«Одна тысяча восемьсот второй год, одна тысяча восемьсот второй! – тукали в мозгу слова паромщика. – Как же так?! Не может этого быть! – кричало сознание человека из двадцать первого века. – А почему бы и нет? – царапала другая мысль. – Вот тебе и разгадка всех тех странностей, что он тут наблюдал. Никаким розыгрышем это объяснить было попросту невозможно. Ладно, пусть даже люди, их костюмы, говор, но вот река, горы, вся окружающая его сейчас местность, это как?! Попробуй создать такие вот декорации! Нет, он точно попал! Всё правильно ему сказал мужик. Это действительно начало девятнадцатого века! И как же теперь ему со всем этим прикажите дальше жить?!»
Паром причалил к небольшой пристани. Выскочившие на её брёвна мужики привязали его крепко верёвками, и на берег вышли те пассажиры, у которых с собой были корзины. Азат развязал своих лошадей и по одной свёл их по сходням.
– Эгеей, Димеей! – помахал он рукой парню и вскочил в седло.
– На базар поехал, – поглядев из-под ладони вслед всаднику, сказал паромщик. – Хороших лошадок Азатка из Канакая сегодня пригнал. Нонче-то конь шибко в цене, уж сторгуется, небось, не продешевит. Ну а ты чего сам-то теперь стоишь, иди давай, – кивнул он на берег. – По городу пойдёшь, так по сторонам осматривайся. Глядишь, может, чего и припомнится там, ну а коли уж нет, так в управу ступай. Там люди шибко грамотные есть, чай, уж придумают, как с тобой правильно поступить.
Димка топал по пыльным, грязным улицам города. За покосившимися заборами виднелись невзрачные серые бревенчатые домишки. Никакого тротуара или мостовой здесь и в помине даже сейчас не было. Несколько раз уже хозяйки на его глазах выходили из калиток и выплёскивали содержимое своих вёдер прямо на дорогу. Запах в жару стоял ещё тот!
Ближе к центру города заборы стали чуть прямее, а строения за ними выше, да и сама улица прилично эдак расширилась. Попадавшиеся навстречу прохожие останавливались и с удивлением, молча, а кое-кто даже и с открытым ртом, взирали на ковыляющего парня.
– Я извиняюсь, вы не подскажете, где у вас тут полиция или, может, администрация хоть какая-нибудь? – спросил Димка у двух одетых лучше всех прочих встречных женщин.
Те резко метнулись на противоположный край дороги и побежали от него прочь.
На перекрёстке двух улиц, на обочине стояла небольшая, сколоченная из досок будка, раскрашенная полосами в чёрно-белую косую «ёлочку». Тут же на чурбачке, прислонившись к ней спиной, сидел в сером сермяжном мундире с красным воротником пожилой дядька. Рядом с ним стояла палка с насаженным на конце широким топорищем, чем-то сильно напоминающая видимую когда-то на картинках старинную алебарду.
«Ну вот, хоть какая-то власть, глядишь, и помогут», – подумал Димка и направился прямиком к будке.
– Уважаемый! – негромко кашлянув, тронул он дядьку за плечо.
– Стоять! Куда?! Смирнаа! – прокричал тот, вскакивая с чурбака, и круглыми, ошалевшими спросонья глазами уставился на стоящего перед ним оборванца. – Кто таков?! – прорычал он грозно и схватился за алебарду. – А ну, отвечать!
– Да я это, я заблудился, – пробормотал слегка опешивший от такого напора Дмитрий. – Я на горе был, ну и побился там, вот не помню теперь ничего. Подскажите, а где мне кого-нибудь из старших найти?
– Какая гора?! Откуда ты сам таков?! Чьих будешь?! – так и сыпались вопросы от грозного служаки.
– Да на Шихане я был, говорю же вам! – повысил голос Димка. – А вот остальное ничего не помню, ну сказал ведь уже – головой о камни ударился! Ладно, если помочь мне не можете, то пойду я.
– Куды?! Стоять! – рявкнул будочник и ухватил Димку за локоть.
Тот резко дернулся, попытавшись вырваться, но не тут-то было. Дядька с удивительным для него проворством толкнул парня в сторону, и тот, споткнувшись о подставленную ему ногу, упал на землю. Пара-тройка секунд, и его заведённые назад руки уже накрепко вязали верёвкой у самых запястий.
