Брили, кстати, только лицо и шею. Волосы трогать не стали. Здесь солдаты носят длинные волосы ниже плеч, забранные в хвост или в косу. А потом присыпают золой и какой-то пудрой.
– Зачем? – спросил я и показал вопросительно на одного из артельщиков, который на свои свежевымытые и расчесанные вихры деревянной расческой аккуратно наносил смесь пудры и золы.
– От вшей помогает.
– А налысо побриться?
Ефим изумленно посмотрел на меня, а потом вдруг хлопнул себя по лбу.
– А-а, ты ж еще не стрелял из мушкета. Тогда ясно. Вот когда прижжет тебе кожу порохом горелым пару раз – поймешь. А пока смотри да мотай на ус.
Медосмотр был короткий. Выстроили нас нагишом в ряд, врач лет сорока от роду прошел вдоль строя, посмотрел на руки, колени, постучал по груди. Послушал дыхание через деревянную трубку. Где-то половину из тех, кто кашлял, вывел из строя. И еще одного парня из другой артели – его сразу выставили в сторону от всех. Доктор поставил диагноз как приговор – сифилис. Я вздрогнул, аж мороз по коже. Это как так?
– А вот так. Все, закончилась для парня служба. Да и жизнь, наверное, тоже.
Ефим был категоричен.
Да уж. Вот так вот запросто – сифилис. В одном строю с остальными. А мы с ним из одного котла ели, да и мылись вместе. А сколько тут еще разных болезней? Я украдкой осмотрел строй голых мужиков заново. И новым взглядом отмечал следы от когда-то перенесенной оспы, зарубцевавшиеся язвы от лишая на поясницах… Интересно, от скольких болячек я привит? Вроде мама постоянно в поликлинику таскала, все эти БЦЖ и прочее у меня сделаны.
После медосмотра нас осталось около сорока человек. И это от всей той толпы, что вышла из Кексгольма. Не знаю точно, сколько нас тогда насчитывалось, но колонна большая была, иногда растягивалась метров на двести.
С помощью нагретых камней и печки быстро сушили исподнее. Я и тут оказался не как все. Трусов здесь нет. Используют нательные рубахи и панталоны. Белого и серого цветов, в зависимости от исходного материала и степени застиранности. А у меня мало того что трусы семейные – это полбеды, за короткие панталоны сойдут, так еще и термобелье фирменное, черного цвета. Хорошее, качественное. Только вот в нем я заметно выделяюсь на общем фоне. Впрочем, я и так вряд ли остался бы незаметным.
Отдохнули, оделись. Очень хотелось есть, но еда – только после присяги. Жадные тут слишком, на чужаков еду переводить. А до присяги мы – чужаки. Интересно, а тех, кого по болезни отстранили и увели отдельно, их-то кормить будут? Они же тоже вроде как чужаки. Но их судьбой никто больше не интересовался. Увели и увели. С глаз долой, из сердца вон. Как-то это все не похоже на дружную общину. Или всему виной наш неопределенный пока статус? Не знаю.
* * *
Вечерело. Закатное солнце подсвечивало красным низкие зимние тучи, легкий ветерок морозил свежевыбритые щеки. Я стоял в строю на небольшой площади около церкви, подняв правую руку. На мое правое плечо положил свою левую ладонь Ефим, как мой восприемник, правую же тоже поднял, как и все остальные. Перед нашим строем стоял рослый бородатый поп в черных одеждах, а сразу за ним – ряд солдат и офицеров в военных мундирах. Колыхалось знамя. Полка, наверное. Хотя откуда тут, здесь же учебный батальон, а сам полк в другом месте. И знамя полка наверняка там. Блин, опять отвлекаюсь. Ну знамя и знамя, мне-то какое дело? Слушать надо, что поп говорит, и повторять за ним слово в слово.
– Аз нижеименованный обещаюсь и клянуся Всемогущим Богом пред Святым Его Евангелием, что хощу и должен… – на слове «хощу» я споткнулся. Что это? «Хочу» или что-то другое? Пофиг, продолжаем повторять за раскатистым голосом попа: – …моей природной и истинной Всепресветлейшей, Державнейшей, Великой Государыне, Императрице Елисавете Петровне, Самодержице Всероссийской, и прочая, и прочая, и прочая…
Фух! Слава богу, не стали все регионы перечислять. А то, помню, попадался мне на глаза полный титул Николая Второго… Блин, опять отвлекся.
– …и Ея Императорского Величества Высокому Законному Наследнику, Его Императорскому Высочеству, Благоверному Государю, Великому Князю, Петру Феодоровичу, который по изволению и Самодержавный Ея Императорского Величества власти определенным и к восприятию престола удостоенным Высоким Наследникам верным, добрым и послушным рабом и подданным быть, и все к Высокому Ея Императорского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и прерогативы узаконенные и впредь узаконяемые по крайнему разумению, силе и возможностям предостерегать и оборонять, и в том во всем живота своего в потребном случае не щадить…
Еле-еле хватило дыхания все это выговорить без запинок. Даже на слове «прерогатива» не споткнулся. А поп нормальный такой! Он, похоже, на выдохе весь этот текст своим речитативом еще полчаса без единого вдоха читать может. Так, стоп, кого он там назвал? Елизавета Петровна и Петр Федорович? Кто это? Блин, ничего не говорит. Что за Петр Федорович такой? Не помню такого царя в России. Был Петр Алексеевич и Петр Петрович… Продолжаем, не отвлекаемся мыслями!
