– Ах, дерзкий, ты еще не победитель!
– Но буду им.
Взмахнув рукой, он вышел. Улыбка медленно сползла с лица Винии. От всего сердца надеясь, что завтра вновь увидит в своем атрии отважного Меппа – боги знают, сколь многие разбиваются на ристалищах, а калечатся как! – Виния приказала подавать лектику.
…Цирк гудел. Известно было, что император не почтит зрелище своим присутствием, но это не помешало остальным горожанам, истомленным зноем и скукой, искать развлечения. Об упряжке Меппа, его гнедой кобыле, говорил весь город. Еще до восхода солнца были заняты места, отведенные простым горожанам. Едва же мрамор храмов и портиков порозовел от солнечных лучей, как начали прибывать обитатели величественных тибрских дворцов. В окружении рабов и клиентов, возлежа на шелковых подушках, в лектиках, изукрашенных слоновой костью и перламутром, благоухая нардом и розовым маслом, приближались они к цирку и, пройдя под мраморными аркадами, меж увитых розами колонн, занимали скамьи у самой арены. Лучшие места отводились сенаторам, следующие ряды принадлежали всадникам. Императорский подиум, затененный зеленым, расшитым золотом пологом, пустовал.
Виния окинула взглядом цирк. Зрители нижних рядов были облачены в белое. По капризу Домициана сенаторы должны были являться в цирк, словно в курию – в парадных одеяниях. Средние ряды пестрели самыми яркими красками – там разместились богатые горожане. Однако случалось и простолюдинам отвоевать место, и тогда дорогой виссон, египетский лен, косский шелк соседствовали с грубой шерстью, и среди изысканных сиреневых, синих, изумрудных тонов возникало черное или коричневое пятно. Верхние ряды занимала беднота в тускло-серых, некрашеных туниках.
Виния сидела между дядей и братом и тихонько вздыхала: между ней и Фуском пролегла арена – ложа префекта преторианцев была напротив, рядом с императорским подиумом.
– Виния, – нежно позвал Гай Элий. – Не хочешь ли ты поменяться местами с дядей?
– Зачем это? – подозрительно спросила Виния.
Гай нагнулся к ее уху.
– Затем, что в самый напряженный момент ты вопьешься ногтями в соседа.
– Вот еще, – рассердилась Виния. – Неправда. Я всегда очень сдержана.
– Можешь уверять в этом префекта Фуска, но не меня.
– Вот и садись на место префекта, а его пришли сюда, – сварливо возразила Виния.
– Это невозможно. Разве что отправить тебя на ту сторону, а сюда позвать его дочь.
– Как? – удивилась Виния. – Корнелию может увлечь столь низменное зрелище?
– Вчера она уверяла, что придет.
– Я не слышала.
– Она сказала это при прощании. Я провожал ее до лектики, – напомнил Элий.
Виния загорелась.
– Гай, пожалуйста, пригласи ее. А я там устроюсь. Успеем, консулы еще не прибыли.
К немалому изумлению Винии и еще большему – Анция, Гай Элий легко согласился.
– Хорошо, пойдем.
– Гай! – окликнул сына Анций, но тот, верно, не расслышал – шум, царивший в цирке, вполне мог служить оправданием. Но почему-то взгляд Анция стал еще удивленнее.
Корнелий Фуск, усадив дочь, с ног до головы закутанную в белое покрывало, подошел перекинуться парой слов с египтянином Криспином, сидевшим по другую сторону императорского подиума. Египтянин – говорили, предки его торговали рабами – получил всаднический перстень от Домициана и считался доверенным лицом императора. Фуск держал с Криспином пари и хотел расспросить его о гнедой кобыле (Криспин во всеуслышание заявлял, будто видел ее еще у перекупщиков, и она вовсе не так хороша), а заодно послушать, как прошло утро на Палатине и откуда нынче дует ветер.
Марк Веттий – утром он получил приказ сопровождать префекта, что, впрочем, было не в новинку, ему случалось охранять не только префекта, но и самого императора – чувствовал, что весь горит, хотя солнце еще только взошло. Разумеется, центурион-преторианец не мог осмелиться заговорить с дочерью префекта. С другой стороны, накануне они, волею судеб, оказались за одним столом. Так кто углядит дурное в том, что он осмелится ее приветствовать?
Корнелия, оглядываясь, на мгновение откинула покрывало. Как, она не обернется, и он не увидит ее лица? Искушение оказалось слишком велико.
– Да пошлют боги тебе долгих лет и здоровья, прекрасная госпожа.
Корнелия повернулась к нему. Без удивления и без усмешки – обычных спутников заносчивости.
– Здравствуй, центурион. Я помню тебя, но прости, не знаю твоего имени.
На этот вопрос Марк ответил не сразу, что получилось ужасно глупо, и она, конечно, удивилась. Просто он так жадно вслушивался в звук ее голоса, что не понял вопроса.
– Марк Веттий.
– Марк Веттий? Хорошо, я запомню.
Эта простая учтивость заставила Марка покраснеть от удовольствия. Он не знал, что еще сказать, и мучился при мысли, что она сейчас отвернется, но Корнелия сама продолжила разговор.
– Где ты получил отличие? – она смотрела на золотое запястье.
– В Британии, госпожа. Наш легион сражался там.
– Знаменитый Четырнадцатый?
– Да, госпожа, – хоть это он мог произнести с гордостью.
– Расскажи мне, как ты получил награду.
Марк ответил не сразу. Почетный знак он заслужил честно. Только как рассказать обо всем прелестной девушке? В той войне не было красивых, показательных сражений, когда расположенные в шахматном порядке манипулы с боевым кличем бросаются в атаку, с флангов налетает конница…
Нет, тот год казался ему сплошным переходом через болота, когда он, как вьючное животное, брел, не поднимая глаз от тропы, и по грудь барахтался в вонючей жиже, а враги, прекрасно знавшие местность, налетали внезапно, выныривали из тумана, выныривали и исчезали так быстро, что легионеры не всегда успевали схватиться за мечи. От легиона словно отхватывали кусок за куском. В той войне было много крови, но еще больше пота, и вряд ли рассказ о бесконечном марше, непросыхающей одежде, стертых ногах и гноящихся ранах мог развлечь девушку.
Для женщин у него имелась особая история, где встречалось все: начищенные значки легионов, сияющие доспехи, алые плащи; враги, бросающиеся в бегство при одном виде римских солдат; невероятная добыча; сражения от восхода до заката, когда в бой вводят сначала манипулы гастатов – молодых, неопытных воинов, за ними вступают принципы, а затем уже приходит черед триариев – лучших, опытных бойцов.
– Земля содрогается под нашими шагами, и орлы…
Тут он взглянул в серые с прозеленью глаза Корнелии и осекся, а спустя мгновение рассмеялся. Корнелия тоже улыбнулась, сказав:
– И отец мой, и дядя воевали. Я знаю, что военный поход мало напоминает описанную тобой веселую прогулку. К тому же Юлий Фронтин был частым гостем в нашем доме, я слышала его рассказы. Из Британии многие не вернулись.
– Многие, – как эхо повторил Марк.
– Друзья?
– Друг. Спас меня, а сам погиб.
– Ты недолго пробудешь в долгу.
– Что?
Но она, уже увлеченная другим, спрашивала.
