Забытый аромат

Закутавшись с головой в одеяло, пылкий Малафеев спал на своей кровати и противно храпел.

Михаил был так удивлен, что даже нагнулся над спящим, желая убедиться, что это действительно Рудик Малафеев – главный мачо российского биатлона, неотразимый брутал и величайший Казанова нашей эпохи, тот самый, который просто не мог появиться на базе раньше завтрашнего обеда.

Рудик спал, открыв рот, и вряд ли ему снилось что-то приятное. Брови хмурились, подбородок дергался, нос обиженно сопел.

Очевидно, Алла оказалась не той, за кого они ее принимали. Этот вывод неожиданно доставил Княжичу такое удовольствие, что он лег спать в превосходном расположении духа и проспал до утра без сновидений.

Утро, правда, вышло не таким безмятежным, потому что первая его мысль была об Алле. Почему-то он вбил себе в голову, что должен ее разыскать. Ну… хотя бы затем, чтобы убедиться: у них с Малафеевым действительно ничего не было. Самого Рудика расспрашивать было бесполезно: правды не добьешься, только нарвешься на хамство. К тому же не хотелось сыпать соль Малафееву на раны. Это не по-дружески и не по-мужски.

А если эта Алла замужем? А если в бар она зашла совершенно случайно или просто за компанию? А если она тут проездом и…

Вопросов было море, и все только дразнили Михаила возможными вариантами ответа. Да чего мучиться? Надо просто найти ее и узнать. Или убедиться, что ее и след простыл.

Обычно довольно сдержанный Михаил ощутил вдруг азарт охотника. Если Рудику не свезло, значит, у него есть шанс! А если нет, то, по крайней мере, не придется жалеть, что он не попытался.

Пропустив завтрак, Княжич вышел из отеля и взял след. Конечно, он понимал: шансы что-либо узнать ничтожны, хотя бы потому, что бар не откроется раньше одиннадцати, а девушки, которые тусят в подобных заведениях до утра, вообще раньше полудня глаз не продирают. Но какая-то неведомая сила тащила его вперед вдоль набережной, заставляя всматриваться в лица редких гуляющих и заглядывать во все открытые точки питания.

Потом он не раз удивлялся своему порыву и каждый раз приходил к выводу, что его вела сама судьба – на открытой террасе одного маленького кафе сидела Алла и пила кофе.

Позже он узнал, что хозяином кафе был ее родной дядя, у которого она гостила, но тогда просто остановился, разглядывая ее и заново узнавая. Без макияжа, одетая в белую футболку и шорты, она выглядела не менее сногсшибательно и эффектно.

Княжич решил, что это девушка его мечты.

Формулировка была до невозможности инфантильной, но тогда он именно так и подумал: «Это девушка моей мечты».

До Аллы у Княжича бывали девушки. В основном из первого круга. Но все они были так же, как он, заморочены спортом, поэтому, как только сборы или соревнования заканчивались, роман постепенно сходил на нет. Графики совпадали не так уж и часто, а жертвовать ради романтических отношений чем-то более серьезным, чем время между тренировками, мало кто соглашался. А ну как выставят из сборной за снижение результатов по причине любовного томления!

Пару раз он крутил романы с фанатками, но те были уж очень приставучими. Их цель просто читалась у них на лбу, и брезгливому Княжичу становилось противно.

Однажды на вокзале ему на шею бросилась корпулентная дама. Оказалось, бывшая одноклассница, в которую он был влюблен в десятом классе. Почему-то дама, недавно брошенная мужем, решила, что школьная любовь возникла у нее пред глазами в столь критический период волею небес, и им суждено быть вместе навеки. Ошеломленный напором и лавиной чувств одноклассницы Княжич дрогнул и поддался, но продержался ровно три дня. Мало того что она все время говорила о своем «подлеце», так еще и называла Михаила Вовчиком. Кем этот Вовчик приходился даме – мужем или кем-то еще, – Княжич уточнять не стал, оставил на столе записку и смылся на сборы в Альпы, а номер одноклассницы заблокировал. Это было трусливо, но ничего другого он придумать не смог.

Алла не была похожа ни на один из известных Михаилу типов девушек и, как оказалось, не относилась к хорошо известным ему кругам – ни к первому, ни ко второму, ни к третьему. Она была девушкой из народа и условно относилась к четвертому кругу, малоизученному, а потому загадочному.

