Тот, отработав целый день на тракторе, не был расположен фантазировать, но тем не менее пробормотал:
– Чего вдруг?
– Как чего? – воскликнула Танька, – Столицу посмотреть. А то поем песни про «дорогую мою столицу» и «звезды кремлевские», а в Москве и не были.
Володя подумал, что он прекрасно проживет и без путешествий, но спорить с женой не решился.
– И чего ей не хватает? Избу новую поставил, пятистенок. Полы крашеные, скоблить не надо. Корова дойная, поросенок, угодья. Мамане колхозную пенсию дали, двенадцать рублей.– размышлял он.– С его заработком на тракторе, да Танькиной зарплатой почтальона они в деревне считались чуть ли не богачами.
– Тань, билеты дорогие до Москвы, – Володя знал, что цена для Татьяны, ежедневно объезжающей на велосипеде пять деревень с тяжелой сумкой, имеет значение.
– Деньги-то тяжело достаются, – добавил он.
Танька замолчала и принялась собирать ужин. Радиоточка бубнила про виды на урожай, и это было так знакомо, что уже надоело.
За окнами послышался шум проходящего поезда: дом Васильевых стоял неподалеку от старого, разбомбленного в войну вокзала, поэтому Володя и свекровь определяли время по поездам.
– Девятичасовой, мариупольский, – сказал Володя.– Чего-то мы с ужином припозднились.
Танька вытащила из печки картошку в чугунке и сняла с плиты сковородку с рыбой.
– Володь, ну люди-то ездят везде. Посмотри, поезда полны. В окно глянешь – лампа в купе красивая горит, люди нарядные из стаканов в подстаканниках чай пьют. А мы дальше Дно и Дедовичей не бывали.
Володя собрался с духом и выдал:
– Зато вокзал в Дно на Кремль похож.
Наутро Танька пришла на работу рано. Солнце залило светом комнату, где сидели операторы. Пахло горячим сургучом, яблоками и медом.
В зале для посетителей две женщины заколачивали гвоздиками посылочные ящики.
– Опять фруктовая посылка, – сказала, поздоровавшись, сидевшая за кассой Зина.– Баба Дуня и Маня из Горок загодя пришли, а к обеду народ набежит.
– А куда посылают яблоки? – спросила Танька.
Зина удивленно посмотрела на нее.
– Да куда угодно, – ответила она, – Где родные живут в городах, туда и посылают
– А в Москву?
– И в Москву.
Танька зажмурилась от удовольствия:
– Представляете, наши яблоки и в Москве.
И тут же загрустила:
– Если бы меня кто послал в посылке прямо в Москву.
Зина покрутила пальцем у виска:
– Умалишенная ты Танька! Люди к нам на лето приезжают, загодя договариваются, у кого родных нет. Чего там хорошего-то, в городе? Пыль, шум, да толкотня. Иди-ка ты лучше почту забери да отправляйся. И вот еще тебе на продажу детские книжки-раскраски и толстая книга.
– Какая? Кто написал?
– А я почем знаю? А вот «Кукла госпожи Барк». Раскраску предложи Ксене – она возьмет для внучки. А «Куклу» эту для Федора Дмитриевича, он читать любит.
Танька вздохнула и отправилась за свой стол собирать сумку.
Велосипед у Таньки был добротный, мужской, с крепкой рамой и надежным багажником. Не то, что женский, на котором приезжала на работу Зина. Только и красоты, что радужная сетка на заднем колесе, а так ни рамы, ни багажника. Почту на таком не повезешь!
Танька ехала по деревенской улице. Она начинала с дальних деревень и лишь потом прибывала в свою. Стояли сушь и жара. Деревни, как будто вымерли – молодые на работе, пожилые возились на своих огородах, а ребятишки убежали на речку, и оттуда со стороны купальни доносились их веселые крики и визг.
Даже собаки ленились лаять, только Жучка Шлыковых заливалась лаем, грозя вцепиться зубами в край Танькиного платья.
– Тю, брысь отсюда, оглашенная! – закричала почтальонша. – Ириш, держи ты Жучку-то, а то газету не получишь.
Старая баба Ириша то ли не услышала, то ли поленилась выйти: вместо нее выскочила Лялька, младшая внучка.
Лялька рано осталась круглой сиротой: родители уехали на север за длинным рублем, да и сгинули оба в какой-то аварии. К семи годам Лялька, оставшаяся с бабкой и теткой, стала совершенно самостоятельной. Теткина загруженность на работе и бабкина немочь способствовали тому, что девочка стала вести хозяйство. На старших внуков нечего было рассчитывать: во-первых, мальчишки не слишком утруждали себя уборкой и мытьем посуды; во-вторых, они и в каникулы подрабатывали в колхозе.
Лялька легко прогнала Жучку, поздоровалась с Танькой и взяла газету.
– Чего ж ты купаться не пошла? Вона ребятишки ваши как кричат! – спросила Танька.
– Да некогда, тетя Тань. Бабушка масло взбивает в кринке, а я картошку чищу. Да она все ругается, что много срезаю.
– Картошка-то прошлогодняя или уже подкапывали?
– Да прошлогодняя. Есть еще в погребе.
Лялька говорила деловито, и почтальонше казалось, что она беседует не с семилеткой, а со взрослой крестьянкой.
Внезапно личико девочки озарилось улыбкой.
– Ой, тетя Таня, погодите! Что я Вам сейчас покажу! – воскликнула она и стрелой помчалась на веранду.
Через минуту она вернулась, держа в руках коробку карандашей, и протянула Татьяне.
– Видите, какие хорошие карандаши, сколько цветов! И два розовых, и даже белый! Я и прочитать могу – карандаши называются «Искусство», а вот что такое «Сакко» и «Ванцетти»?
Лялькино восхищение карандашами заглушало даже смущение от незнания, кто такие эти Сакко и Ванцетти.
Впрочем, Танька и сама не знала.
– Да революционеры какие-нибудь, – сказала она. – А откуда у тебя, Лялечка, такие карандаши?
