Зинка с ходу похвасталась новой авторучкой.
– Глянь, Танюша, какая прелесть! И цвет бордовый. А старую чернильницу я в зал поставила – пускай бабки телеграммы пишут.
Таня едва взглянула на авторучку – предмет Зинкиной гордости – и вдруг заплакала.
Зинка оторопела.
– Ты чего, подруга? Володька обидел? – спросила она.
Танька покачала головой.
– Свекровь? Может, и ты такую ручку хочешь? Так в сельмаге полно.
Танька опять помотала головой.
Зинка развела руками.
– Ну, я не знаю. Может, опять по Москве страдаешь? – предположила она, и Танька кивнула, продолжая всхлипывать.
– Мне тридцати рублей не хватает. На билеты и гостинцы набрала, а ведь и где-то жить надо, – пожаловалась она. – Нина в общежитии, а других знакомых у меня нет.
– Не знаю, что тебе и посоветовать, – вздохнула Зинаида. – Наши-то либо в Дно, либо в Ленинград едут устраиваться. А может, ты на один день съездишь? Ночным туда, ночным обратно. А днем Кремль посмотришь, да и по магазинам?
Ежели так, тебе денег хватит.
– Пожить бы там, по чистому асфальту походить, – снова всхлипнула Танька и неожиданно успокоилась. – А ведь ты права, Зин. Кремль, магазины, и домой ночным, а то, как тут Володька один без меня? Да и начальник не отпустит надолго. Не сам же он отправится почту разносить.
Вот уже три часа Татьяна стояла в очереди за билетами в кассу дальнего следования. Поезд на Москву прибывал в Дно через час, а кассирша все еще продавала билеты на проходящий мариупольский.
Толпа пассажиров, жаждущих как можно скорее уехать этим поездом в Ленинград, с боем продвигалась к окошечку.
– «Словно Зимний штурмуют,» – подумала Танька.
Она принадлежала другой очереди – «на Москву».
Подойдя в первый раз к толпе, показавшейся ей неуправляемой, она испугалась. Видя, как бьются у кассы раскрасневшиеся мужики в тулупах, она уже хотела повернуть обратно в деревню, однако новая людская волна подхватила ее и потащила в эпицентр схватки.
– Куда ты лезешь, деваха? – оттолкнул ее мужик с мешком.– Ты не занимала.
Со всех сторон ее стиснули, а какой-то чернявый незнакомец прильнул к ней, словно банный лист. Впрочем, скоро касса закрылась, и ожидающие билетов на Ленинград отошли в сторону, а на первый план выдвинулись те, кто ехал в Москву.
– Держись меня, – сказала потрепанной Таньке старуха в теплом платке. – И чего ты не в свою очередь полезла?
– Да я в буфет за лимонадом отошла, а тут мариупольский подошел.
– Мариупольский, – передразнила старуха. – Стой и не бегай, а то очередь упустишь.
Подумав немного, милостиво разрешила:
– Ну разве только в туалет.
Таньку охватила сонная одурь: думать не хотелось, а от усталости слипались глаза. Она уже начала жалеть себя за муки, которые претерпевает в очереди за билетом. Может быть, прав был Володя, утверждая, что ехать в Москву – излишняя роскошь, а башенка со шпилем на здании дновского вокзала напоминает Спасскую башню Кремля?
Ох, и досталось ему тогда от жены за подобное сравнение!
Нет, не может быть, чтобы была похожа. Да и жизнь в Москве, наверное, светлей и чище, чем у них на окраине. И дело не только в набитых всевозможными товарами магазинах, а и в культуре.
– «Небось, там так в очередях не толкаются, а, может, и очередей в Москве нет?» – размышляла она.
По радио объявили прибытие московского поезда. Очередь приосанилась, а кассирша открыла окошечко, возле которого насмерть стояли бабка и Танька.
– Пять плацкартных, два общих, – крикнула кассирша. – По броне» два взяли, ну и остатки вам. Да не орите, не орите – знаю, что всем ехать надо, тока где ж я на всех билетов наберусь?
Кассирша казалась Таньке значительной величиной, чуть ли не небожительницей, от которой зависело исполнение ее заветной мечты. Правда, небожительница кашляла и куталась в такой же платок, как у стоящей впереди бабки, но эти детали отнюдь не принижали ее, низводя до уровня простых смертных.
Какой-то мужик из очереди отсчитал семерых и встал сбоку, раскинув руки.
– «Это чтобы никто чужой не влез,» – сообразила Танька, неотступно следуя за бабкой.
А та уже взяла билет в плацкартный вагон и пробиралась сквозь толпу обратно, прижимая к груди выстраданный коричневый картонный прямоугольник.
Следующая очередь была Танькина. Она, не помня себя от счастья, вцепилась в край окошечка и громко выкрикнула прямо в лицо кассирше:
– Один до Москвы плацкартный пожалуйста.
– Девять сорок, – равнодушно бросила та, и Танька полезла в карман за кошельком.
Надо ли говорить, какой ужас объял ее, когда ее ладонь опустилась в пустоту.
– Девять сорок, – повторила кассирша с некоторым напором.– Берите или отходите в сторону, девушка. Гляньте, сколько желающих на Москву.
– Щас, он, наверное, в другом кармане, – прошептала потрясенная Танька, но и в другом кармане денег не было.
Татьяна подняла глаза на кассиршу – в них читалось отчаяние.
– Украли! – ахнула кассирша, тут же перейдя на деловой тон, – Ну, делать нечего, отойди в сторонку. А ну, кто следующий на Москву?
Танька выбиралась из очереди несолоно хлебавши. Она шла, словно сквозь строй, а любопытные взгляды буравили ее со всех сторон.
Выбравшись из очереди, она доползла до ближайшей скамейки и горько зарыдала.
Сколько просидела Татьяна на вокзале, неизвестно. Прибывали и отправлялись поезда, давно уехал московский, правда, с небольшим опозданием, а она все рыдала и не могла успокоиться.
Люди подходили, спрашивали, в чем дело, но голос ее срывался, когда она пыталась рассказать о своей беде.
На помощь пришла уборщица – она уже кое-как подмела в вестибюле, а теперь в оставшиеся часы рабочей смены стояла возле Таньки и рассказывала всем желающим о происшествии с «этой тетехой».
Уборщица уже обкатала свой рассказ. И подошедшему милиционеру Петрухе доложила довольно связно, однако тот поспешил уйти, чтобы, не дай Бог, пострадавшей девахе не пришло в голову писать заявление. Еще не хватало открывать заведомо гиблое дело, так и премию к ноябрьским не получишь!