А в бар она действительно пришла за компанию с подругами, только их после одиннадцати разобрали мужья, а у нее мужа не было, поэтому она осталась и решила натанцеваться до упаду, как когда-то студенткой колледжа культуры на дискотеках. Кстати, в колледже она училась на руководителя детского хорового коллектива, а вовсе не на хореографа. А танцевала хорошо просто потому, что любила с детства. Вот и все.

У Михаила отлегло от души. Не то чтобы он предвзято относился к танцам у шеста, но все же… С самого начала он знал, что от отношений с этой девушкой ждет не легкого флирта, а совсем другого.

К моменту их встречи Княжич был довольно титулованным спортсменом, высшее достижение – золотая медаль Чемпионата Европы. В мире он на тот момент был третьим, что с учетом возраста – ему только исполнилось двадцать три – весьма неплохо.

В тот самый первый день, вернее, утро, они выпили по три чашки кофе, потом пошли гулять по городу и загулялись так, что впервые в жизни Княжич опоздал на тренировку.

Рудик на тренировке был сердит и хмур. Говорить ему Михаил ничего не стал, решив, что глупо сразу болтать о том, что еще вилами на воде писано. Тренировался он в этот день истово, но не только потому, что старался задобрить тренера. У него словно второе дыхание открылось. Все время вспоминал Аллину улыбку, когда они прощались. Какая же она милая!

Поженились они через полгода. Он как раз привез серебро Чемпионата мира. Пока был на соревнованиях, Алла все приготовила к свадьбе. Ему осталось только примерить смокинг и поставить подпись под документом, удостоверяющим, что Алла Буряк отныне и навсегда будет носить фамилию Княжич.

Он был безумно счастлив еще целый год. А потом любимую как подменили. Куда девалась милая девушка, любящая танцевать? Вместо нее Михаила встречала вечно недовольная нервная супруга, которая с порога начинала предъявлять претензии буквально за все. За то, что сделал, и за то, что не сделал. За то, что редко звонил, и за то, что звонил не вовремя. За то, что приехал позже, чем обещал, и за то, что приехал именно тогда, когда она собиралась встретиться с подругами.

До свадьбы Алла успела немного поработать в детском центре, но после замужества работу бросила и больше о ней не заикалась. Михаил даже рад был. Ему хотелось, чтобы Алла встречала его, когда он возвращается домой. Кроме того, везде, где только можно, Княжич хотел появляться с ней. Ему было приятно радовать жену выходами в свет, кроме того, чего греха таить, льстило, что рядом с ним такая привлекательная женщина.

Рожать Алла отказывалась наотрез. Дескать, рано еще. Когда забеременела, сразу записалась на аборт. На ее беду Княжич вернулся на неделю раньше, чем планировал. О ее намерении узнал случайно: послушал запись на автоответчике, на которой подруга жены размышляла, как сделать так, чтобы муж ничего не узнал и не заметил. После скандала, слез и приступов взаимной агрессии Михаилу удалось уговорить Аллу не избавляться от ребенка. По глупости он надеялся, что с рождением малыша все наладится. Зря. Стало только хуже. Первый год Димкиной жизни она, правда, просидела возле него, но как только тот стал ходить, сдала в ясли и словно забыла о мальчике. Отводила и забирала ребенка няня, а на выходные Алла вручала сына своей матери. Та, конечно, была рада, но получалось, что Димка рос не только без вечно отсутствующего отца, но и без матери. В общем – круглой сиротой при живых родителях.

Так продолжалось до четвертого Димкиного дня рождения. Михаил изо всех сил старался вернуться с соревнований к этому дню и боялся не успеть. Предупреждать не стал – не был уверен, что все срастется, – а когда все же успел, его встретила пустая квартира. Почти семь вечера, и обычно в это время Димка уже был дома. А тут ни ребенка, ни няни, ни жены. Пустой холодильник и куча грязного белья в ванной.

Михаил заметался, стал звонить Аллиной матери, но та ответила, что третий день лежит в больнице, и где дочь, не знает. Наконец додумался позвонить няне. Оказалось, Димка уже две ночи ночует у нее. Алла на звонки не отвечает и домой с тех пор, как они виделись в последний раз, не возвращалась.

Михаил впал в прострацию. С Аллой что-то случилось! Ее сбила машина или напали бандиты.

