Верю в любовь
Не будет преувеличением сказать, что были дни, когда наши шкафы были пусты, и так продолжалось до очередной отцовской зарплаты. Мы все вместе молились о еде, и я помню, как наутро после этого мы находили на крыльце сумку с продуктами. Насколько я знаю, родители никому и никогда не жаловались, что мы голодаем. Но Господь знал об этом и помещал тревогу за нас в чье-то неравнодушное сердце. Такое случалось не раз, и мы так и не узнали, кто приносил нам сумки с едой, но мы всегда знали, что это Господь не оставляет нас.
Несколько раз нам отключали воду и электричество, потому что нечем было платить по счетам. Когда не было света, мы пользовались свечками и масляной лампой, пока отец снова не получал деньги.
Дом, в котором мы тогда жили, отапливала стоящая в подвале старая дровяная печь. Я очень боялся спускаться в подвал – он напоминал мне зловещую пещеру, – и даже когда отец был на работе и я оставался за старшего, я все равно слишком боялся идти вниз, чтобы растопить печь. Моей матери тоже это не нравилось. Я предпочитал оставаться наверху и заниматься, завернувшись от холода в несколько одеял, только бы не ходить туда.
Однажды, когда мы сидели без электричества и туалет смыть было нечем, ведь помпа тоже не работала, нам пришлось ведрами набирать снег и заполнять им цистерну для смыва. Помню, как-то у нас кончилась туалетная бумага, и новую купить было не на что, потому что лишних денег на нее не было. Поэтому мы делали ее из газет, разорвав на листы помельче и хорошенько растерев, чтобы сделать помягче.
Иногда мы все вместе скидывались отцу на бензин, чтобы он мог доехать до работы. Эйприл и я собирали накопленную мелочь, считали, рассыпав ее на столе, и сообщали отцу: «Ага, тут три с половиной доллара».
Не скажу, что мы все время так жили, но происходило это достаточно часто, чтобы у меня сохранились ясные воспоминания о подобном опыте.
Носили мы обычно одежду из секонд-хенда, но родители делали все, что в их силах, чтобы мы ни в чем не нуждались. Если кому-то из нас нужны были джинсы или новая обувь, мы получали их. Время от времени нам даже хватало денег перекусить в местечке типа Wendy’s, и такие перекусы вне дома – пусть даже это был фаст-фуд – были настоящим наслаждением.
От зарплаты до зарплаты родители жили лишь верой. Я наблюдал за ними, удивляясь тому, как их вера выдерживает все эти непростые обстоятельства. Я помню моменты, когда у нас не было ничего, и тогда отец брал гитару, и мы пели все вместе. Невзирая на трудности, он пел и играл с радостью в голосе. Для моих родителей Господь всегда был благ.
Я нуждался в родительском примере. Еще в начальной школе, начав работать, я постепенно стал понимать, как наше положение отличается от окружающих семей. И когда это понимание укрепилось, наша бедность стала меня смущать.
Наша школа участвовала в государственной программе бесплатных обедов для детей из малообеспеченных семей. Увидеть свое имя в списке таких детей стало особенно унизительно. Кажется, в седьмом классе я буду настолько стыдиться этого, что стану просить родителей давать мне хоть какие-то деньги, чтобы меня видели покупающим еду, а не ждущим подачек.
Как-то раз мне пришлось носить одну и ту же рубашку два раза на неделе, и когда какой-то парень заметил это, от стыда я готов был провалиться под землю. Но я никогда не жаловался на наше положение, хорошо зная, что родители много работают, чтобы дать нам все необходимое, и они не сомневались в том, что Господь воздает им по их вере. И когда Он удовлетворял наши нужды, что бы это ни значило, родители всегда давали нам понять, что все это дал нам Он.
Даже «Пинто».
Дари и принимай
Автомобили тоже были среди тех даров, которыми люди благословляли нас, и у нас было несколько забавных машин. Люди щедро предлагали нам свои старые машины, но редко случалось так, что мы подолгу ездили на одной и той же. Мы пользовались ей так долго, как позволяло состояние, потом Господь вкладывал в чье-то доброе сердце желание отдать нам следующую. Мы были благодарны за все. Одним из наших первых автомобилей стал побитый маленький оранжевый «Форд Пинто».
