Лишь показался кончик топора из-под телеги, тот же насмешливый голос продолжил, – счастливый под обед, несчастный под обух, верно племянничек!
Сергей в сердцах сплюнул. Как же он сразу не узнал голоса своего двоюродного дяди Игната Попова. Встав в полный рост, Сергей увидел перед собой с дюжину могойтуевских казаков во главе с отцом Марком. Чего это они сюда таким сугланом приперлись, мелькнуло в сознании недовольного Сергея, но спрашивать об этом он не стал, потирая с явной досадой ушибленное место. Шишак однако добрый вскочит.
Марк погрозил шутнику, по вине которого пострадал сын.
– Попотчую я тебя Игнаха святым кулаком по окаянной шее. Серьга вон головой чуть доску в телеге не проломил.
На голос деда из-под телеги выбрался и Степа, закричав от радости во весь голос.
– Бурядай, аба Бурядай приехал!
И действительно, один из приехавших на стан пахарей был Бурядай. Невозмутимо попыхивая своей неизменной длинной серебряной трубкой-ганзой, он удивительно проворно для его возраста, соскочил из бурятского седла с кичимами[100 - Кичимы – чепраки, кожаные накидки на бока коня.], украшенными серебряными бляхами и кожаными кистями, и качнувшись на дуговатых ногах обнял подбежавшего к нему Степу.
– Сайн байна батыр.
– Сайн байна аба, – ответил обрадованный мальчик.
Марк с некоторой ревностью следил за встречей двух друзей. Вишь как ластится-то к нему, словно к деду родному.
Казаки между тем, принялись спешиваться и подходя поочередно, здоровались со смущенным Сергеем за руку, догадывавшегося, зачем пожаловали незваные гости. Посмотреть новый плуг в работе.
И действительно, Марк Нижегородцев и братья Григорий и Яков Потехины собрались навестить Сергея в Рысьей пади, когда ко двору Марка подъехал Бурядай. Редкий он был гость в Могойтуе, калачом не заманишь, да кончились патроны к бердане, а тарбаганы-насмешники свистят на все лады, в котелок просятся. А верный пес Нох-нох, таскал пойманных зверей к своей Дульсинее, обходя вниманием старого друга. Так оно и есть, когда семьей обзаведешься, на первом месте жена и дети, друзьям приходится потесниться.
Марк смог уговорить Бурядая поехать с ними посмотреть чудо-плуг лишь после того, как старик узнал, что он сможет увидеть там и Степу. Любил он обоих пострелят Степу и Прошку как своих внучат, особой нежной любовью, наставляя добрым примером на истинный путь. Ну а хваленый плуг был ему нужен, еще меньше, чем корове седло.
Пока выехали из Могойтуя кавалькада выросла до размера полувзвода. Все новые и новые казаки присоединялись к процессии, узнав о цели вылазки в Рысью падь. Цыганским табором, на разномастных лошадках, одеты кто во что горазд, с удалым посвистом группа всадников, где мелкой рысцой, а где и в намет, двигалась по полевой дороге, оставляя за собой вьющийся дымок взбитой копытами пыли, оседающей серым кисейным покрывалом на полыхающее неугасимым огнем великое множество цветущих жарков, растущих в изобилии на разостланном зеленым платком широкой луговине. Нет краше картины для удалых казаков, довольных своей судьбой-судьбиной. Сегодня она родная мать, а завтра – злая война-мачеха.
Ну а пока едут казаки по трое в ряд, распевая дружно песню.
За Аргунью, за рекой
Казаки гуляют.
Э-гей, ой-да не робей,
Казаки гуляют.
Они свои каленые стрелы
За Аргунь пущают.
Э-гей, ой-да не робей,
За Аргунь пущают.
Они, братцы, ой-да храбрецы,
В поле разъезжают.
Э-гей, ой-да не робей,
В поле разъезжают.
Забайкальцы, ой-да храбрецы,
Бравыя робяты.
Э-гей, ой-да не робей,
Бравыя робяты.
Они, братцы, ой-да молодцы
Водку пьют, гуляют.
Э-гей, ой-да не робей,
Водку пьют, гуляют.
На этом месте, головы в казачьих фуражках с желтыми околышами, словно подсолнухи на солнце, повернулись разом, как по команде, в сторону Марка, ехавшего во втором ряду, и казаки уставились вожделеющими очами на объемистую сакву, где так призывно бряцали жестяные банчки со спиртом. Казак выпить не дурак, а на дармовщинку, тем более. Да и только ли казак?
Один из попутчиков, Семен Нижегородцев, приходившийся Марку родственником, разве что из-за одинаковой фамилии, рассыпался мелким бисером.
– Марк Сергеич, уважь обшиство, плесни чуток, а то в горле пересохло.
Степенный Марк, не торопясь повернулся к худосочному, по его мнению отпрыску, уважаемого в селе семейства, смерил его от головы, покрытой смятой блином фуражки, до пят, облаченных в какие-то опорки из сыромяти, язвительным взглядом.
– Ты кого сунтуришь?[101 - Ты кого сунтуришь? – Что ты сказал?] За кисет решил меня подержать[102 - Подержать за кисет- стрясти, ограбить] Поршень?
Мужики грохнули дружно смехом, встав единодушно на сторону Марка. Саква-то со спиртом у него. Сконфуженный Семен, он же Поршень, не имевший кстати ничего общего с двигателем внутреннего сгорания, получил свою кличку из-за неудовлетворительного состояния носимой им обуви. Забайкальские казаки сплошь и рядом носили собственноручно пошитые неказистые на вид олочи, но Семен перещеголял всех, сварганив высмеянные всем селом «мокасины», ставшие притчей во языцех и наградившие их создателя пожизненной кличкой.
