Ян не понял, к кому был адресован вопрос, но объяснил, как мог, поначалу сам едва собирая слова в предложения, после, немного разошедшись. Цена на землю очень высокая, многие жители поселков потихоньку стали перебираться южнее, в дельту, прятались от властей, а когда совсем туго стало, лет шестьдесят назад, перешли на воду. Тут и муниципалитет не достанет, не в его власти, и спокойней. Ну да, бывает, море штормит, так уходят выше по течению, к мусоросжигающему заводу. Или, если дожди, наоборот, отчаливают в море или дальше по заводям.
– Мобильная Венеция, забавно. Никогда такого не видел.
– А вы в Венеции…
– Да-да, бывал, вместе с Сашкой, с ним вот, – Ник кивнул на оператора. – Это еще когда передача «Города-музеи» была, чего-то не пошла. А у вас тут неплохо. В Париже вот, помню, тоже на лолках много кто живет, правда из обеспеченной публики. А у вас все шиворот-навыворот. Сейчас мы куда? – Ян объяснил. – О, это интересно, можно с вами или ты всю лодку водой забьешь?
Он кивнул, но журналиста не расстроил. Благо, плоскодонка неспешно шла за ними как привязанная.
Пока грузили воду, уже Барышник объяснял всю нехитрую премудрость лодочной жизни. Ян развозит по поселению жидкость для питья, а моются и стирают они тут, в более-менее чистых протоках. На все ж не напасешься. Ходок в день приходится делать много, каждая бутыль стоит полтора доллара, дорого, да, но ведь с доставкой. В лодку входит тридцать бутылей. В поселке живет человек четыреста, где-то. Вот и считайте.
– И так каждый день? – на вопрос Ника оба кивнули, и Барышник, и Ян. Он хотел еще сказать, сколько получает за круг по поселку, но сбился в пересчете, а больше его ни о чем и не спрашивали. Журналист, раз уж вынужден был перебраться на плоскодонку, крикнул, чтоб завез его к себе домой. Ян вздрогнул.
– Это обязательно?
– А как же. Я у твоего начальника хоромы смотрел, там аж телевизор и люстра, теперь на твои гляну. И деревню покажи, мы час крутимся, а все возле пирса.
Ян зарулил в большую протоку, главную улицу поселка. В ней ютились большинство лодчонок – широких, утлых армейских плоскодонок доживавших свой век в дельте Бурой. Обросшие щитами, панелями, клетками с курами и кроликами, заставленные коробками и деревяшками, мебелью и утварью, завешенные бумагой и вечно сохнущим бельем. Кое-где и когда покрашенные, они давно облезли и ныне различались лишь домашним скарбом.
Проплывая мимо хибар, продавец воды стал показывать: вот тут у нас школа, в ней он сам шесть классов образования получил. Все вместе учатся, что дитя, что подросток. Дальше фельдшер живет, староста, а в железной плоскодонке, с женой и двумя детьми – лудильщик, что не дает посудинам на дно уходить. Там затонувшая баржа, в ней книги хранятся, а дальше…
– Дальше – отбросы, туда не пойдем, – произнес Перец. Ник не понял. – Ну, одиночки, больные, да и просто самые бедные. Чего нас совсем-то позорить. Живут как блохи, заразу разносят. Вам такого не надо. У Яна хоть еще ничего посудина.
– А что все такое ржавое? – оглядевшись, спросил Ник. Перец пожал плечами:
– Что вы хотите, как поселок создали, так лодки и стоят. Испанцы нам с десяток понтонов подбросили, но в ядовитой воде жесть и та крошится. Ладно, к Яну едем. Давай, чего встал, вези гостей.
Он попытался отнекиваться, но на него разом насели все трое. Поплыл, избрав зачем-то кружной путь, хотя напрямую от собственного жилища его отделяло лишь пять лодок. Подумалось, сестру надо предупредить, потому и крикнул загодя: «Сестра, привечай гостей!» – чтоб успела приодеться и хоть как привести себя в порядок. Отвлечься от бесконечной штопки, кройки, шитья на всю деревню.
Ник первым запрыгнул на мостки, так что все хлипкое строение зашаталось под его массой. Ян сошел следом, осторожно, оглядываясь, ища сестру. Та не появлялась. А незваный гость уж открывал двери, шевелил клетки, дергал провода.
– Ничего еще, держится, – вынес вердикт он. – У тебя детей много?
Ян покачал головой.
– Мы с сестрой вдвоем.
Зачем-то хотел добавить, что ее дети умерли через год после рождения, но передумал, ни к чему. Репортер тут уже как хозяин, ходит, высматривает, выискивает, оператор не поспевает за взмахами его руки – это снимай, это не надо.
– А родители?
– Их нет.
Здесь нет, они перебрались к тем, кого Перец назвал отбросами. Конечно, он навещает их изредка, старается помочь. Те отказываются, мол, все нормально, живут, даже немного работают, пока в силах. Соседи опять же помогают. Да и фельдшер, если что, заглядывает…
Сестру он не пустил на дальний край, когда ее хозяин бросил. Сестру отдали богатому торговцу, тоже наложницей, но вот беда – вырастить детей не смогла. Потому от нее отказались, вернули. Ян взял все на себя, и ее позор, и заботу о ней. Ведь иначе ей бесплодной, могло пользоваться все селение, даря мелкую монету или пропитание. Так принято, так устроена жизнь. Он нарушил устав, приняв сестру обратно.