Мать как-то сидела за рулем такого, когда забирала Эйприл и пару ее подруг с собрания скаутов. Пока они ехали домой, мама видела в зеркале заднего вида, как округлились глаза одной из подруг Эйприл, когда она изучала любопытный интерьер машины.
– Хм, а где вы взяли эту машину? – наконец спросила она.
– Ой, один друг подарил, – ответила мама.
Девушка возобновила изучение, после чего сказала Эйприл достаточно громко, чтобы слышала мама:
– Друг, значит.
Мама улыбнулась и катила дальше в нашем бесплатном «Пинто».
Я помню другую машину – тоже оранжевый «Пинто», – на которой мать забирала меня из церкви. Я прыгнул внутрь и вдруг, посмотрев под ноги, увидел землю. Пол на пассажирской стороне настолько проржавел, что был весь в дырах.
Закрыв дверь, я заметил свисающий с нее ремень безопасности.
– А это что? – спросил я.
– Защелкни его и покрепче держись за ремень, – ответила мама – не будешь держаться, на повороте дверь распахнется.
В таких случаях я слушался мать беспрекословно. Всю дорогу я держал ремень, вцепившись в него обеими руками.
Когда я пошел в среднюю школу, то благодаря спорту стал очень популярен среди одноклассников. Я был даже слишком крут, и это однажды сработало мне на руку.
Как-то после школы я болтал с подружкой, ожидая, пока отец заберет меня. Подружка, наверное, слишком сильное слово для описания наших отношений. Мы «гуляли», если вы еще помните такое слово, хотя на самом деле мы, конечно, не гуляли нигде. Но в то время это выглядело как серьезные отношения. Кроме того, что она считалась моей девушкой, она была лидером команды болельщиц. И так я стою, популярный футболист, пытаюсь строить из себя крутого парня, болтая с моей подружкой-чирлидершей, и вдруг слышу, как на парковку с шумом что-то въезжает.
Я обернулся вместе со всеми и увидел отца, который паркуется на очередном потрепанном «Пинто» – на этот раз красном, – который нам кто-то подарил. Глушитель он давно потерял, поэтому незаметно подкатить к школе не получилось.
«Пинто» был ржавый, страшный, и я чувствовал, что на меня, пока я иду к нему, смотрит вся школа. Взявшись за ручку пассажирской двери, я потянул ее. Она не поддавалась. Я дернул ее еще раз, усиленно делая вид, что это был первый раз. По-прежнему ничего. Делать нечего, пришлось лезть в нее через окно, и поверьте, незаметно это проделать никак не получится. Мне было очень стыдно, особенно учитывая мою популярность в школе, но я никогда не жаловался на наше положение. Я бы хотел, чтобы машина у нас была получше и одевались мы не в магазинах подержанной одежды, но из-за мудрого отношения к этому моих родителей я ни о чем не жалел.
Все это время они упорно трудились, учили нас полагаться на Господа, верить, что Он удовлетворит наши нужды. И Он делал это бесчисленное множество раз.
Мы не могли позволить себе многие вещи, которые хотели, но это научило нас ценить моменты, когда мы получали желаемое.
К Рождеству в нашем доме всегда относились серьезно. В канун Рождества я всегда не мог заснуть, неизменно просыпаясь в три ночи и спрашивая у родителей: «Когда мы встаем? Когда мы встаем?» Они отправляли меня обратно в кровать, и я вынужден был дожидаться утра, чтобы наконец увидеть подарки.
Для родителей это тоже было особенное время, и они старались накопить побольше денег, чтобы всех порадовать.
Один подарок я помню особенно отчетливо, потому что он хорошо показывал, как мы научились ценить то, что наши сверстники посчитали бы мелочью. Я тогда серьезно увлекся спортом, и на очередное Рождество мне подарили большую спортивную сумку Nike для всяких спортивных принадлежностей. Я был безумно рад и таскал ее с собой повсюду, даже когда в этом не было необходимости.
Сумку было приятно получить в подарок, и то, что она была практичной, много значило для меня, но еще важнее было знать, что родители брали лишнюю работу и копили деньги, чтобы подарить мне то, на что я не рассчитывал.
