Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря

Отрочество

Если я видел дальше других, то потому, что

стоял на плечах гигантов.

Священник Александр Борисов

У отца Александра с детства всегда было горячее желание поделиться тем, что он знает, с другими. В той форме, которая им доступна. Помню, на вопрос: «Алик, что это ты там читаешь?» – он отвечал: «Ну, ребят, вам некогда будет эту книжку читать – я вам сейчас про неё расскажу». Это мог быть какой-то американский или английский автор, или даже «Война и мир». Он кратко рассказывал, в чём основная идея, чтобы нас заинтересовать, а не чтобы заменить собой книгу. Он приготовил для нашего учителя ботаники и зоологии Сергея Фёдоровича целый реферат о животных по Брэму. Уже где-то с шестого-седьмого класса он начал писать книгу «О чём нам говорит Библия?», которая переросла, собственно, в последующие книги.

Решение стать священником он принял в двенадцать лет, в 1947 году, когда во время празднования 800-летия Москвы увидел в небе освещённый прожекторами портрет Сталина. Мальчик рано понял, что владычество одного человека, виновного в смерти миллионов людей, эта страшная власть всегда ведут к жестокости и деспотизму. И этому противопоставить можно только обращение людей ко Христу. Необходимо дать людям иной идеал, чтобы они шли не за тов. Сталиным, а за Тем, Кто создал этот мир и даровал человечеству закон любви.

Я довольно часто бывал дома в семье Меней. Помню, у них было много интересных книг. В частности, Библия с замечательными иллюстрациями Гюстава Доре. Кстати, это было моим первым тогда знакомством со Священным Писанием. Икон в их доме тоже было много, правда, они хранились в специальном ящичке, который был почти всегда закрыт на случай, если зайдут соседи. Это была очень интеллигентная и благочестивая семья: отец работал инженером на текстильной фабрике, мама имела филологическое образование, но работала чертёжником.

Я часто гостил у них на даче, особенно летом. У них была дача, которую начали строить до войны и заканчивали ещё в течение десяти лет после Великой Победы. По современным меркам она может показаться очень скромной и даже бедной. Но тогда её несомненным достоинством было замечательное место расположения – станция Отдых. Там мы катались на велосипедах, гуляли и просто общались.

Монахиня Досифея (Елена Вержбловская)

Однажды – Алику было тогда двенадцать лет – матушка (схиигуменья Мария. – Ю.П.) прислала его к нам на дачу пожить. Он прожил у нас недолго: недели две, может быть, три. Помню, что это был мальчик, который всё время сидел с книжкой, хорошо рисовал, был очень покладистым и тихим. Сначала, когда он приехал, я приняла его с внутренним неудовольствием – у меня была масса обязанностей, и я подумала: «Ну вот, ещё и с мальчишкой возиться…» Но он был очень тактичен и даже незаметен, и, если я его иногда спрашивала: «Алик, ты хочешь то-то или то-то?» – он быстро скороговоркой отвечал: «Как хотите, я молчу». Как будто уже тогда он сознательно вводил в свою жизнь слова Христа «откажись от себя». Он очень много писал, и это было уже началом его работы над книгой «Сын Человеческий».

Мы жили тогда на Правде, и я повезла Алика на станцию 43 км, куда мы впоследствии переселились, знакомить его с детьми наших друзей. Они приняли его, но не совсем – считали его немного «воображалой». А он был просто другим: он был, с одной стороны, совсем ребёнком, а с другой – совсем взрослым, глубоким, наблюдающим и всё понимающим человеком.

В моей памяти остался один эпизод, который я не могу забыть до сих пор. Неожиданно для всех нас приехала наша «казначея» Лида, человек очень быстрый и несколько резковатый. Она вошла в калитку и крикнула: «Алька, собирайся домой!» Я не помню, чем он в это время занимался. Я была в саду и перебирала овощи. И вдруг он бросился ко мне, уткнулся головой в колени, совсем как маленький ребёнок, и – зарыдал. Я положила руку ему на голову и почувствовала странную тревогу. Во мне возникла молитва, которая была направлена прямо к Богу: «Господи! Что за душа у этого ребёнка? Господи, сохрани её… что за душа у этого ребёнка?..» Его рыдания продолжались, может быть, несколько секунд. Потом он поднял голову, сразу овладел собой, спокойно попрощался с нами и – уехал.

Когда я, спустя многие годы, встретилась с ним как со священником, я хотела ему напомнить об этом эпизоде. Он всегда говорил, когда рассказывал о своей жизни, что абсолютно всё помнит; что он всё замечал и всё понимал; понимал даже все сложности и трудности моей жизни. Мне часто хотелось у него спросить, помнит ли он, как он заплакал, а потом сразу всё оборвал и спокойно пошёл. Но я почему-то всё откладывала и так и не спросила. Заплакал как маленький ребёнок, а ушёл как взрослый и всё понимающий человек. Совсем взрослый и всё понимающий.

