Михаил Александрович, микулинский и тверской князь, один из младших сыновей Александра Михайловича Тверского, был уже немолод. Ему перевалило за сорок лет, но по манерам и обхождению выглядел гораздо старше своих. Виду он был тучного, страдал одышкой и всеми прелестями, какими награждает тело любителя праздной жизни. А может, виной тому было пристрастие к меду и вину? Впрочем, несмотря ни на что, он слыл добрым и любимым всеми князем.
Былые битвы с Московским княжеством, что сотню лет вели его деды и прадеды, остались в прошлом. По молодости Михаил знатно повоевал с Дмитрием вместе с мужем своей сестры литовским князем Ольгердом, но теперь, после Любутского мира он остался в одиночестве и понимал, что любая война с усилившейся Москвой станет для него последней.
До Рождества оставалось несколько дней, и Михаил с удовольствием занимался предпраздничными хлопотами. Принимал челобитчиков, выносил приговоры. Неожиданное известие о прибытии из Москвы Ивана Вельяминова застало его врасплох. Оно встревожило его, правда, не настолько, чтобы окружающие это заметили. По приказу князя спешно вывели из княжеской горницы людей да внесли яства. Михаил потчевал дорогого гостя, да спрашивал вкрадчиво.
– Откушай, Иван Васильевич, оголодал, поди, с дороги?
– Благодарю, великий князь тверской Михаил Александрович! Вестимо, оголодал: две недели в седле. С самого Переяславля жеребцов гоню.
– А пошто так спешил? Дело какое срочное? Али враги за тобой гнались?
– Враги, – коротко ответил Иван.
– Господь с тобой, боярин! Какие же враги у нас? С Москвой мир…
– Принес я тебе недобрую весть. Нет у тебя мира больше с Москвой! Всю зиму будут рати собираться, по весне тебя воевать пойдут.
– Да за что же такая напасть на меня, да на всю Тверь?
– По всему Переяславлю, а скоро и по всей земле Московской слух пойдет, что ты душегуба к князю Дмитрию подослал! У душегуба кинжал твой нашли! – сообщил Иван.
– Вот беда-то! – засуетился князь. – Что же они, неразумные что ли? Я не двинулся умом-то еще, со своим кинжалом лихих людей к князю посылать!
– Разумные, неразумные – да только весь народ московский шумит, тебя наказать хочет. Любят они князя своего. Так что к началу лета жди гостей, только не с подарками они к тебе придут, а подарочки с тебя возьмут.., – зловеще проговорил Вельяминов, закусывая куском мяса.
Внезапно глаза Михаила сузились и голос его стал подозрительным.
– А ты зачем тогда ко мне пожаловал? Ты ж московский тысяцкий, над всей ратью воевода! Али дело ко мне какое имеешь?
– Конечно, имею, – ответил Вельяминов. – Неспроста я тебе про московские замыслы рассказываю. Ушёл я от Дмитрия. Хочу другому князю служить. Тому, кто службу мою по старанию оценит!
– Не к тому ты князю пришёл, Иван Васильевич. Разобьет Дмитрий и меня и тебя. Не будет от нашего дела никакого прока, – печально произнес Михаил.
– А ты не один будешь, князь! Пока зима стоит, есть у тебя дён сто! Пошли весть к Ольгерду старому, и Мамаю татарскому… Он давно на Дмитрия зуб точит.
– Губа не дура, язык не лопата… Всё ты в мечтах живёшь, Иван! – Горестно сказал Михаил. – Не придёт Ольгерд – родственник он теперь Дмитрию. Дочь свою он замуж за Владимира выдал, а он брат Дмитрия. И Мамай московского князя любит – ханский ярлык ему отдал. Не придут они.
– А ты не гадай, Михаил, – придут, не придут! Всё равно по весне рать московская стоять под стенами Твери будет! Да смекай: без тысяцкого не будет у нее ополчения! Только дружина. Так что торопись, ежели ты сейчас весь пошлешь Ольгерду весточку, через месяц уже знать будешь, враг он тебе или друг! – решительно произнес Иван.
Михаил надолго задумался.