Я надеюсь, что мои дети тоже ценят такие моменты, как и я, когда был ребенком. Даже несмотря на то, что я нахожусь в другой финансовой ситуации, чем мои родители, мы с женой хотели, чтобы наши дети всегда до конца осознавали, что подарки, которые они получают на Рождество, настоящее благословение Божье. Такой урок легче преподать, когда ваша семья действительно нуждается, как было с нами.
Хотя с материальными ресурсами у родителей было плохо, они отдавали людям то, что имели – время и внимание, – две вещи, о которых люди часто забывают.
Вдобавок к изучению Библии и участию в церковных группах родители помогали присматривать за трудными подростками.
Когда мне было шесть, они начали сотрудничать с приютом, чтобы дать временный дом подросткам, у которых были проблемы. В какие-то моменты вместе с нами оставалось целых восемь мальчиков одновременно, и у некоторых из них действительно было непростое прошлое.
Сначала родителям сказали, что не против, если те расскажут детям о Христе, но только если мальчики сами спросят о Нем. Однако когда родители познакомили с Евангелием тех детей, которые проявили к нему интерес, приют отнесся к этому отрицательно.
По этой причине почти год спустя мои родители вышли из программы. Отец устроился ухаживать на дому за детьми, поэтому у нас дома регулярно появлялись не только дети, но и взрослые, нуждавшиеся в помощи и поддержке. Помню пожилую женщину в коляске, которая жила у нас какое-то время. Помню инспектора по делам несовершеннолетних, который звонил родителям и просил взять еще одного мальчика. Пастор не раз просил их позаботиться о людях, которым некуда было пойти.
Пару раз я тоже приводил детей в программу. Они не были моими близкими друзьями, но я знал, что дома у них проблемы и спрашивал родителей, не могут ли они немного пожить с нами.
«Если ты не против разделить с ними комнату», – отвечали мне родители.
Я был не против, и когда их родители согласились на это, у меня появлялись новые соседи.
Мои родители всегда очень волновались о людях, попавших в тяжелую ситуацию – особенно детях и подростках, – и хотели дать им тот стабильный дом, которого большинство из них было лишено. Они делали это, несмотря на наши собственные финансовые проблемы.
Но Бог всегда знал о наших нуждах.
С нами как-то жил один парень, звали его Тодд. Тодд был большим и очень любил поесть. Однажды, открыв холодильник, он увидел, что полки почти пусты.
– Тери, – спросил он мою мать, – а что у нас на ужин?
– Об этом не беспокойся, – ответила она. – Тут есть еда, ты просто ее не видишь.
Тодд странно посмотрел на нее и закрыл холодильник.
Когда пришло время обеда, мама собрала все, что нашла в холодильнике и шкафах. Когда Тодд пришел к столу и увидел, что на нем так много всего, он сразу съел двойную порцию. Он съел все, что мог и вышел из-за стола, удивленный тем, что еды, которой, казалось, было так мало, на самом деле оказалось так много.
Неважно, насколько наша семья привыкла к тому, что Господь печется о нас, каждый случай поражал и радовал нас. Мы поняли, что Он всегда дает нам то, в чем мы по-настоящему нуждаемся.
Внутренняя битва
Моя мать любит рассказывать историю, как кто-то подарил нам полный морозильник печенки. Мы несколько дней питались только ей, и я помню, как мать молилась, прося: «Господи, не будешь ли ты так щедр послать нам в пищу что-нибудь другое?»
Вскоре после этого она прочла во Второзаконии то место, когда Израилю напомнили о том, как Господь не оставил их в пустыне. Они ворчали и жаловались, что Господь вновь и вновь посылает им манну, от которой они устали.
Этим Господь хотел напомнить моей матери: «Я даю вам все, в чем вы нуждаетесь. Я делаю это, чтобы испытать вас, увидеть, что в вашем сердце, чтобы научить вас смирению. И когда вы придете в землю обетованную, не забудьте обо Мне в сердце своем».
Мать поняла, что Господь действительно удовлетворяет наши нужды и что эти нужды отличаются от потребностей среднего американца. Сама она выросла ни в чем не нуждаясь. Ее семья жила в изобилии. Они ездили отдыхать в красивые места и останавливались в хороших отелях. У нас в детстве не было ничего подобного.
