Хозяйка грустно улыбнулась, и началась долгая процедура одевания.
Изабелла в черном строгом платье, расшитом золотом, вошла в гостиную и втянула носом приятный запах елки, подвешенной к потолочной балке по старой традиции. Символ Рождества был наряжен яблоками, собранными в октябре и сохраненными специально для этого случая, облатками[9 - Тонкий листок выпеченного пресного теста, состоящего исключительно из муки и воды.], золотыми «волосами ангела»[10 - Что-то напоминающее современный «дождик»] и бумажными обёртками в форме роз.
Девушка дотронулась до креста на шее, привезенного Диего Альваресом, и улыбнулась, она поймала себя на мысли, что скучает по нему, скучает по его сарказму, острому уму, даже по его миндальным глазам. Она вздохнула и, мысленно поздравив его с Рождеством, позвала Николетту, чтобы отправиться в собор Святого Капрасия на дневную службу.
Молодой епископ Бартелеми д'Эльбен заканчивал службу поздравлением все верующих. Он только год назад прибыл в Ажен, и за его спиной многие шептались, как он умудрился из простого клерка прыгнуть в графы и епископы одновременно.
– Ах, жаль, что он прелат, – шепнула Николетта на ухо Изабелле, – он такой душка.
– А что же жаль? Назначение епископом одновременно не означает лишение его мужского начала, – хихикнула Белль, вспоминая, как она соблазняла отца Бенедикта.
– Вы думаете есть шанс? – служанка не сводила с Бартелеми своих больших зеленых глаз.
– Только не здесь и не сейчас, – Изабелла дернула Николь за руку, – пойдем.
Белль, склонив голову, подошла к чаше со святой водой. Вдруг человек, находившийся за колонной, перегородил ей доступ к святыне, и опустив руку в чан, зачерпнул воду и протянул ее Изабелле. Белль подняла глаза, и ее губы расплылись в улыбке. Перед ней стоял сеньор Диего Альварес собственной персоной.
– Вы? Тут? – она смотрела на него с удивлением и восторгом одновременно.
– С Рождеством, сеньорита Изабелла!
Девушка прикоснулась к агиасме[11 - Благословенная вода (греч.)] в большой ладони мужчины и осветила себя крестным знамением, произнеся: «In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti!»[12 - «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа»]
Затем, пристально глядя в глаза Диего, спросила:
– Зачем вы тут? – она словно желала прочитать самые сокровенные мысли в его голове.
Альварес молча предложил ей руку, Изабелла облокотилась на нее, и они под шепот за их спинами, покинули собор.
– Ступай домой, – кивнула она, идущей за ними Николетте, и, повернув лицо к испанцу, повторила свой вопрос.
– Если я скажу, что много времени уделял мыслям о вас, вы мне поверите?
– Нет, – хихикнула она.
– И правильно сделаете, – театрально вздохнул Диего.
Лицо Изабеллы вытянулось от его нахальства, а Альварес продолжал:
– Я слишком много времени уделял этому, слишком много, непростительно много, сеньорита Изабелла.
Белль ужасно захотелось щелкнуть пальцами и воскликнуть «Вуаля!», но чувство такта удержало ее от этого.
– Знаете о чем я думаю, что мне не дает покоя? – он загадочно смотрел на Белль. – Этот ловкий трюк, что вы использовали фехтуя с вашим учителем.
Девушка широко распахнула глаза в удивлении:
– Трюк? Вы проделали больше ста лье в Рождество, чтобы спросить меня про какой-то фехтовальный прием? Сеньор Альварес, вы либо идиот, либо очень эпатажный человек, – ее голос не был злым, ей нравилась его честность, способность сделать «поступок», его эмоциональность и решительность.
– Кто бы говорил?! Дама, что обожает «жалить» своих собеседников, говоря им колкие, нелицеприятные вещи?! Вам тоже не чужды провокации, дорогая сеньорита Изабелла, чего только стоит ваш пальчик с паштетом, – и он соблазнительно облизал губы.
От него не ускользнуло, как легкий румянец покрыл щеки Изабеллы, и он двусмысленно и озорно улыбнулся.
– Значит, фехтовальный прием, – только и сказала Белль.