– Спасибо тебе, Иван, за вести. Хоть они не добрые. Но мне нужно подумать. Завтра решу, а пока выделю я тебе покои в хоромах своих. В тереме своём отдохни с дороги, да в баньке попарься…
– — – — – — – — – — – — – — —
Ввечеру, лежа на полоке в жарко натопленной бане, Вельяминов размышлял о том, каким образом он сможет расшевелить зажиревшего Михаила заставить вспомнить подвиги своей молодости.
Крепко сложенный бородатый холоп исправно хлестал приезжего боярина дубовым веничком, когда внезапно память унесла Ивана в то время, когда он был еще Ивашкой безусым, а отец его был знаменитым и влиятельным на Руси тысяцким. Как-то, вот точно так же, только лет тридцать назад, сидел отец в баньке с купцами ганзейскими. Те травили байки про страны заморские, про королей и бояр из стран далеко на западе, у самого великого моря-окияна.
И рассказывали они историю про рыцаря тамошнего, который сумел хитростью своей одного короля другому королю войну объявить. Ивашка тогда с ковшиком кваса около каменки стоял, чтобы по отцовской команде парку поддать. Да уши развесил, слушал, запоминал. Имя рыцаря он, конечно же, запамятовал, а вот хитрость его помнил.
Вельяминов приподнялся с полока и дружелюбно спросил у парильщика.
– Тебя как звать-то?
– Иваном.
– И меня Иваном. А скажи, Иван, есть ли у вас в Твери охотники, да такие, чтобы зверя хорошо били?
– Имеются, вестимо.
– Знаешь таких?
– Знаю, вестимо, – с той же интонацией ответил парильщик.
– А сможешь достать мне зайца? Чтобы непременно сегодня или завтра к утру?
– Какого такого зайца? – подивился холоп.
– Простого зайца, – начал терять терпение боярин.
– Серого, али белого? Большого али малого? С головой али потрошеного? – неспешно стал задавать вопросы банный Иван.
Стараясь не осерчать, Вельяминов терпеливо объяснил холопу, какого зайца он хочет видеть. Цвету любого, размера среднего или большого, обязательно с головой и лапами, не потрошеного.
– Достанем, вестимо, – уверенно закончил разговор банщик. И к утру принес зайца.
А к вечеру Михаил давал пир в честь московского гостя. Тверская земля издавна славилась своим хлебосольством. Гостей потчевали изращатыми калачами, пирогами с начинкой из мяса птицы с зеленью, капусты и брусники. На огромных тарелках красовалась соленая белуга, фаршированная вареными яйцами. В деревянных плошках влажно поблескивала икра. Конечно же, были здесь и рубленные овощи с мясом, а также любимые на Руси каши.
Гостей развлекали скоморохи, но Иван сидел опечаленный, не обращая внимания на всю эту суету. Несмотря на это, тверские бояре веселились вовсю. Особенно, когда в зал вкатили целую бочку наваристого меда.
Внезапно кто-то из пирующих обратил внимание на печаль тысяцкого, как его за глаза называли здесь, хоть чина такого Вельяминов еще не получил.
– А пошто это у нас московский гость закручинился? – Спросил кто-то.
Как водится в таких случаях, целых хор нетрезвых голосов поддержал вопрошающего. Иван весь вечер только этого и ждал, старательно изображая печаль. Собрав на себя все внимание, которое только возможно, он с напускной торжественностью произнес.
– Кручинюсь я потому, что есть у меня подарочек, да только не знаю, кому этот подарочек этот вручить…
Гости загалдели. «Князю, кому же еще!» «Гостям честным, каждому», – загомонили собравшиеся. Князь тверской тоже смотрел с явным интересом. Насладившись нарастающим любопытством, Вельяминов приказал слугам своим внести жареного зайца, которого предварительно поджарили еще до обеда. Подарок лежал на серебряном блюде и предусмотрительно накрыт крышкой. Взяв блюдо, Иван торжественно произнес:
– Здесь у меня самый трусливый зверь, которого только можно найти в здешних лесах.
С ловкостью фокусника крышка с блюда была снята, и гости увидели несчастное животное, принесенное вчера ивановым тезкой.
– Я хочу подарить этого зайца князю Тверскому Михаилу Александровичу! – громогласно объявил коварный московский гость.
Кто-то из гостей аж подавился. Возникший легкий ропот вознесся к самому потолку. Все замолчали. Внезапно побледневший князь спросил.