Но все оказалось прозаичнее. Через три дня поисков, приступов отчаяния и ужаса, метаний по городу и звонков по всем возможным и невозможным телефонам оказалось, что она ушла от него.

К Рудику Малафееву.

Наверное, он страдал бы гораздо больше, если бы не был так удивлен. Когда Михаил пять лет назад сказал Малафееву об отношениях с Аллой, тот лишь поморщился и махнул рукой.

– Да ради бога! Не парься! По правде, не очень-то и хотелось! Девица не в моем вкусе!

Последняя фраза совершенно не задела Михаила. Он услышал только «не парься» и почувствовал облегчение. Все прошедшие после этого годы он не замечал, чтобы между Рудиком и Аллой были особые отношения. Да, по правде говоря, никаких не замечал! Тогда Княжич готовился к Чемпионату мира, тренировался до «умру» и домой приезжал редко. Но ведь Малафеев делал то же самое! Когда же они успели… спеться?

В состоянии крайнего удивления Михаил пребывал до того момента, пока не нашел в почтовом ящике повестку в суд. Алла подала на развод, как выяснилось, еще за две недели до его возвращения.

И тут Княжич до дрожи в коленках испугался, что больше никогда не увидит Димку.

Он бросился искать жену, чтобы любыми способами вымолить у нее прощение, пойти на любые унижения, заставить вернуться и не забирать у него сына.

Но Алла исчезла, причем окончательно, словно ее никогда и не было в его жизни. Молчал не только ее сотовый, не отзывались и телефоны подруг. Наверное, можно было дозвониться до Рудика или просто явиться на тренировку и набить лучшему другу холеную морду. Но ни звонить, ни являться к Малафееву с возмездием он не стал. Даже не потому, что понял бессмысленность подобных телодвижений. Просто выяснилось: Димку отнимать у него никто не собирался.

Через свою мать Алла передала, что не будет возражать, если ребенок поживет с ним. Она даже не добавила «пока». Значит, брать его в свою новую жизнь не хотела.

Это было довольно странно, но в тот момент он испытал облегчение и даже простил. И ее, и теперь уже бывшего друга.

Ему просто было интересно, как Рудик будет смотреть ему в глаза. Но умница Малафеев сумел избежать щекотливой ситуации. На очередной тренировке выяснилось, что Рудик давно прорабатывал возможность заключения контракта с Норвежским клубом и спешно выехал для его подписания.

Итак, Княжича бросила жена и предал лучший друг. Ситуация была довольно банальной и пошлой, но ему некогда было размышлять о прелестях малопочтенной роли рогоносца, потому что у него теперь была совершенно другая миссия: научиться жить вдвоем с сыном. Стать мамой и папой в одном флаконе, без всякой помощи со стороны.

Больше всего он переживал, как воспримет разлуку с матерью Димка. Ему только исполнилось четыре, и Михаил совершенно не представлял, как будет объяснять малышу отсутствие матери.

Но оказалось, что Димка был привязан к няне, а про маму вспомнил пару раз и словно забыл. Размышляя об этом, Княжич пришел к выводу, что ничего не знал о собственной семье. Можно сказать, профукал ее, не замечая ни того, что Алла ему изменяет, ни того, что сынишка растет, почти не зная родной матери. Это было больно.

Однако рефлексию стоило отложить на потом, потому что впереди были соревнования, а значит, опять долгое отсутствие. И ничего нельзя изменить. Во всяком случае, быстро. Уйти из спорта можно за один день, но куда? Никаких запасных аэродромов не построено, золотых парашютов тоже не ожидалось, и многие из обязательств просто невозможно было разорвать. Во всяком случае, в ближайшем будущем.

Протанцевав перед няней лезгинку и повысив гонорар вдвое, Княжич уговорил ее переехать к нему и отбыл восвояси, полный сомнений и тревожных дум.

Хорошо, что не пришлось объясняться с Малафеевым. На это у него просто не было ни сил, ни времени. Надо выиграть этот чертов чемпионат и сделать все, чтобы побыстрее вернуться к Димке.

Он тренировался как одержимый, не оставляя никому ни единого шанса догадаться, какие кошки скребут у него на душе. Даже не кошки, а кто-то более крупный и гораздо более злобный.