– …и при том по крайней мере старатися споспешествовать к Ея Императорского Величества верной службе и пользе Государственной во всяких случаях касатися может, об ущербе же Ея Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благоверно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися буду…
Как они тут любят всякие сисястые окончания. Старатися, касатися, тщатися… Определенно, по здешнему русскому языку я экзамен не сдам.
– …когда ж к службе и пользе Ея Величества какое тайное дело, или какое б оно ни было, которое мне приказано будет тайно содержать, и то содержать в совершенной тайне и никому не объявлять, кому о том ведать не надлежит, и не будет повелено объявлять, и поверенный и положенный на мне чин, как по сей определенный от времени до времени Ея Императорского Величества именем определяемым инструкциями и Регламентам и указам надлежащим образом по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства и дружбы, ни вражды противно должности своей и присяги не поступать, и таким образом себя весть и поступать, как доброму и верному Ея Императорского Величества рабу и поданному благопристойно есть…
Блин, а ведь весь текст присяги – это одно-единственное предложение, без точек! И произносить это надо на одном дыхании! Елки-палки, да Лев Толстой просто гений кратких предложений, если со здешними сравнить!
– …и надлежит, и как я пред Богом и судом Его страшным в том всегда ответ дать могу, как суще мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. В заключение же сей моей клятвы целую слова и крест Спасителя моего. Аминь!
Уф! Закончили. Аминь! Все ребята достали нательные кресты и поцеловали. Один я как дурак. Ефим поцеловал два раза. Один раз сказал «Аминь» и поцеловал, потом добавил: «За крестного моего Георгия – аминь!» и еще раз поцеловал, после чего снял руку с моего плеча.
Потом по одному, с левого края строя начиная, начали выходить к знамени. Фомин нам загодя объяснил, что делать надо: подошел, опустился на одно колено, поцеловал угол знамени, потом прошел дальше, к столику писаря. Там надо расписаться в присяжном листе. Я иду вторым, сразу за Ефимом, по ранжиру. Ну то есть по росту нас так построили. Ранжир, ага. Это от английского «range», что ли? Тогда почему рост? Блин, да что ж столько посторонних мыслей в голову лезет, торжественный же момент! Вон у ребят какие лица одухотворенные. Для них это явно целое событие. Новая жизнь начинается. Они теперь более не крестьяне, они теперь солдатского сословия. Другие права, другие обязанности, другие правила игры. Да что там игры? Всей жизни!
Так, бумага. Большой лист, формата на глаз эдак А3. Озаглавлен «Присяжной лист», чуть ниже четыре строчки мелким почерком неразборчивой вязи букв. Список имен. Писарь указывает мне мое, под номером два: «Георгий Серов». Ага, а выше под номером один – «Ефим Иванов». Оригинальная у моего крестного фамилия. А напротив фамилии даже красивая подпись. А не крестик, как у многих. То есть у нас в команде столько неграмотных? Хм… Беру у писаря перо, ставлю подпись, как в паспорте. С завитушками всякими. Стараюсь, чтобы вышло красиво. Смотрю в низ листа. Ага, а там дата стоит: 26 марта 1756 года от Р. Х. Запомним и подумаем на досуге, о чем мне это может говорить.
Дальше часть людей Фомин увел в казармы, а для остальных процедура продолжилась. Построенных в одну шеренгу бывших Кексгольмских ландмилиционеров выстроили в одну шеренгу, офицер прочитал им торжественную речь о производстве их в капралы, вручил какие-то желтые ленточки, и они начали приносить присягу заново. Традиция здесь такая – после изменения чина присягать по новой. Ну да, Ефим мне о том еще в Вырице рассказывал на той неделе. На этот раз каждый из новоявленных капралов читал присягу вслед за попом по очереди, а не все хором, как мы. Потом снова целование знамен. Сначала имперского, белого с черным двуглавым орлом и черными же уголками, потом второго, желтенького такого с красными уголками и крепостными воротами в центре полотнища. Непривычные такие знамена. Никаких тебе ровных чередующихся полос, сплошные узоры и рюшечки.
После присяги новоявленные капралы отправились в казарму, ну а мы с Ефимом потопали вслед за попом. Принимать крещение. Снова молитвы, снова «отрекаешься ли ты от сатаны», только на этот раз без видений. А затем – снова присяга, только я на этот раз один, без поручителя с восприемником. И на моей груди, под термобельем, на обычной тесемке висит маленький, аккуратный деревянный крест.