– А вы что подумали, сеньорита? Я что похож на человека, который будет целыми днями и ночами напролет думать о девичьих глазках, даже таких соблазнительно – манящих, как ваши?!
– Вы… вы…, – она не могла подобрать слово, – вы, сударь, пес бродячий. Я понимаю, почему ваши родственники не желают вас видеть на Рождество, и вы сбегаете во Францию, якобы узнать о каком-то дурацком фехтовальном приеме, – зло и язвительно выпалила Белль.
Оливковая кожа на лице Диего побледнела, узкие губы превратились практически в полоску, а тонкий орлиный нос казалось еще больше удлинился. Мужчина напрягся, словно сжатая пружина, и Изабелла вдруг поняла, что прикоснулась к какой-то тайне, до чего-то сокровенного, о чем Диего Альварес предпочитает умалчивать, ну или во всяком случае, не обсуждать. Он находился в таком эмоциональном ступоре какую-то минуту, затем, он кашлянул, словно прочистив глотку, и его губы разъехались в саркастической улыбке:
– Вы правы, сударыня, я отъявленный мерзавец и поэтому вместо того, чтобы присоединиться к свите моего короля в Толедо, я решил отыскать для себя бедную невинную овечку на гасконских пастбищах. Но случай посмеялся надо мной, и вместо «овечки» послал мне «скорпиона».
– Ну, почему сразу «скорпиона»? – Белль скорчила невинную физиономию, – я иногда могу быть очень милой. Раз уж вы не можете спать из-за дурацкого отскока, и это портит вам жизнь, я покажу вам технику, но…, – она сделала паузу и, ткнув указательным пальцем в грудь Диего, произнесла заговорщическим тоном, – но услуга за услугу.
– Ну это вы могли бы и не говорить, – засмеялся сеньор Альварес, – зная вас, я бы удивился, если бы вы согласились показать прием по доброте душевной.
– Вы считаете меня еще и меркантильной в добавок.
– Я сказал только то, что сказал, сударыня. Итак, ваша цена?
– Вы рассказываете мне все, что знаете о моих испанских родственниках.
– Только и всего?! – Диего откровенно был удивлен, – я ожидал, как минимум, просьбу сопровождать вас в Париж, как максимум, предложение на вас жениться, чтобы фехтовальный пассаж остался в семье, – и он рассмеялся.
Белль вспыхнула:
– За кого вы меня принимаете?
– За особу, которой предписано, как вы выразились, вашими испанскими родственниками, вернуться в монастырь и принять подстриг.
Изабелле показалось, что она проглотила жабу. Она не могла ни то, чтобы вымолвить слово, она не могла сделать вздох, в груди все сжалось, румянец сошел с ее лица, и ее бросило в пот. Она услышала, как Диего произнес только первые буквы ее имени «Исса…» и потеряла сознание.
7
Она пришла в себя полулежа на руках дона Диего, подносящего к ее носу какой-то синий флакончик с резким сладким запахом. Ей вспомнилось его «Исса…», и тут же перед глазами всплыла картина, как отец Бенедикт, сгорая от страсти, лишь смог проговорить эти первые буквы ее имени перед тем, как накрыл ее рот своим. Ей тогда казалось, что монах вложил в этот поцелуй всю его любовь, он словно пытался дотянуться языком до ее внутренностей…
Мягкий, густотой и бархатный баритон Диего вернул ее к реальности:
– Сеньорита?! Вы в порядке? Вам лучше? – его голос был немного взволнованным, а взгляд полный заботы и сострадания.
– Ах, сеньор «Репейник», оказывается, вы можете быть любезным, милым и человечным, – несмотря на слабость и бледность, Белль оставалась верной себе.
Диего звучно засмеялся.
– Вы не исправимы, даже при смерти будете «жалить» людей, говоря им колкости. Поднимайтесь, сеньорита, а то мы тут промёрзнем, все-таки не лето на дворе. И не забудьте пригласить меня на бутылку хорошего вина или чего покрепче, чтоб согреться, ну и в знак благодарности за ваше спасение, естественно.
– А что это за зелье? – поинтересовалась она, поднимаясь на ноги.