Разумеется, все были в курсе ситуации, а кое-кто знал об этой истории гораздо больше самого Княжича. Но все старательно делали вид, что ничего экстраординарного не случилось. Кроме того, Княжич ходил с такой безмятежной рожей, что даже беспардонный тренер, считавший всех подопечных своей собственностью и обычно не стеснявшийся в выражениях, посмотрел подозрительно пару раз и успокоился. Он всегда считал Княжича непробиваемым и был рад убедиться, что никакие бабы-дуры не собьют Мишку с правильного пути. А насчет Малафеева: уехал, и черт с ним! Все равно почти выдохся уже. Ну, успел ухватить контрактик, и молодец! К тому же невесть какой жирный. Так, с голоду не помереть. Скоро норвежцы поймут, что купили осетрину второй свежести, и выпрут Рудика восвояси. Вот тогда и посмотрим, кто смеется последним. Бог – не шельма! Он все видит! Бабу у друга увел! Завидовал, что Княжич талантливее во всем, вот и решил подгадить! Забыл видно, что если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло! Вернее, известно! Вообще, хорошо, что все наконец-то выяснилось и случилось. Теперь у Мишки начнется другая жизнь, лучше прежней!

Тренер не ошибся. Другая жизнь действительно началась довольно скоро: на соревнованиях Княжич получил травму, которая навсегда закрыла ему дорогу в спорт.

Нет, он не сломал позвоночник, не вывихнул ногу, не повредил голеностопный сустав во время забега.

Перед самым стартом его избили неизвестные.

В темноте, почти у самого шале, где жила российская команда, его отмутузили какие-то отморозки. Их, разумеется, искали, но не нашли. Вообще непонятно было, как на территорию попали посторонние.

Ребята сразу стали подозревать Малафеева, который приехал с норвежской командой, но ни разу к своим бывшим товарищам не зашел и даже не здоровался, встречаясь где-нибудь на нейтральной территории или в пресс-центре. Как будто это его обидели.

Полиция проверила алиби Рудика, и оно, разумеется, оказалось безупречным. Во время драки он был совсем в другом месте, и куча народу могла это засвидетельствовать.

Руководители делегации рвали и метали, но дело было сделано.

На чемпионате россиянам не досталось ни одного призового места.

Малафеев тоже пролетел мимо пьедестала, но, казалось, был не очень огорчен и, наоборот, выглядел как человек, довольный жизнью.

А уж чему он радовался, кто его знает.

Княжичу вообще гадать не пристало. Он пришел в себя к вечеру следующего дня, и первая его мысль была о Димке. Если в больничке придется задержаться, то последствия могут быть самые разные. В основном плачевные. Димку вообще могут отобрать органы опеки. Ну в самом деле, не может же мальчонка остаться без присмотра. Няня для него никто и никаких прав не имеет. Если придут забирать в детский дом, она даже сопротивляться не будет.

Эта мысль заставила Княжича завыть, да так громко, что мигом сбежались доктора и стали приводить в чувство. Думали, что у него истерика. Понимали ведь: выступать надежда российского спорта больше не сможет.

Никто и не догадывался, что в тот момент ему было наплевать на все, кроме сына.

Из больницы он удрал. Это был идиотский поступок, приведший к тому, что он навсегда остался немного кособоким и хромым, но ведь и так ясно, что со спортом покончено. Не хватало еще и сына потерять.

Домой он вернулся вовремя. Еще чуть-чуть, и им, как непутевым отцом, занялись бы всерьез. Но все обошлось, и от них с Димкой отстали.

Няню, правда, удержать не удалось. Она так намаялась, пока длилась вся эта катавасия, что, едва эпопея закончилась, уехала к сыну куда-то под Ярославль.

Они с Димкой остались одни.

Княжич продал квартиру в Москве и уехал в небольшой поселок на краю районного центра в Ленинградской области. Когда-то он гостил там у друга. Поселок, состоящий наполовину из старых бревенчатых домиков с резными наличниками на окнах и палисадниками, в которых цвели мальвы, наполовину – строящийся, постепенно обрастающий особняками, чем-то зацепил. Михаил купил приличный участок и автомастерскую неподалеку, на самом краю районного центра.

Теперь надо было построить дом и вырастить сына.