– Больно! – вскрикнул Димка, пытаясь вырваться из захвата. – Я на вас жаловаться буду!
– Не шоволись, жалобщик, а не то жилу перетяну! – прорычал будочник, придавливая коленкой спину своей жертвы. – Вот сейчас капитан-исправник разберется, кто ты таков и с какой это горы к нам сюды сверзился!
Остальной путь к центру города «попаданец» шёл под конвоем грозного стража с туго связанными за спиной руками. Сзади них, на расстоянии пристроилась стайка весёлых мальчишек и даже несколько взрослых зевак. Видно, жизнь городка большим разнообразием не отличалась, а тут нате вам – хоть какое-то развлечение.
Центр города представлял из себя небольшую площадь, застроенную вокруг каменными домами. Некоторые из них были двухэтажными и имели парадные входы с широким крыльцом. Возле одного из больших домов стояла знакомая уже будка, с виду точная копия той, где только что повязали Димку. Возле неё стоял похожий как две капли воды на первого стражник. Одет в такой же, серый сермяжный мундир со стоячим красным воротником. В руке палка с топориком, и даже седые усы под широким красным носом были у них похожи. Только вот вместо руки у этого была культя и на морщинистом лице, на щеке виднелся кривой, длинный шрам.
– Чего это, кого там ведёшь, Василь? – крикнул он ещё издали конвоиру.
– Да вот, Федотыч, к капитану-исправнику на допрос бродячего, – ответил тот. – Бродит тут, понимаешь ли, весь изодранный, избитый, про власть чевой-то расспрашивает, слова ещё какие-то непонятные говорит. Шпынялся даже маненько. Но ты же меня давно знаешь, у меня ведь не забалуешь! Я его быстро на своём перекрёстке скрутил и сюда под конвой! У себя ли Фёдор Евграфович?
– Да где же им быть? – ответил тот будочник, которого только что назвали Федотычем. – Отобедали они с земскими заседателями, отдохнули маненько, а сейчас вот у себя в кабинетах совет держат. Там спор какой-то по земле у Воскресенских заводчиков с башкирами идёт. Вот, значится, они с тяжбой-то и разбираются. Так-то оно уже вечереет вона, не знаю даже, будет ли им до твоего оборванца сейчас дело.
– Ага, ну ладно, тогда я его в холодную, что ли, пока закрою? – кивнул конвоир на Димку. – Пущай посидит, чё ли, там да и подумает маненько? Ну а как господа сами соизволят с ним разобраться, так и к себе тогда призовут. В какую же мне его камеру лучше закрыть?
– Да в крайнюю, в ту малую, что под лестницей, – пояснил Федотыч, – она как раз сейчас пустая. Пока не выяснили, кто он таков, пущай уж лучше в одиночестве посидит.
– Ну да и то верно, – согласился с доводами Федотыча конвоир. – А ключ у тебя ли?
– А где же ему быть? – пожал плечами инвалид. – Здеся он, со мной, на связке, – и отстегнул с пояса большое кольцо с висящими на ней ключами. – Я вот только перед обедом воду в две камеры давал. Остальные-то они все там пустые. На-ка вот, Василь, сам его туда заведёшь, – и, сняв с кольца, протянул один из ключей конвоиру. – Свеча на плошке в нише у лестницы. Ну ты и сам это знаешь.
– Да знаю, знаю, – кивнул тот и толкнул в спину парня. – Иди давай!
Камера, куда поместили Димку, была глухая, без мало-мальского окошка. Закрылась тяжёлая дверь, мелькнул просвет от свечи конвоира в щели, и звук его шагов пропал. Накатила такая же глухая темень, как тогда в пещере. Пошарив перед собой руками, он медленно обошёл вокруг всё помещение. Шага четыре, может, чуть больше в длину, около трёх в ширину. Колено ударилось о какое-то препятствие. На ощупь – деревянные, грубые, неструганые доски, поверх них брошена какая-то дерюга.
Это что-то типа постели – понял Димка и со вздохом залез на дощатый настил. Вымотался он знатно, не смутили его вонь и жёсткость ложа, он закрыл глаза и провалился в глубокий, как омут, сон.
