Конец эпохи Эдо

Утро

Сегодня я проснулся особенно рано, сейчас кажется, что и вовсе не спал. Пару часов, может и больше, тревожили странные грёзы, сны, рванные навязчивые, как откладываемый на потом неприятный разговор, пробивались сквозь ночную дремоту. Непонятная, разрозненная вереница образов, цветных силуэтов, которые, увы, и не вспомнить, то и дело заставляли меня ворочаться на старой затертой циновке. Какой сумбур. Смеющийся красноликий тэнгу, указывающий костлявым, иссохшимся пальцем в пустынную даль, Иори причитающий на неизвестном мне языке, злобно и язвительно улыбаясь, пытался объяснить мне нечто очень важное, но так и не был услышан.

Тщетны были попытки воссоздать цельную картину, как и всегда в таких случаях эти яркие и мимолетные фрагменты выглядят как мотыльки моли, вызволенные из потрескавшегося полузабытого шкафа, фокусируешься на них, только когда видишь их перед собой, где-то рядом, но стоит только отвести взгляд, как они разлетаются по комнате, лишь изредка напоминая о своём присутствии, порхая перед лицом, над небольшим оранжевым пламенем свечи, и по утрам, облепливая потолок бежевыми точками. Наверно оно и к лучшему, ведь к счастью, по прошествии времени удаётся забыть немало чудных небылиц и тревожных кошмаров, сбивающих с толку, запутывающих. Однако приятно иногда увидеть то чего нет, или то, чего так не хватает, утонуть, в море бурных случайностей, раствориться в ярком пейзаже, выведенном спонтанной трясущейся рукой, кистью всех цветов радуги, а позже очнуться.

Посмотрев по сторонам становится ясно, вокруг все тоже, все по прежнему. Чайник остался там же где и был. Старый чайник глиняный затертый руками, когда то на нем даже были нарисованы ирисы, теперь остались только грязноватые разводы и выцарапанное мной имя на его дне. Слегка корявая, сделанная без усердия, красовалась надпись Хидэки. Он был у меня кажется всегда, его подкинули вместе со мной, да и по его виду можно сказать, что, скорее всего он мотается по этому свету дольше меня. Он, как и я помнит, как выглядел храм в те времена, когда не приходилось ночевать на старом, холодном, обильно усыпанном занозами, колючем полу. Где то лет девять, нет, даже десять назад монахи жили в отдельных комнатах, жилой, новой части храма. Я помню как кропотливо и с каким великим усердием строился маленький оплот храмового комфорта. В отличие от старой части храма, жилые комнаты не выглядели так грузно, не нависали над головой создавая ореол мистического поклонения, не было всего этого, но вот спалось хорошо.

Будучи ребёнком, мне все там казалось неестественно большим, невероятно просторным. Хватало места чтобы устраивать небольшие представления. Мы с Иори несносно бегали из дома в дом, приставая к старшим товарищам. Они пытались при всем при этом выглядеть спокойно и не подавать виду, но невооружённым взглядом было видно, как меняется выражение их лиц. Сначала слегка подергивалась бровь, затем поскрипывали зубы и наконец сжимались скулы. Многие из них со временем утратили способность раздражаться, а с ней и немалую часть искренности, сложно было найти что-то в их одинаковых словах и формальных ответах. Думаю об этом, и становится немного грустно, неужели нас с Иори ждёт похожий исход, не могу представить каково это? Убрать, спрятать эмоции, чувства, возможность улыбаться, вот так просто, наивно, как улыбаются дети. Не понимаю. Кто знает, может быть все это естественный порядок вещей,

Чай заваренный ещё вчера был холоден. Пить хотелось сильно, поэтому можно было и перетерпеть чувство сводящее небо и даже немного по – студеному обжигающее. Вслед за этим приходит терпкая, колючая горечь. Холод, да странно, сейчас не время, в прошлом году в этот сезон было приятно, вместо пронзающего ветра вокруг носился теплый мягкий заблудившийся бриз. Небо было без облаков, ослепляло своей синевой, теперь же сводит глаза палитра исключительно серых, снотворных цветов.