А дерево он посадил сразу. У будущих ворот. Клен. Раскудрявый, зеленый, с резными листьями. Ему всегда нравилось это дерево. Даже осенью, когда на других листва становилась бурой и скрюченной, клен радовал чудесными переливами желтого, лилового и алого. Не сдавался, так сказать.

Вот и Михаил не собирался.

Он не сомневался, что отморозки, избившие его, выполняли заказ. Чей, тоже понятно.

И даже над вопросом, почему Рудик так поступил, он долго не мучился. Страшное, разрушающее чувство – зависть. И Малафееву с этим жить.

Он решил, что ни на ненависть, ни на месть тратить свою жизнь не будет.

Он будет строить ее заново. Вместе с Димкой.

Фотосессия как испытание

Утром, дожевывая бутерброд, Верстовский неожиданно сказал:

– У меня есть знакомый фотограф. Давненько не встречались, правда. Повода не было. Фотосессии устраивать мне ни к чему. А фотограф Рома неплохой. Даже замечательный. У него и выставки персональные были.

Серафима почесала рыжую копну.

– И зачем вы все это мне рассказываете? Хотите встретиться, чтобы я под ногами не путалась?

– Наоборот. Я собираюсь ему тебя представить.

– В качестве кого, стесняюсь спросить? – подбоченилась Серафима.

– Не в качестве любовницы, не обольщайся! – хмыкнул Верстовский.

– Была нужда, болело брюхо! Не хватало еще в любовницы к старому перечнику пойти! Это ж себя не уважать!

– Никакой я не старый перечник! – обиделся Верстовский. – Ты сама говорила, что еще о-го-го!

– Так это я насчет спорта говорила, которым вам не помешало бы заняться! А то торчите в своей лаборатории целыми днями! Ссохлись совсем! А как любовник, извиняюсь, вы давно в тираж вышли!

– Ну до чего же ты, Сидорова, беспардонная! Что на уме, то и на языке!

– Так разве это плохо?

– Ну, лет в семь, возможно, и хорошо, а в твоем возрасте надо уже уметь держать язык за зубами!

– А я считаю…

– Наплевать, что ты там считаешь! И вообще, разговор не обо мне.

Верстовский почесал лоб.

– Так о чем я? Совсем голову заморочила со своими глупостями!

– Вы хотели мне кого-то представить. То ли друга, то ли любовника.

– Серафима, не дерзи!

– Да шучу я!

– Шутница хренова! Я ей хочу фотосессию сделать, а она на мне чувство юмора отрабатывает!

Серафима вытаращила глаза.

– Мне? Фотосессию? А зачем?

– Ты что, не хочешь хоть раз в жизни получить приличные фотографии?

– Хочу, конечно, но с какой стати?

– Понимаешь, мне нужно с ним переговорить, но не специально, а как бы по поводу.

– Ага. Невзначай будто.

– Ну да. Вот я и придумал фотосессию для своей племянницы, которая хочет стать моделью. Ты ведь хочешь?

– Уже нет. В этих модельных агентствах такой народ хамоватый работает!

– Неужели хамоватее тебя?

– Да вы и не представляете, Константин Геннадьевич! Я пришла поговорить, фотки показать, а там их и смотреть не стали! Дядька какой-то глянул вполглаза и заявил, чтобы я сначала сбросила килограммов пятнадцать, а потом на порог ступала! Представляете?

– Отлично представляю. Модель должна быть худой, как вешалка.

– А я разве толстая?

– Ты, Серафима, кровь с молоком.

– Значит, по-вашему, в модели не гожусь?

Верстовский свел глаза к переносице, как любила делать Серафима. Та кивнула.

– Вот поэтому я и передумала. И вообще, разврат один. Что порядочной девушке так делать?

– Правильно, нечего. Поэтому я и пригласил тебя в помощницы.

– А фотки для чего тогда?

– Хочу таким образом отблагодарить тебя за помощь. Ну и на память пусть останутся. Будешь внукам показывать.

Серафима пожала плечами. А в самом деле, почему бы не пофоткаться? С нее не убудет.

– А платье мне какое надеть? Синее в горошек или сарафан на лямочках?

– Умоляю, не надевай никаких сарафанов!

У Серафимы вытянулась физиономия.

– Голой, что ли, фоткаться?

– Не мечтай даже. Он сам решит насчет одежды. У него в студии на этот случай все предусмотрено. Ну так что? По рукам?

Серафима радостно кивнула.