Моя молитва – она унеслась с быстротой птицы, я это чувствовала, потом вернулась через много лет подобно бумерангу. Я часто вспоминала этот эпизод, когда Алик, уже отец Александр, клал руку мне на голову и этим жестом успокаивал и снимал с меня все мои болезни и физические, и душевные. И я думала, что вот та молитва, с которой я от всего сердца обратилась к Богу, она вернулась ко мне через его руки. Когда-то я гладила его голову, и вот сейчас он кладёт свою руку как священник мне на голову, отпускает мои грехи и помогает мне в моих немощах. Какая удивительная жизнь всё-таки! Какое это таинство – священство…

Анна Корнилова

Алик и Павлик начали прислуживать в церкви Иоанна Предтечи на Красной Пресне. Их детские фигурки в длинных стихарях, большие зажжённые свечи в руках и торжественное шествие от Царских врат на середину храма, куда выносили Евангелие, производили сильное впечатление. Духовная устремлённость мальчиков, благоговейное отношение к церковному служению уже тогда позволяли заглядывать в их будущее.

Хотя во всём остальном это были обычные мальчики. Они любили играть, кататься с гор на санках, ходить в лес. Однажды Алик приезжал к нам в Лесной посёлок копать поле под картошку. Ему было тогда лет двенадцать-тринадцать, и это было связано с периодом, когда после ареста Маруси (Марии Витальевны Тепниной. – Ю.П.), чтобы как-нибудь прокормиться, мы выхлопотали участок для посадки, а дедушка с бабушкой уже были слишком стары и слабы, чтобы вскопать его. Правда, и Алик был не Геркулес…

Во время наших занятий – а теперь мы стали заниматься с Варенькой Фудель (Варвара Сергеевна Фудель – младшая дочь С.И. Фуделя[10]. – Ю.П.) – в комнате тёти Верочки часто появлялся Алик. Всегда стремительный, оживлённый, вдохновенно серьёзный, он охотно общался и с теми, кто был младше его, – а в том возрасте разница в шесть лет почти непреодолима. Стоило обратиться к нему, как лицо его озаряла приветливая улыбка; казалось, он рад видеть и слышать именно тебя и готов всё для тебя сделать. Его «налёты» в комнату тёти Верочки были всегда неожиданны и молниеносны. Тогда наши занятия прерывались, дверцы шкафа распахивались. Он брал оттуда нужные ему книги и удалялся так же стремительно, как приходил. «Вот видите, – говорила тётя Верочка, – Алик читает не одну книгу, как мы, а сразу пять». Действительно, и на даче в Отдыхе он раскладывал на садовом столике несколько книг и занимался так, как мы тогда ещё не умели. В то время как мы читали детские книжки, Алик уже познакомился с трудами лучших представителей русской религиозно-философской мысли.[8]

Анатолий Краснов-Левитин

Алик был исключительный ребёнок. Очень красивый (лицом он удивительно похож на мать), он соединял живой сангвинический темперамент с разнородными способностями. Если меня спросят, какая именно черта у Алика наиболее поразительна, то я должен буду ответить – его исключительная гармоничность. О нём можно было сказать словами Золя про папу Льва XIII: «превосходный человеческий тип». Первый ученик, любимец товарищей, поразительно умелый и сообразительный, он в то же время в детстве читал массу книг, шутя выучил иностранные языки, увлекался биологией и историей. Мать сумела передать ему свою глубокую религиозность: уже в детстве он прислуживает в алтаре, знает службу наизусть, является своим человеком в церковных кругах. В двенадцать лет он приходит в Богословский институт к Анатолию Васильевичу Ведерникову, который был тогда субинспектором (с этого времени начинается их знакомство), и заявляет о своём желании стать студентом-заочником. Анатолий Васильевич, разумеется, вынужден был отклонить это предложение (советские законы категорически воспрещали религиозное обучение несовершеннолетних), однако хорошо запомнил смышлёного мальчугана (это знакомство впоследствии очень пригодилось Алику). В школе его товарищем оказался парень из интеллигентной семьи, близкий к церкви, – Кирилл Вахромеев (ныне – митрополит Минский Филарет). В храме Алик знакомится с верующей молодёжью. С детства Алик был не только верующим, но и церковным человеком.

Павел Мень

Наш папа считал себя подлинным евреем, разумеется, без националистического апломба. И своих детей тоже. И когда Алику исполнилось двенадцать лет, возраст совершеннолетия, отец решил с ним откровенно поговорить. «Ты знаешь, христианство и всё, что связано с ним, это – не наше». На что начитанный подросток мягко возразил: «А я докажу, что – наше».