С тех пор так и заботились: он о ней, а она о его мечте. А как иначе можно прожить? Готовила, обстирывала, обшивала. Ее стараниями, верно, он и получил лодку и постоянную работу. И скоро сможет выкупить посудину, а там, глядишь, если станет выходить или в море или сам продавать, это уж другие деньги, все другое. И до исполнения мечты…
Сестра хоть и приближала, но и боялась этого часа. Ведь ей придется уйти на дальний край, когда он отправится в город, то есть, продаст лодку, дом, все, чтоб хватило денег на первое время, хотя бы на первый год жизни…
– Ну, здравствуй, красавица. Я Ник, а тебя как зовут? Не понял.
– Да неважно, – встрял Перец, когда увидел сестру. Отвел журналиста. Прошептал что-то в самое ухо, наверное, что она чужих боится или немного не в себе, или что еще придумал на ходу. Ник сунулся внутрь и тут же выскочил – запах человеческого тела разил наповал. В этой единственной на лодке комнатке они и ели и спали – здесь он родился, она родилась, здесь они жили с родителями, здесь она штопала и кроила, примостясь на матраце у распахнутого окошка.
Журналист произнес что-то непонятное, оператор кивнул. Ян вздохнул с облегчением, видать, больше не задержатся. И верно, через пару минут, русские стали перебираться на плоскодонку Перца. Напоследок только Ник огляделся, спросил, давно ли он работает: с тринадцати, как все, как школу окончил, а продавцом воды, вот совсем недавно смог. А сколько зарабатывает, может ли отложить что, есть ли планы – вопросы вдруг посыпались градом. Ян смущаясь, стал объяснять, что да, ему нужны деньги, он старается отложить, вот, когда была испанская миссия, он смог…
– А о чем ты мечтаешь-то, друг? – с едва заметной насмешкой, – или так показалось? – спросил Ник. Ян не стал кривить душой.
– Хочу продолжить учиться. Уже в городе. Я в техникум думаю пойти, профессию получить…
Перец его оборвал, постучав по лбу. Ян тут же замолк. Впрочем, журналист кивнул, ободряюще похлопал по плечу.
– Поздновато, но ведь и Ломоносов не сразу до Москвы добрался. Я забыл, сколько тебе? Двадцать три? Надеюсь, справишься.
Телевизионщики побросали шмотки в моторку Перца и уехали. Сестра, даже услышав удаляющийся шум мотора, не вышла. Встретила его только вечером, когда вернулся с работы. Она все еще зашивала непослушную дерюгу самой толстой нитью. Подняла подслеповатые глаза на вошедшего.
– У нас пополнение запасов, – он улыбался во весь рот, обнажая прорехи в зубах. Подошел, показывая десятидолларовую бумажку.
– Значит, будет на что начинать, – улыбнулась сестра. – Это, считай, вдвое больше, чем было, – ее лицо потемнело. – Жаль, если б я не заболела тогда…
– Не надо, – с видимым усилием он вынул коробку из-под печенья, наверное: круглую жестянку, в которую еще его родители клали сбережения, положил туда десятку к разноцветным бумажкам местной валюты. Вздохнул и с неохотой закрыл коробку, снова убрав ее. Потом медленно произнес: – Когда я закрываю ее, мне кажется, запечатываю наши души. Милая, я почему-то боюсь уезжать. Бросать вас там, среди…
– Не переживай, – она запустила короткие жесткие от воды пальцы в его волосы, попыталась растрепать их – как это делала еще давным-давно, в их общем детстве. – Мы подождем, а потом когда у тебя все получится… Надо только верить.
– Я верю.
– Верь сильнее, пожалуйста. Как я, – и отложив мешок, притянула к себе. – Мы ведь на все идем, все вкладываем. Должно получиться.
– А если…
– Никаких если, должно.
Он вздрогнул от этих слов, вдруг снова почувствовав себя тем мальчишкой, что сразу после школы сказал – будет учиться дальше. Выберется из поселка на воде, ступит на сушу, станет работать, получит профессию. А потом – обязательно – перевезет всех в свой дом. Такой, как у тех, кто живет на земле. И у них будет…
Отец пообещал, что выкупит учебники и приобретет новые – чтоб учиться самостоятельно. Только нужны деньги, а значит, придется и работать и готовиться одновременно. Мама просто обняла. Как сейчас это сделала сестра, напомнив, что ему неплохо бы позаниматься сегодня, он давно этого не делал, неделю пропустил.
Он молча ткнулся ей в плечо – как она когда-то. Обнял, почувствовав прикосновения пальцев на спине. Сестра поцеловала его и шепнула в ухо.
– Все получится. Просто верь, как я.
Керосиновая лампа потухла, непроглядная ночь окутала их.
Противоположности
– Эй, мистер! Да, вы. Подойдите-ка сюда, – полицейский сделал шажок вперед, больше для видимости, навстречу поспешившему к нему мужчине. Расхныкавшийся малыш лет десяти тут же примолк, цепляясь за руку, которую за минуту до этого с остервенением бил влажной ладошкой.
– Что-то не так, офицер? – спросил он у немолодого сержанта-патрульного, мрачно изучавшего лицо мужчины в возрасте, будто сравнивавшего мысленно с приметами находящихся в розыске – и никак не находившего нужную степень сходства.