Солнце уже давно село, а мы все без обеда. Очень хотелось есть и наконец-то отдохнуть, потому в казарму мы шли очень быстрым шагом, почти бегом. Правда, казарма – это я слишком пафосно назвал. На самом деле это двухэтажный деревянный амбар с большой кирпичной печью по центру. С земляными полами, деревянными нарами и без каких-либо перегородок. По сути – большой такой шалаш. Делали его явно на скорую руку и не особо заморачивались качеством да архитектурными изысками. Второй этаж – для старослужащих, потому как там теплее. Первый – для всех остальных.
То, что нам в котле оставили ребята из нашей артели, мы с Ефимом смолотили за минуту. Да, да, артель наша сохранилась, хоть и было нас тут теперь всего восемь человек вместо двенадцати, вышедших из Кексгольма. А потом – сюрприз! В честь принятия присяги каждому – чарку водки. Прямо там, в казарме. Два бойца в мундирах выкатили бочку в прихожую и прямо там налили. А мне – две, вторую в честь крещения. Новоявленным капралам – три. За звание и вторую присягу.
Местная водка мерзкая на вкус, кстати. Сильно отдает сивухой. И не то чтобы сильно крепкая, сорока градусов явно нету. Но на фоне усталости и весьма скромного ужина меня быстро разморило. Уже на автопилоте добрел до деревянной лежанки, которую мне указали ребята как мое место, и рухнул спать, наскоро укрывшись курткой. Отбой!
Глава 4
– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Синево!
Электричка мерно загудела, набирая ход. Толстый пожилой мужик сидел напротив меня и чему-то улыбался в усы. Я быстро оглядел вагон. Странно. Люди были какие-то… ненастоящие, что ли. Больше похожие на растровые текстуры из старых компьютерных игр. Окно было покрыто узорами изморози, за которым – темнота.
Мужик явно чего-то хотел от меня. Вон как нетерпеливо вытирает о серый растянутый свитер свои жирные ладони, перепачканные в беляше, который он купил у разносчика, еще когда проезжали Сосново.
Ладно, раз он так хочет – то начнем разговор.
– Привет!
Оригинальное начало, не правда ли? Мужик будто этого и ждал. Заржал в голос на весь вагон, запрокинув голову и обнажив желтые некрасивые зубы с кариозными дырками. Ну вот, теперь все нормально. В том видении в Вырице он тоже так ржал. И в новогоднюю ночь тоже.
– Смешно тебе, да? Ну так расскажи мне шутку, толстый. Я тоже посмеюсь.
Почему-то захотелось спровоцировать конфликт. Странно. Вроде бы мы пили тогда, а я по пьяни веселый и добрый, в драки не лезу. Тут же почему-то взялся провоцировать. Что это со мной? Как-то он ненормально на меня влияет.
Мужик еще несколько раз всхохотнул – напоказ, нарочно. Будто в телевизионном ситкоме. Потом вдруг резко успокоился и серьезным голосом произнес:
– А ты хорош, малец. В истерике не бьешься, не кричишь, мол, верни меня обратно. Не спрашиваешь, как жить дальше. Указаний не требуешь, наград всяких-разных тоже. Молодец! Из тебя выйдет справный рекрут. Отслужишь до седины в забытом Богом гарнизоне, а потом сморит тебя лихоманка и закопают в солдатской могиле. И никто потом даже не вспомнит, кто ты такой был и зачем жил. Прекрасный план. Изумительный, можно сказать.
Хех! Конфликт, походу, все-таки будет. Вон он уже к оскорблениям переходит. Скандалы – это я люблю.
– Тебе-то какая печаль, толстый? Живу себе и живу. Просто надо меньше бухать с незнакомыми, вот и вся мораль.
Давай, мужик, скажи мне какое-нибудь прямое оскорбление – и сразу получишь в рыло. В свое толстое, жирное мурло. Дай же повод, ну!
Мужик вытер жирной ладошкой свои грязные усы и продолжил таким же спокойным голосом:
– Все нормально, малец. Вживайся, адаптируйся, лишних вопросов не задавай. Не время нам с тобой сейчас о себе заявлять. Прогрессорством не занимайся, слышишь? Хотя какой из тебя прогрессор, чего это я… Но если внимание ненужное привлечешь – ничего хорошего не выйдет. Ты сначала узнай, как там оно все устроено, да научись всему. Учись справно, инициативу проявляй, не бойся устать, не бойся показаться дураком. Пока все идет хорошо, ты там, где и должен был оказаться. Где-то годик надо будет тебе прожить без приключений, понял? Слабы мы еще слишком, не хочу, чтобы соперник тебя раньше времени выстегнул. Ну а я твоим родителям буду письма слать, все как уговаривались. За это не волнуйся.
Хм, кажется, не будет конфликта. Вон какой добродушный сразу стал. Блин, и про родителей моих помнит. А я, если честно, за эти две недели о них и не вспомнил ни разу.
– А зачем это все? Что за игра, что за правила? Во что я играю, если, говоришь, мне предстоит сгинуть в гарнизоне от старости простым солдатом?