И хотя казаки поддержали казалось бы Марка, их носы, устремленные на заветную сакву, говорили совсем другое. Не мешало бы выпить и закусить.
Пили прямо в седлах, закусывая по очереди одним шматком соленого сала. Лишь один Бурядай отказался от деликатеса, помеченного следами зубов посельщиков. Спрыгнув с седла, он выкопал пару луковиц сараны, решив стать на один день вегетарианцем.
Неспроста угостил Марк мужиков «дармовой выпивкой», и как покажут дальнейшие события, он окажется и на этот раз прав.
Полностью проснувшийся Сергей, почесывая шишак, пошел за быками, не спешившими подниматься с облюбованных ими лежок в тени раскидистых кустов ольхи. Сдурел хозяин, солнце вон еще едва зенит перевалило, а он уже очередной уповод зачинать надумал. Согласия быков так и не спросили, запрягя их в плуг. Мужики обступили тесным кольцом железную диковину, торчащую красной козявкой на черном брюхе поднятой целины. Полуденное солнце отражалось на зеркальной поверхности отвалок плуга, нарушившего вековой покой залежи. За межой, в траве, стрекотали неугомонные кузнечики, чуть дальше пели перепела нескончаемую песню «Фить-пирю, спать- пора». Но спать желали лишь одни потревоженные быки, даже Гнедко, запряженный впереди, косил тревожно одним глазом на шумевших ульем людей и прядая ушами ждал команды «Но Гнедко, пошел родной!».
Наконец «пахотная процессия» сдвинулась с места, и плуг, разрывая дернину, отвалил пласт лоснящейся жирной земли. Головным шел Гнедко, за ним три пары быков, сопровождаемых гордо вышагивающим рядом с плугом Сергеем, за ними куча галдящих грачами мужиков.
Лишь один Бурядай остался стоять, как прикованный на своем месте, покачивая седой головой. Чудные они эти русские. Такое приволье здесь. Какое хорошее пастбище на елани было, рядом водопой, даже аргал собирать не надо, вон сколько дров много, перерыли все, испортили, хаара баабгай[103 - Хаара баабгай (бурят.) – бурый медведь] такого не сделает. Не понимаю я этих русских. Как приедут, поселятся, первым делом строят деревянную избу-юрту, землю вокруг изроют, обнесут ее плетнем, огородом называют. Буряты иначе, волю любят, не нарушают природы, оставляя, все как есть.
Степа, помогавший отцу, поначалу и не заметил отсутствия абы Бурядая среди идущих за упряжкой казаков, расхваливающих на все лады «аглицкий плуг». Диву даются, как легко он пашет, оставляя после себя гладь пахоты, всем хочется заиметь такой чудесный плуг, да кусается он. Корову, а то и две, продай за эту железяку о двух колесах. И действительно плуг Липгартъ стоил по каталогу 43 рубля, но это в европейской части России. Пока довозили его по чугунке[104 - Чугункой звалась в простонародье Транссибирская магистраль.] до Читы цена вырастала в полтора раза.
Так бы наверное и не заметил бы Степа, что Бурядай остался стоять одиноко на краю поля, если бы Семен Нижегородцев, не закричал бы.
– Казаки, глянь, красавка вон!
Все разом отвлеклись от созерцания плуга и пашни, устремив взгляд в указанную вытянутой рукой Семена сторону. Не часто приходилось им видеть даурского журавля.
И действительно, красавец журавль, расхаживал по свежей пахоте, выглядывая добычу. Вот он насторожился, подняв голенастую ногу, сделал шажок, и повернув набок украшенную белым башлыком голову, впился глазом, обрамленным нагой красной кожей в одному ему видимую цель. Все замерли, забытые быки остановились, радуясь случайной передышке, разорванной возгласом, вырвавшимся дружно из нескольких глоток. Журавль дернулся, совершив стремительный удар, и в его клюве оказалось какое-то мелкое животное.
– Жимбуру[105 - Жимбура или жумбура – мышь-полевка] споймал! – заявил авторитетно Марк. Разгоряченные выпивкой и презентацией, извиняюсь, показом чудо-плуга, мужики согласно закивали. Эх, везет же Марку. Какую лавку отгрохал, все имеет, разве только что птичьего молока у него нет. Вон даже красавка на поле к нему прилетел.
Журавль же, поймавший действительно зазевавшуюся мышь, сделал несколько шагов и взмыв в воздух, полетел к развесистому осокорю, где у него было гнездо с птенцами. Лишь два человека провожали его полет глазами – Бурядай и Степа.
Взметнулся погон, заскрипели ярмом быки, и плуг Липгартъ продолжил путь, распарывая целину железными клыками. Мужики шли следом, торгуясь с Марком в цене за дневную аренду плуга. Каждому из них хотелось заполучить плуг на свою пашню, вспахать такой же залог, сулящий хороший урожай, и соответственно барыши. Хитрец-Марк улыбался в дремучую бороду. Давайте-давайте мужики, пашите. По полтине в день – к осени деньги за плужок верну. А я, раз такой дёр[106 - Дёр – спрос], на той неделе смотаюсь-ка в Читу, куплю второго Эмиля Лихарда, чтобы одному не скушно было. Так-то оно верней будет.
Степа, заметив наконец одиноко стоящего Бурядая, припустил к нему во всю прыть. Подбежал, выпалил запыхавшись.
– Аба, видел красавку!
Бурядай закивал, все еще глядя в сторону, где за кронами деревьев скрылся журавль. Степа, рад-радешенек, скакал шаловливым козленком, донельзя довольный нечаянной встрече.
