– Слишком известен, слишком любим…
– Так это правда? Император ненавидит его? Префект Фуск не мог не предупредить тебя…
– Еще ничего не известно, – терпеливо повторила Виния. – Но дурные предчувствия…
Панторпа отступила на шаг. Воскликнула:
– Пусти, я пойду к нему!
– Сейчас? Ночью? – теперь Виния схватила ее за руку. – Ты с ума сошла!
– Я должна его предостеречь.
– Префект уже сделал это.
– Я сумею убедить Париса уехать.
– Не говори глупостей, – рассердилась Виния. – Если префект не убедил… Парис взрослый человек…
– Ты так спокойна! – взвилась Панторпа. – Речь идет о его жизни!
Виния на мгновение прикрыла глаза. В ушах звенело.
– Я не спокойна. Мне страшно. Проси богов…
– Просить богов, вместо того, чтобы помогать самой? – перебила Панторпа.
– Сейчас ты не поможешь. Напротив…
– Почему? – снова разгорячилась Панторпа.
Виния опустилась на колени, а потом и села на песчаную дорожку. Ноги не держали. Можно было бы просто прикрикнуть на Панторпу и идти спать, но Виния боялась, что девушка и впрямь побежит ночью через весь город к Парису. «Влюбленные упрямы, как»… Не найдя подходящего сравнения, она сказала:
– Если Парис решит уехать, ты окажешься обузой. Если же нет… Он вправе выбрать свою судьбу. С нашими страхами, нашей болью мы должны справляться сами.
– Но я хочу быть рядом с ним.
– Прости, Панторпа, – резко сказала Виния. – Он не звал тебя.
– Я знаю, – мотнула головой Панторпа. – И про Домицию тоже знаю. Придти к нему жить я не могла бы незваной. Но умереть с ним вместе – могу! – воскликнула она, воздев руки.
Жест был великолепен, жаль, Виния не оценила.
– Нет, не можешь.
– Я желаю разделить его судьбу.
– Забудь о своих желаниях.
Панторпа попятилась и взглянула на нее исподлобья.
– Прости, госпожа. Я всего лишь рабыня.
Виния так рассердилась, что не сразу смогла ответить. Ей хотелось воскликнуть: «Панторпа, оставь в покое и меня, и Париса! Ни у меня, ни у него нет ни сил, ни желания успокаивать влюбленную девчонку. Парис сам решит, что делать дальше». Но она знала, что Панторпа останется глуха к ее словам, ибо сейчас внимает лишь голосу чувств.
– Панторпа, забудь, что ты моя рабыня. Ты ученица Париса.
– Я помню это.
– Плохо помнишь. Или не понимаешь. Парис два года выбивался из сил, занимаясь с тобой – ради чего?
Панторпа смотрела на нее круглыми глазами.
– Ради того, – яростно продолжала Виния, – чтобы его искусство не умерло вместе с ним.
– У него есть Клеон и Диомед, – еле слышно возразила Панторпа.
– Будь Парису нужны только они, он бы и учил только их, – вспылила Виния. – Парис надеялся: ты скажешь то, что он не успел досказать…
– Нет! – закричала Панторпа. – Я не хочу! Я не смогу без него!
– Что за крик, что за плач? – прозвучал низкий мужской голос.
Панторпа, подобрав края туники, опрометью кинулась в дом. Слишком хорошо знала, кому принадлежит голос. Виния, удивленная еще более, обернулась.
В дверях застыл черный силуэт. Особенно поразило Винию то, что гость явился не со стороны атрия, откуда полагалось бы, но из глубины дома.
– Дядя? Откуда ты?
– Из твоего кубикула, дорогая. Ты не известила меня, что намерена ночевать под открытым небом. Я прождал два часа, собираясь пожелать тебе спокойной ночи.
Анций подошел к племяннице, остановился, уперев руки в бока. Виния глядела на него снизу вверх. Сейчас дядя казался ей особенно худым и особенно высоким. Правда, с годами он начал сутулиться. Анцию было за шестьдесят, но выглядел он моложе, несмотря на седину. Близко посаженные серые глаза оставались такими же ясными и чистыми, как у Гая Элия. И жизни в них было не меньше. А вот яду, пожалуй, больше. Как и в голосе.
– Два часа? – не поверила Виния. – Так ты пришел, пока еще были гости… Почему же ты…
– Не порадовал их своим присутствием? Я решил, что с тебя достаточно незваных гостей.
– Но, дядя! – возмутилась Виния. – Я не позвала тебя, потому что ты их всех терпеть не можешь: и Марциала, и Париса, и…
– Согласен, не жалую. Софокл мне больше по душе. Поэтому я провел время в его обществе. Свиток лежал у тебя подле кровати, – пояснил он. – Тебе не случалось оценить преимущество разговора с собеседником, который не может ничего возразить?
– Но, дядя…
– Теперь ты спрашиваешь, зачем этот старый осел пожаловал? Я, разумеется, не о Софокле.
– Но, дядя, – рассмеялась Виния, – ты несправедлив.
– Разумеется. Я не только несправедлив, но и пристрастен. Доказательство тому то, что я избаловал тебя совершенно.