Но почти с первого дня, когда моя мама приняла веру, она думала об этих моментах, когда у нас не было даже самого необходимого, задавая себе один и тот же вопрос: «Каково это, быть миссионером?» Она думала о миссионерах и о тех условиях, в которых они сами выбрали жить, чтобы нести Благую Весть тем, кто еще не спасен, и она привыкла смотреть на все окружающее этим взглядом миссионера. До сих пор, когда она слышит, как кто-то описывает суровые, по их мнению, обстоятельства, она будет показывать пальцами знак кавычек и говорить: «Думай об этом как миссионер».
Хотя наш дом был полон разных людей, родители всегда заботились о том, чтобы мы, как их дети, получали все необходимое внимание. Я не помню, чтобы даже задумывался о том, что дети, приходившие в наш дом, были лишены той заботы и внимания, которая была у нас. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что жизнь с детьми с разным опытом помогла мне понять, что, несмотря на то, что у нас не было материальных благ, мы обладали чем-то более важным – родительским вниманием и заботой.
Но несмотря на это, иногда я все-таки принимал неверные решения, реагируя на окружающие обстоятельства.
Когда мне было четыре или пять лет, я открыл Иисусу свое сердце и после рос настоящим церковным ребенком. Но ближе к средней школе и в старших классах я впервые начал сворачивать с этого пути.
Я делал большие успехи в спорте, много тренировался и был в хорошей форме. Когда я подрос достаточно, чтобы играть в групповые игры – в частности, в футбол, – мои спортивные способности помогли добиться в кампусе «крутого» статуса.
Я отправился своей дорогой, пытаясь доказать, что могу делать все, что захочу. Честно, мне не кажется, что я тогда был в стадии бунта, потому что я даже не понимал, против чего протестовать. Я не был зол на родителей. Я не был зол на церковь. Даже при том, что мы были бедны, я не восставал против того, что кто-то назвал бы «системой». Но я думаю, что после того, как я рос в очень скромных условиях, то, что я стал популярным спортсменом в школе, заставило меня захотеть проверить границы возможностей. Дома, как мне казалось, я был лишен тех удовольствий, которым радовались мои друзья, и вот настала моя очередь «повеселиться». Во всяком случае, я не понимал, в какой опасности нахожусь, и хотел, чтобы меня приняли тусовщики.
Внутри меня началась невидимая битва. Я знал, что такое хорошо, и на меня положительно влияли дома и в церкви. Но с другой стороны, мое желание стать «своим» толкало меня в противоположную сторону.
Чтобы удовлетворить эту часть себя, я начал ходить на вечеринки и выпивать. Когда я напивался, то чувствовал себя более смелым и несколько раз едва не влезал в драки. Из-за того, что в классе я был самым сильным, желающих подраться обычно не находилось, поэтому я по умолчанию считался крутым парнем без необходимости это подтверждать. Хотя я и не возражал бы, если кто-то осмелился бросить мне вызов.
Я также пользовался своим статусом и силой, заступаясь за тех, кого травили в школе. Я не особо старался, чтобы меня приняли самые популярные – я не был среди них, и мне было все равно. Но «своим» я все-таки стал; правда, учитывая, что большую часть жизни до этого я был неудачником, я никогда не упускал возможность защитить бедных детей или тех, кого травили и над кем смеялись. Если я видел, как издевались над кем-то, я всегда подходил и велел хулигану остановиться, и обычно все сразу прекращалось, и мне не приходилось прибегать к силе. Хотя я не всегда поступал правильно, желание делать добро во мне не угасало.
Я не повернулся к Богу спиной. Я по-прежнему ходил в церковь и делал разные «церковные вещи». Ведь и в родителях меня восхищала эта черта: их стремление вести себя одинаково в церкви и вне ее стен.
Я по-прежнему понимал, что хорошо и что плохо. Я знал истину. Когда я шел на вечеринку, то специально выпивал немного перед этим, заглушая чувство вины.
В церкви я тоже чувствовал себя виноватым за те неверные решения, что принимаю. Я обещал Господу, что изменюсь, просил у него прощения. Но я шел в школу на следующее утро и делал то же самое, что и другие. Я хотел поступать правильно, но в то же время не мог сказать «нет» тому, что считал неправильным.