Фотостудия, как оказалось, располагалась не в районном городке, а в Питере, причем почти в самом центре. Серафима, никогда не бывавшая в подобных местах, была разочарована. Она представляла нечто вроде театральных декораций, в которые ее усадят или поставят, чтобы увековечить в необычном образе. А она попала в огромную комнату, заваленную всяким хламом и уставленную прожекторами, стойками и другой непонятной ерундой. Вместо фона висела какая-то брезентовая штуковина, неровно и неаккуратно покрашенная. Стул, на который ей предложили сесть, был колченогим, а одежды вообще не предложили никакой.

Серафима приуныла. Ну и что из этого выйдет?

Фотограф ей тоже не понравился. Невзрачный дядька с неряшливой бородой. И взгляд у него нехороший. Смотрит, словно на чемодан без ручки, а то и вовсе мимо. Бррр…

Одежду ей все-таки дали. Какое-то платье, у которого сразу не поймешь, где верх, где низ. Кое-как напялив, Серафима уставилась на себя в зеркало и сначала даже не поняла, кто перед ней стоит. То ли проститутка, то ли корова, на которую надели седло. Сидело платье хорошо, но со всем остальным – веснушчатым, блестящим от пота испуганным лицом, косичками за ушами и загоревшими до локтя руками – не смотрелось совершенно. Даже фотограф Роман усмехнулся, когда ее увидел. Серафима уже хотела сбросить с себя это позорище, но тут явилась анемичная девица, взяла Серафиму за руку, привела в замызганную каморку, усадила на стул и велела закрыть глаза.

Сначала Серафима решила, что ни за что не закроет. Мало ли что с ней собираются сделать? Но девица расплела ее коски, стала расчёсывать волосы, мурлыкая себе под нос, и постепенно Серафима расслабилась. Все равно семи смертям не бывать, а одной не миновать. На этой мысли она закрыла глаза и стала думать о соседе.

Мысли эти так ее увлекли, что очнулась она, только когда девица стала чем-то мягким водить по векам. Серафима заморгала, хотела посмотреть, что там с ней происходит, но девица шикнула, и пришлось сидеть с закрытыми глазами еще минут десять. Наконец ей объявили, что макияж готов.

Серафима открыла глаза и от неожиданности встала.

В зеркале отражалась совершенно незнакомая девушка. Ну просто ничего общего с ней самой.

Ни волосы, ни лицо абсолютно не были похожи на те, что она привыкла видеть каждый день. Это было так удивительно, что Серафима почувствовала себя нехорошо. Как такое можно было из нее сделать? Ведь она точно знает: не бывает на свете никаких чудес. Она даже хотела спросить у анемичной девицы, но оказалось, что голос куда-то пропал, из горла вырвался невнятный сип. Девица, конечно, ничего не поняла и быстро смылась.

Серафима осталась стоять столбом перед зеркалом.

К жизни ее вернул сердитый голос Романа, призывавший немедленно явиться в студию, чтобы начать работу.

То, что фотограф называл работой, для Серафимы было сплошной маятой и мучением, каких не видывал свет. Она-то думала, что сядет и будет сидеть, а фотограф – бегать вокруг и щелкать. Подобное она видела в кино. Оказалось, что ей постоянно нужно что-то вытворять: руками, головой и всем телом. А еще делать «правильные» глаза, убрать осиновый кол из спины, снять зажим с рук и коровье выражение с «морды лица». Роман так и сказал – с «морды лица». Серафима чуть не плакала уже, но держалась. Отступать-то было некуда.

Через пять часов кошмар на улице Вязов закончился, и Роман, даже не попрощавшись, куда-то испарился. Серафима подождала немного. Все-таки невежливо было уходить, не сказав «спасибо», но студия опустела.

В той же каморке, постоянно оглядываясь, она стащила с себя невиданное платье, кое-как натянула свои шмотки, на полусогнутых добралась до дома и свалилась в изнеможении.

Больше никто и никогда не заставит ее пережить такие мучения!

Засыпая в тот день, Серафима, неизвестно почему, вдруг вспомнила недавний разговор с Михаилом. Она рассказывала ему, как очутилась в доме Верстовского. Не все, конечно. Про Дениса и украденный у нее дом говорить не стала. Зачем? Жалость вызвать? Или, наоборот, мысль о том, что такой дуры свет не видывал?