Сколько он тут проспал, было непонятно. Разбудил его какой-то стук. В приоткрывшейся со скрипом двери блеснул свет от свечи. В щель между стеной и дверью просунули деревянную бадейку и кувшин, накрытый горбушкой хлеба.
– Скажите, а сколько мне тут ещё быть?! – крикнул Димка, вскакивая с настила. – Чего я сделал-то такого, чтобы в тюряге здесь сидеть?!
– Не велено тута разговаривать! – послышался грубый голос из-за двери. – Оправишься, бадью у двери сбоку так же вот оставишь. Смотри, горшок только не разбей, воду потом давать больше не буду!
Дверь хлопнула, послышался скрежет запора, и потом опять стало тихо.
Всё тело у Димки чесалось.
– Клопы, что ли, или вшей нахватался? – пробормотал он. – А почему нет, сколько уже, небось, человек до меня на этой вот дерюге лежало! – столкнул он рванину-подстилку на пол.
В животе урчало, и он побрёл к двери. Горбушку чёрствого хлеба умял за пару минут, запив водой из кувшина. Потом ощупал дверь, попрыгал на месте и поприседал согреваясь. Делать больше было нечего, и он опять забрался на дощатый настил.
Время текло мучительно медленно, Димка уже наизусть выучил расположение всей своей камеры, четыре шага в одну сторону, четыре в другую, рыскал он от двери к стене и обратно, как какой-то зверь.
«А так ведь и с ума можно сойти! – пришла в голову мысль. – Посидишь вот тут подольше в темноте, и того! Сначала сам с собой начнёшь разговаривать, а потом с дверью или кувшином. Брр! – передёрнул он плечами. – В июле, в самый жаркий месяц, тут так прохладно, а что же тогда здесь зимой будет?!»
Три раза ещё приоткрывалась дверь камеры. Неизменно оставлялся кувшин с водой и горбушка чёрного хлеба, забирался обратно пустой. На все вопросы Димки следовал неизменный ответ: «Не велено разговаривать!»
Отчаянье начало накатывать на парня. Рвануть на себя в следующий приход эту дверь, потом выскочить в коридор и дальше по лестнице на улицу, а там будь что будет! Чего же ещё ждать-то?!
На четвёртый раз дверь широко распахнулась и раздался знакомый уже голос стражника:
– Эй ты, собирайся, да быстро чтобы! Тама господа тебя в кабинетах ждут!
– Ну наконец-то! – проворчал Димка, выходя из камеры в коридор.
Щурясь от непривычного уже ему света, он зашёл в большую комнату. За длинным, накрытым зелёным сукном столом сидело трое. Ещё один примостился за небольшим столиком сбоку.
– Господин капитан-исправник, вот энтот бродячий, про которого вы давеча спрашивали, – конвоир поставил Димку посредине комнаты лицом к сидящим.
– Ага, вижу, оборванец какой-то! – нахмурив густые брови, пробасил самый важный из всех заседающих дядька. – Ну, рассказывай давай, да только чтобы без утайки, кто ты таков и как в нашем городе оказался?!
Димка уже давно обдумал, как себя нужно вести и что говорить. Скажи он правду, как, каким образом и откуда он здесь очутился, самое малое – это сочтут его за душевнобольного и поместят в какую-нибудь здешнюю богадельню под замок. А ведь могут и каким-нибудь бесноватым объявить. Кто же знает, что тут таким причитается? Костров вроде как в этом веке уже не было, да и не католическая инквизиция так-то в России выносила приговоры. Но в монастырский подвал его, наверное, вполне себе могут заточить. А оно ему вообще надо? Вот только что сам оттуда вышел.
– Господин капитан-исправник, прошу прощения, не знаю, правильно ли я к вам обращаюсь, – как можно более учтиво начал свою речь Димка. – Так уж получилось, что я вовсе про себя ничего не помню и полагаю, что это произошло оттого, что получил травму головы. Ну, в смысле, что ударился ей сильно. О себе же могу сказать только то, что, как мне кажется, зовут меня Дмитрием. Сам я из православных. По-русски понимаю. Власть уважаю. Ну вот, в общем-то, пожалуй, и всё.