София Рукова

Сам отец Александр как-то рассказал следующее. Школьником он очень любил службы в храме и почти всё свободное время проводил там. Однажды, будучи учеником уже девятого или десятого класса, он один стоял на всенощной в любимом им храме Иоанна Воина, что на Большой Якиманке. Был поздний час 31 декабря, когда все люди заняты приготовлениями к встрече Нового года. А он просто забыл об этом!

Неожиданно он почувствовал на себе руку служившего священника и услышал его тихий голос: «Это хорошо, что ты любишь Бога, храм и богослужение. Но никогда ты не станешь настоящим пастырем, если радости и скорби тех, кто живёт в мире, будут тебе чужды…» Внезапно мир словно заново раскрылся перед ним. Он ещё постоял немного, а затем вышел, полный невыразимой радости, словно Кто-то позвал его… С того дня он как бы заново родился: для людей страдающих, озабоченных, умирающих, лишённых веры, надежды и любви, и – для радующихся.[9]

Олег Степурко

Однажды батюшка рассказал историю о том, как после войны в Загорске хулиганы забавлялись тем, что раскачивали толпу в Успенском соборе, и старушки, зажатые, как сельди в бочке, всю службу раскачивались взад-вперёд. «И вот я, – говорил отец Александр, – четырнадцатилетний подросток, останавливал эти волны. Я изо всех сил упирался и нажимал в противоположную сторону».

Юность

Юность – время отваги.

Валентина Бибикова

Началась эпидемия сочинения своих гимнов и песен. Алик оказался незаменимым: он отлично играл на семиструнной гитаре, у него был могучий голос и, самое главное, он сочинял хорошие стихи. Появились песни: «Биолого-охотоведческая» («Нам ли бояться холода…») и «Неолитическая» («Помнишь первобытную культуру?»). Слова «хобот мамонта вместе сжуём…» и «ты была уже не обезьяна, но, увы, ещё не человек…» быстро вошли в наш обиход. Песню эту поют до сих пор – и не только охотоведы. Так вот, эту песню в 1953 году сочинил Александр Мень:

Жизнь была замечательная. Все слегка одичали. Алик Мень вместе со всеми отрастил бороду. В телогрейке, с полевой сумкой и при бороде он был весьма импозантен. От всей этой оравы парней (я была там единственной девчонкой) он отличался лишь тем, что если не работал на «закрома» и не спал, то читал и писал. Он ухитрялся читать и писать даже во время работы. Как-то раз я обнаружила его в картофелехранилище, где он отгребал картошку от люка. В промежутках между подъезжающими машинами он что-то писал, положив сумку на колено.[10]

Священник Александр Борисов

Помню, когда я ещё учился в Плехановском институте, то состоял в редакции институтской многотиражки, а отец Александр тогда рисовал карикатуры для неё. Там, конечно, не знали, кто именно их делал. Я просто приносил и говорил: «Это рисунки моего знакомого». Запомнился один забавный стишок с его шутливой иллюстрацией. Представьте: столовая, много народа, все проталкиваются, пытаясь взять себе еду, а тут человек лезет по головам с пирожком. И внизу моя подпись: «Если сила, парень, есть – приходи в буфет поесть!»

Когда Александр Мень учился в Московском пушно-меховом институте, он также всегда принимал самое активное участие именно как карикатурист и оформитель во всех институтских стенгазетах. Сохранились и фотографии его карикатур.

Наталья Габриэлян

Весной 1951 года мне довелось участвовать в конференции юных вооповцев (ВООП – Всесоюзное общество охраны природы) и членов КЮБЗа (Клуб юных биологов зоопарка). Был яркий весенний день. Впервые я шла на серьёзное мероприятие, на первую в моей жизни научную конференцию. Там было много новых для меня лиц, – почти все места были заняты, но меня окликнули, и я увидела двух знакомых мне по занятиям в Дарвиновском музее вооповцев – Даню Бермана и Алёшу Северцева. Началась конференция. Один за другим выходили юные докладчики, я старалась внимательно слушать и была просто сражена серьёзностью работ. Особое впечатление оставил доклад о жизни ночных птиц, наблюдать за которыми очень нелегко. В перерыве между заседаниями мы вышли из зала и уселись на скамейку, весело обсуждая доклады и докладчиков. Вот тогда-то к нам и подошёл Алик с младшим братишкой Пашей. Оба темноволосые, кудрявые, с большими чёрными глазами и оба улыбающиеся. У толстенького братишки был такой вид, что он вот-вот расхохочется. Нас познакомили, и я сказала, что училась раньше в одном классе с Леной Сёминой, их соседкой по даче в Отдыхе. «С Леной? Вот здорово, мир-то как тесен!» Я пояснила, что теперь учусь уже в другой школе и Лену вижу гораздо реже, к сожалению. Алик явно заметил моих приколотых к свитеру цыплят и, улыбаясь, сказал: «Мне кажется, у меня есть книжка, которая вам будет интересна!» «О цыплятах?» – спросила я со смехом. «Не совсем, но близко!»