Именно о такой внутренней борьбе писал Павел в Послании Римлянам 7:21–25: «Итак, я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти? Благодарю Бога моего Иисусом Христом, Господом нашим. Итак, тот же самый я умом моим служу закону Божию, а плотию закону греха».
Я понял, что в своем поиске удовольствий я находил их, но длились они всегда недолго. Они и не могли продолжаться дольше, потому что в глубине души я знал, что их источник вне воли Божьей. И мне еще предстоит узнать, что спокойствие, приходящее благодаря удовольствиям, отвечающим воле Божьей, гораздо приятнее.
Глава 3
Освобождение
У моего отца была гитара, на которой он периодически играл дома и часто даже вместе с ней вел службу в церкви. Хотя гитара всегда была на виду, мне никогда не было интересно попробовать поиграть на ней, потому что больше всего меня в то время занимал спорт – особенно футбол.
Как-то, когда мне было четырнадцать, я все же попросил отца показать, как сыграть пару аккордов. Когда он помог положить пальцы моей левой руки на нужные места на грифе и я ударил большим пальцем правой по струнам, звук этого аккорда прозвучал для меня как настоящий шедевр.
– Это потрясающе! – сказал я тогда отцу.
Не могу объяснить, но в касании инструмента было что-то естественное. С помощью отца, который помог мне узнать то, чему научился сам, я быстро начал схватывать азы игры на гитаре. Гитара не заменила спорт, но учиться играть на ней мне понравилось.
Как оказалось, со слухом у меня было все в порядке, и я быстро научился играть на слух – без помощи табулатур – те песни, которые слышал по радио. Больше всего мне нравились те, что были ближе к року.
Слушать светскую музыку дома не разрешалось, но когда родителей не было, я всегда слушал подборки классического рока по радио Top-40. Как-то раз мне здорово влетело за футболку с изображением Ленни Кравица, в которую я переоделся, выйдя из дома. Перед тем, как вернуться, я, конечно, сменил одежду, но мама все равно узнала об этом и была очень недовольна.
– Как ты можешь носить такое? – хотела она знать.
Я начал играть песни известных музыкантов, которые слышал по радио, таких как Pearl Jam, Aerosmith и Creedence Clearwater Revival. Из христианской музыки, которую я слушал, когда родители были дома, я пытался играть Mylon LeFevre & Broken Heart, DeGarmo & Key и Resurrection Band.
Музыка всегда играла большую роль в жизни нашей семьи. Кроме того, что мы вместе молились и слушали дома диски с христианской музыкой, мы посещали крупные христианские музыкальные фестивали, такие как Ichthus в Кентукки и Cornerstone в Иллинойсе. Я помню, как стою во время фестиваля Cornerstone и думаю: «Как было бы здорово однажды выйти на эту сцену». Естественно, я так же смотрел матчи студенческой или профессиональной лиги по телевизору и думал: «Как было бы здорово однажды выйти на это поле».
Когда подбирать музыку мне стало легче, я начал замечать, как тексты некоторых песен рассказывают историю жизни самого музыканта. Музыка словно была выпускным клапаном для чувств и мыслей человека, и я сам стал замечать, как внутри меня оживают эмоции, когда я начинаю играть.
Как раз в этот период перетягивания каната между тем, чтобы, зная, что такое благо, все равно поступать плохо, я написал свою первую песню.
Она начиналась с того, что я смотрю в зеркало, вижу человека, чья жизнь изломана, и что он сам находится в полном отчаянии, и обращаюсь к Господу: «Ты должен избавить меня от греха». Дальше шли строчки, из которых становилось понятно, где я был в тот момент жизни: «Всякий раз, когда я приближаюсь к Тебе, я вновь возвращаюсь к греху». Я назвал эту песню «Освободи меня». Первыми моими слушателями стали родители, сразу после того, как я написал ее. Они выслушали ее, а после очень внимательно прочли текст.
До этого я скрывал от них, что выпиваю и хожу на вечеринки. Однажды, когда мы пили с другом, он выпил больше и не мог на обратном пути вести машину. Поэтому, даже учитывая, что я сам был не трезв и слишком молод, мне пришлось сесть за руль и ехать минут 10–15 до дома. Войдя, мы сразу сказали: «Мы очень устали. Мы наверх и сразу спать».
