– Привал через километр, – кричал Хижняк.
– Отставить привал! Отдых будет в полдень! – противоречил ему сержант разведчик.
Но рядовые были мудрее, не смотря юный возраст сориентировались сразу. Выполнять команды обоих значит сойти с ума. Поэтому и автоматчики, и разведчики негласно и не сговариваясь решили прислушиваться требований хохла Глушко. Он все-таки разведчик, да и дорогу к этим проклятым баранам знает.
Так что Хижняк остался в меньшинстве.
И он привык к этому уже к полудню. Оно и понятно, «отбиваться от коллектива» в таком рейде, да еще и почти на вражеской территории очень опасно. А Хижняк был хитрым и продуманным человеком.
Линия фронта. Для многих обывателей понятие очень зловещее.
Линия фронта для многих представляется как непреступная полоса из окопов, колючей проволоки и еще черт знает каких укреплений! Но многие фронтовики вам скажут: это и так, и не так. Когда одна сторона отступает, а попросту бежит, а другая ее преследует, какой-либо четкой линии фронта и нет вовсе. Более того, зачастую командиры – полковники и генералы, даже не знают: кто в какой станице стоит! Может там немцы, а может уже и наши ее захватили!
Зимой сорок третьего под Цимлянской, как таковой этой самой линии фронта как раз и не было…
Они шли уже полдня. Стараясь прижиматься к оврагам и редким перелескам. Они шли и сами не верили, что дойдут. Где искать этих чертовых баранов?
– Сколько еще будем ноги то бить, а разведка? – спросил робко Хижняк у одного из рядовых в фуфайке.
– Сколько надо столько и будем, – огрызнулся солдат.
– До отары примерно километров сорок. Так что сегодня, за день не дойдем! Ночевать где-то придется! А вот где пока не знаю, к вечеру сориентируемся! – деловито пробурчал сержант Глушко.
То, что он командир говорило еще и наличие карты в офицерской планшетке. Она висела у разведчика на шее словно талисман.
Через три часа сделали привал. Прежде чем разжечь костер из старых кустов, что торчали в овраге, осмотрелись. Кто его знает, кто контролирует эту территорию?! Немцы могут появиться внезапно, на своих мотоциклах БМВ или еще какой быстроходной технике. И тогда жди неприятностей. Хотя все понимали по таким раскисшим дорогам сейчас ездить «одно самоубийство», сам завязнешь.
«Группа по захвату отары» была вооружена прилично. У всех автоматы, по паре гранат, кроме этого у двух разведчиков были еще и винтовки СВТ (Самозарядная Винтовка Токарева, кстати, очень дрянная и от них ее обладатели старались всеми способами избавляться).
На привале разведчики сделали первую попытку примирения. Достали две банки американской тушенки и разогрев на костре, пустили их по кругу. Автоматчики в свою очередь достали свой оставшийся запас хлеба. В общем, обед получился более-менее сытный и продуктивный. Через пару часов личный состав уже сдружился.
Вечерело, солнце пряталось за полоску горизонта. Правда, само светило сквозь противные серые тучи, было не видно. И все же его кроваво красный отблеск пробиваясь сквозь облакам, зловеще разрисовывая их закатным бордовым оттенком.
– Слушай сержант, пора уже и о ночлеге думать, а впереди голое поле? Что там у тебя по карте-то? – подвывал Хижняк.
– Да нет ничего тут на карте на ближайшие двадцать километров. Разве что повезет – на какой полевой стан наткнемся… тогда и заночуем, а так придется в поле.
– Да ты що, в поле! Перемерзнем, простынем! Какие там овцы? Какие бараны? – скулил Хижняк.
Но слова Глушко оказались пророческими. Километров через пять, когда уже совсем стемнело, показались силуэты каких-то домишек.
Это был небольшой хуторок. Из труб хат сиротливо струился дымок. Настроение это всем прибавило и группа ускорила шаг.
В крайней у дороги хате дверь им открыла испуганная женщина, лет сорока. Прижимая платок к губам, она недовольно сказала:
– Здрасте, люди добрые еды нет. Все забрали. Нет, ничего. Кормить нечем. Все забрали.
– Ты, о чем тетя, нам не надо твоей еды! – обиделся Глушко. – Немцы есть? Или ушли?
– Ушли, ушли проклятые, – махнула рукой хозяйка, но в дом так и не пустила.
Но Глушко настырно вставил ногу в открытый проем и прищурив глаз, злобно спросил:
– А когда ушли?
– Так в обед и ушли. Были и на машинах своих в обед. В каком часу, не знаю, нет часов у нас, но в обед было дело. Так, что вот были и уехали. Все забрали из еды что было. Нет немцев, – бормотала тетка.
– Ну ладно, тебя как звать-то женщина? – устало спросил Глушко.
Было видно, что ему не нравится поведение хозяйки.
– Олеся, Олеся Ивановна, – смутилась женщина.
– Вот что Олеся Ивановна, пусти уж нас в дом-то переночевать. Не видишь, что устали мы с дороги, ноги разбили все. Поспим и дальше утром пойдем.
Женщина подозрительно осмотрела Глушко, потом провела взглядом по Хижняку и его молодым починенным.
– Да ты не бойся женщина, озорничать и вообще ничего такого не будет. Поспим, согреемся и уйдем. Давай пусти в дом!
Хозяйки ничего не оставалось, как растворить дверь.
Внутри хаты оказалось уютно и тепло. Посреди помещения стояла большая русская печка, в углу стол. Две кровати. По стенам лавки и два стула. Скромно и чисто. На окнах беленькие занавески.
Уставшие солдаты автоматчики рухнули у печки на пол, как подкошенные. Прижавшись спинами к теплым кирпичам, в блаженстве закрыли глаза. Разведчики деловито осмотрели весь дом, потом подозрительно выглянув во все окошки.
– Есть еще, кто в хуторе или нет? – спросил один из солдат.
– Так есть еще несколько женщин. Две в одном доме и еще одна в другом. И все. Дети у них.
– А ты, что одна?
– Да, я одна, – Олеся Ивановна была чем-то взволнована.
Солдат покосился на нее и, махнув рукой, деловито сказал:
– Ладно, пусть пехота на полу спит возле печки, а мы полезем на печку, там теплее. А сержанты на кровати пусть ложатся. Ты им застели чем-то грязным, чтоб постель не запачкали. И еще, кипяток-то есть? Мы хоть чая перед сном заварим.
– Есть-есть, – бормотала женщина и достала из печки чугунок с водой. – Только вот на печке нельзя спать! – тетка виновато опустила глаза.
– Это еще почему? – удивился солдат.
– Там занято! – совсем сникла хозяйка.
– Это еще кем? – насторожился солдат. – Ты же сказала одна в доме?!
– Так одна, одна! Только вот там я обувь грею! – выпалила женщина.
– Какую еще обувь? – солдат окончательно разозлился.