По сей день в моём письменном столе лежит эта книжка, оказавшаяся журналом из серии «Знанiе для всѣхъ» № 12 за 1914 год. На обложке чуть ниже названия журнала написано: «Забота о потомстве в царстве животных» и приклеена цветная фотография с надписью «Птенцы кукушки в гнезде садовой горихвостки». Журнал этот он принёс мне осенью того же года. После конца заседаний мы ещё побродили по зоопарку, постояли у площадки молодняка, где работали наши знакомые из КЮБЗа, и, попрощавшись, разъехались по домам. В те годы мы все жили недалеко друг от друга, нас ещё не разбросали по хрущобам окраин. Вот так мы и познакомились в этот весенний, ласковый майский день 1951 года.

Алик был одним из самых образованных и ярких учеников П.П.С. (Пётр Петрович Смолин – руководитель юношеской секции Всероссийского общества охраны природы. – Ю.П.), но главной его особенностью была необыкновенная доброжелательность и общительность, он не кичился своими знаниями, а хотел ими поделиться и делал это весело и незаметно.

Память моя сохранила ещё две встречи с ним в тот ранний период нашего знакомства. По тем временам мы жили в «роскошных» условиях. У нас была отдельная двухкомнатная квартира в надстройке пятиэтажного дома на улице Горького, окна квартиры выходили на 2-ю Тверскую-Ямскую, где поселил свою героиню Катю Татаринову писатель Вениамин Каверин. Моё поколение зачитывалось тогда его «Двумя капитанами». Именно в эту осень отец купил мне в букинистическом магазине «Жизнь животных» Брэма в трёх томах с прекрасными иллюстрациями. Я заранее радовалась, что смогу показать гостю Брэма и, может быть, не буду казаться уж такой незнайкой.

Дом у нас был гостеприимный, мама моя преподавала в старших классах русский язык и литературу. У нас часто бывали её ученики. Вечером за круглым столом в большой комнате всегда кто-то сидел из забежавших на огонёк по московской старинной привычке. В этот вечер за столом сидели мама и её подруга, наша соседка, которую мы по детской ещё привычке называли уменьшительным ласковым именем Габочка (Габриэль Максимовна). По профессии она тоже была преподавателем. В те годы умели дружить, трудно даже назвать мою маму Нину Петровну Унанянц и Габриэль Максимовну Кан подругами – они были сёстрами, духовными сёстрами: их взаимная привязанность была проверена и спаяна 37-м и 41-м; мы – их дети (Юра и я) – росли вместе. Наверное, наше поколение – детей войны – не выжило бы, если бы наши родители не научились в тяжёлые годы так самозабвенно поддерживать друг друга.

Вот такие замечательные люди сидели за нашим круглым столом под довоенным оранжевым абажуром, когда в тот далёкий ноябрьский вечер пришёл к нам Алик Василевский (Алик Мень – Ю.П.). Мама встретила его словами: «Много слышала хорошего о вас и о вашем легендарном П.П.С. Садитесь с нами чай пить!» Но мы сначала зашли ко мне в комнату, и Алик положил на мой столик журнал «Знанiе для всѣхъ». «Читайте, здесь всё написано очень просто, но очень интересно и познавательно!» Я тоже решила показать Брэма. И мы листали книги, когда мама позвала нас к столу. Удивительно, как легко и непринуждённо держал себя наш юный гость. Зашла речь о Третьяковской галерее, мама любила водить туда старшеклассников, и именно тогда начиналась её многолетняя дружба с Е. Лебединской, одним из самых талантливых экскурсоводов. Алик живо откликнулся на затронутую мамой тему: «Я, Нина Петровна, вам сейчас расскажу, как я на днях водил по Третьяковке своих кузин, приехавших в Москву на каникулы. Вот это была задача!» И дальше последовал рассказ о том, что, обнаружив весьма слабые познания сестёр в области русской живописи, да ещё имея мало времени, он решил применить свой любимый, тогда, возможно, ещё не осознанный приём сведения к «простому». Он спрашивал сестёр: «Вы любите конфеты “Мишка косолапый”? Любите! Ну, тогда пошли смотреть картину Шишкина – это с неё картинку на обёртку сделали». «Ну а папиросы “Три богатыря” видели? Пошли смотреть, это художник Васнецов нарисовал». Затем по этому же принципу они смотрели «Садко – весёлого гостя», «Алёнушку», «Боярыню Морозову» и т. д.