К решению сесть за руль в ту ночь я возвращался снова и снова. Мне стоило просто позвонить родителям и попросить забрать нас, и последствия были бы куда безобиднее, чем если бы меня поймали за рулем пьяным и без прав. Впоследствии родители говорили мне, что подозревали меня тогда, но они понятия не имели, как далеко я заходил, потому что я тщательно следил за тем, чтобы они не узнали об этом.
Я никогда не бунтовал против них – я просто шел своей дорогой. Если бы я бунтовал, то конечно, мне захотелось бы, чтобы они узнали о чем-то, но я не хотел причинить им боль. Я меньше всего собирался разочаровать родителей или подвести их.
Когда отец с мамой прочли текст «Освободи меня», лица у них стали очень серьезными.
– Все слишком жестко, – сказал отец. – Ты в порядке?
«Попался!» – подумал я и решил замести следы.
– Когда я писал это, я думал об Эйприл, – ответил я.
Тогда моя сестра тоже была предоставлена самой себе. Более того, она заходила еще дальше, чем я, и даже пробовала наркотики. К тому же родители больше знали о том, что делает она, чем о том, что делаю я.
– Ок, – сказали они, и я скрыл вздох облегчения, на этот раз избежав подозрений.
Но я не мог скрыть послания в своей первой песне.
Нажимая кнопку перезагрузки
Летом, после окончания второго курса средней школы Маккатчена в Лафайетте, я на неделю отправился в летний лагерь в Калифорнии.
Отец открыл часовню движения Жатвы в Лафайетте, когда мне было четырнадцать. Жатва входит в течение Часовни на Голгофе и является частью объединения неденоминированных церквей, которое началось в 1965 году с основания Чаком Смитом Часовни на Голгофе в Коста-Меса, Калифорния. Из-за того, что церковь была новой и пока небольшой, молодежной группы у нее еще не было, поэтому я посещал молодежную группу Часовни на Голгофе, в которую мы ходили в Кроуфордсвилле, в пятидесяти километрах от Лафайетта. У ассоциации Часовни на Голгофе был летний молодежный лагерь в Калифорнии, привлекавший подростков со всей страны, и моя группа тоже отправилась в этот лагерь. Для поездки нашлось несколько спонсоров, и кто-то из них помог мне набрать недостающую сумму.
Учитывая, что тогда происходило у меня в жизни, мое возбуждение, касавшееся предстоящей поездки в Калифорнию, было более, скажем так, социальным, чем духовным.
«Калифорния? – думал я. – Там можно отлично потусить. Я еду!»
Общительный, как и отец, я всегда легко заводил друзей. Я встречал там людей из разных штатов, включая тех, кто проехал полстраны, например, из Пенсильвании в Калифорнию.
Впрочем, духовные цели быстро обошли социальные.
На первой ночной службе в лагере, оглянувшись вокруг, я увидел других людей, поднимающих руки в молитве. Среди них были и взрослые, включая моих родителей, но было и несколько подростков моего возраста. Меня задело, что я оказался среди подростков, которые действительно любили Иисуса и имели сильную связь с Ним. Я вынужден был признать, что у меня не было того, что имели они.
«Что же я делал? – спросил я себя. – Что же я упустил?»
Чувство стыда захлестнуло меня. Я подумал обо всем дурном, что делал – понимая при этом, что поступаю плохо, но все равно продолжая так поступать. Это был самый сильный рывок на сторону Бога, который я почувствовал в этом перетягивании каната своей жизни. Я хотел ощутить то, что, очевидно, чувствовали все окружающие.
Джон Курсон, пастор Applegate Christian Fellowship в Орегоне и известный библейский комментатор, был специально приглашенным спикером. В эту первую ночь он сказал, что собирается учить нас Откровением. Перспектива услышать проповедь с цитатами из Откровения немного напугала аудиторию. Но Курсон говорил о том, чтобы «посвятить все наше существо Господу» и делал это так, что мы ощущали не страх, но милосердие и любовь Бога. Его послание вошло в меня не критическим «ты плохой человек». Скорее это было вдохновляющее «Бог может еще столь многое дать тебе».