один момент. Я чего-то недопонял про плачущих детей и две комнаты. Поясните, пожалуйста.
Воздействие. Совсем крошечное, едва-едва. Этакий вариант наркотика правды – на полщелчка. Чуть-чуть.
– У нее квартира в две комнаты, и кухня, и санузел раздельный. Она должна в обитель социальную для старцев пойти, и там почить, отписав прежде квартиру приходу. А квартиру приход за небольшую цену передаст нуждающимся. Женщине с малыми детьми, если точно. Уже трое записались на ее квартиру, будут жребий тянуть, кому повезет. Думали мы до возраста дождаться с ней, до шестидесяти, да повезло – из поликлиники позвонили, сообщили про ее скорбный диагноз. То есть она скоро преставится. И ей забота нужна и опора. Мы уже который месяц ходим, а она упорствует, дверь не отпирает, комнаты посмотреть не дает, собраться ей помочь не позволяет. Один раз только и открыла… – священник замялся.
– И чего? – с интересом спросил Скрипач.
– И водой нас облила холодной, – мрачно сообщили бабки.
Скрипач начал смеяться, Ит тоже.
– Ну охуеть теперь, – констатировал, отсмеявшись, Скрипач. – Так, вы, святая троица. Ноги в руки и вперед отсюда. Корзинку оставь, даже интересно стало, какую отраву, и куда именно вы насовали. Поставь, сказал! – рявкнул он, увидев, что одна из бабок примеряется взять корзинку с собой.
– Еще раз вас здесь увижу – переломаю ноги. Или шеи, как получится, – ровным голосом сообщил бабкам и священнику Ит. – Если попробуете привести полицию или еще кого подобного, переломаю им тоже.
– Не посмеешь, хиляк, – огрызнулся священник, отступая к лестнице. – И не сумеешь. Кишка тонка.
Ит сделал неуловимое движение – и священника с размаху впечатало жирной спиной в лестничные перила. Бабки охнули.
– Посмею, еще как посмею, – Ит сделал шаг вперед. – И не стоит рассчитывать, что нас не будет дома. Квартирами они чужими подторговывают, сволочи. Видали? Две комнаты и кухня… так, блядь, вы еще здесь? Вон!!!
Бабок и попа сдуло. Только дробный топот по лестнице, писк домофона, и холодный ветер, пронесшийся по подъезду.
– Эри, открывай, – позвал Скрипач, постучав по дверному косяку. – Концерт окончен.
Дверь открылась – Эри стояла на пороге. Бледная, губы трясутся, в руке – цельнолитой металлический молоток для отбивки мяса.
– Они ушли? – голос ее дрожал и срывался. – Вот так, просто? Ушли?
– Ушли, ушли, – подтвердил Ит. – И часто к тебе так приходят?
– Пару раз в неделю. Давайте, скорее, внутрь заходите, а то они еще вернутся, а дверь нараспашку, – попросила Эри.
– Не вернутся, не бойся, – покачал головой Ит. – Я этого жирдяя неплохо приложил.
– Они вернутся, – покачала головой Эри. – С казаками. Когда я водой его полила, они вернулись с казаками. Я три дня не могла из дома выйти, они на лестнице сидели.
– И чем дело кончилось?
Эри вдруг засмеялась.
– Полицией… казаки-то не церковь. Они же не просто так сидели, они курили трубки, пиво пили, говорили громко. Кто-то вызвал полицию, и их прогнали. Это еще осенью было, три месяца назад. До сих пор смешно.
– Как-то не очень смешно, – признался Скрипач. – А сколько было казаков?
– Трое, пятеро. Когда как.
– Ерунда, – поморщился Ит. – Если будет нужно, разберемся с казаками. Ну что, пошли к нам? Недоеденные оладьи вопиют об отмщении. Надо доесть.
– Сейчас приду, – пообещала Эри. – Только умоюсь.
***
В корзинке нашлись следующие предметы:
– коробка шоколадных конфет, относительно свежая, вскрытая; конфеты вроде бы в сахарной пудре
– коробка клюквы в сахарной… правильно, в сахарной пудре, ну, разумеется
– пакет сахара, вскрытый, но аккуратно заклеенный по шву
– кусок мыла, ювелирно распиленный напополам, и потом тоже склеенный
– пакет самых дешевых макарон (Скрипач даже удивился, не найдя сахарную пудру)
– игрушечная фигурка младенчика в люльке, размером с сигаретную пачку, аляповатая, китчевая; этакий голенький херувимчик в пеленке, поросячье-розового цвета, с бессмысленным взглядом… и со слегка расходящимся косоглазием
– молитвослов в мягкой обложке, испещренный закладками
– головной женский платок, который, как показалось Иту, сшит из старой наволочки
Да уж, шикарные подношения за двухкомнатную квартиру.
– И чего там такое? – с интересом спросила Эри, разглядывая дары.
– Сейчас посмотрим, – пробормотал Скрипач, надевая налобник. Эри, кажется, не удивилась, словно она ожидала чего-то подобного. – О, старые знакомые. Сердечные гликозиды, причем в количестве.
– Чего нашел? – спросил Ит с кухни.
– Дигоксин ровным слоем, почти везде, – отозвался Скрипач. – Им посыпали конфеты, клюкву, добавили в сахар. В мыле… в мыле ртуть, но немного. В платке тоже ртуть.
– Где именно? – с интересом спросил Ит.
– Там, где швы потолще. Вот придурки, она же вытечет. Так… книжка и фигурка чистые. На удивление. Макароны тоже слегка с дигоксином. Видимо, политы раствором.