За время жизни в храме у меня сформировался стойкий навык думать и молчать. Много, почти все время молчать, и говорить лишь когда меня спрашивают, иногда впопыхах, не редко совершенно тщетно пытаясь уловить мысль и суть вопроса, что был мне задан. Убеждаю себя, что безмолвные размышления и наблюдения за тем, что происходит вокруг крайне полезны. Иори и вовсе считает, это неким языком. Понимать, что до тебя хотят донести не проронив не единого слова. Да похоже на язык, но довольно односторонний, мало кто его поймет. Игнорируя слова мне и правда стало лучше видно печаль, недовольство и радость, даже тогда когда эмоции были не столь очевидны, или же и вовсе кропотливо скрываемы от постороннего взора однако это заставляло многих думать что со мной что то не так, создавало образ помешанного и замкнутого в себе человека. На самом деле я и сам понятия не имею, кто я такой. В своей голове я постоянно возвращаюсь к эпизодам моей довольно цикличной жизни, я видел их сотни, тысячи раз, и все время детали немного искажались. Ничто не запоминается до мелочей, возвращаясь к собственному прошлому, сознание непременно дорисует, добавит новые детали в уже сформировавшийся в голове устойчивый образ, а некоторые фрагменты, и вовсе превращаются в пятна, пролитые кляксы, их нужно как будто выдумать заново, стараясь не нарушить сути.

Холодно, как же холодно, хоть сейчас и темно нужно пройтись обязательно. А то так и просижу в своих грезах, господин Ясуо снова будет ругаться «Опять витаешь, на кого похож стал, с тобой разговаривают, а ты на облаке сидишь» Одевшись, я медленно вышел из комнаты, все вокруг еще спало, если бы не колышущиеся на ветру ветви деревьев, казалось бы, что все вокруг замерло, остановилось, отказалось двигаться и продолжать существовать. Да уж, эта моя глупая особенность вставать так рано, и прокручивать в голове разные нелепые мысли, туда сюда и опять. Мощеная дорога под моими ногами была узкой путеводной артерией, соединявшей все возможные пути и направления в храме, маленькие вкрапленные камушки издевательски выпирали, сколько же раз я об них спотыкался. Ускорю шаг, быстрее согреюсь, уже показалась обитель Иори, за полупрозрачной ширмой виднелся слегка тлеющий свет, «опять играл допоздна в го». Со мной больше не играет, не говорит почему, но мне понятно, я плох в этом, не выиграл ни единого раза, возможно, он просто очень хорош. Ну ничего, все в сравнении познается, Аки ему в игре никаких шансов не оставляет. Если господин Ясуо увидит что свечи не потушены, ох и достанется бедняге.

Господин Ясуо снова заставит его вычищать храмовый пруд от листьев и прочего мусора. Незавидная участь, похоже на бесконечный цикл, так много вычистил, старался в поте лица, а на следующий день нападало как будто ещё больше. Никогда не спрашивал у него, как он к этому относится, видит ли он в этом смысл или считает это пыткой? Скорее всего второе, учитывая сколько он ворчит. Выглядит необычно, как живопись наоборот, листья разбросаны маленькими переливающимися точками осенних оттенков, и приходится убирать их по крупице, понемногу, пока не останется один чистый лист, светлая зеркальная гладь. Не хотел бы я этим заниматься, хорошо, что есть Иори, человек который почти никого не слушает.

Мне хватит времени дойти до кладбища и обратно, пока колокол с железной неотвратимостью в очередной раз не прозвонит трижды и все не начнут немного вяло и сонно стекаться на очередной дзадзэн. Сколько раз мы просили господина, отказаться от этого буддистского ритуала, но он вбил себе в голову, что медитировать рано утром полезно, сделав нас всех жертвами своей прихоти. Вот справа показался, старый, уже изрядно подгнивший от сырости указатель, c него начиналась дорога к сгоревшей много лет назад новой части храма. Остался только он и покосившиеся тории*, я помню, как зачищали столбы, как их красили. Теперь на них и взглянуть страшно, нынешний год они могут и не простоять.

Далее на пути непременно встречается, то, что я называю чертой, чертой между двумя жизнями, между моим по – настоящему беззаботным детством и рано начавшейся юностью. Пожалуй, этого я уже никогда не забуду. Был пожар. Конечно, пожары совсем не редкость, и до наших краев доходят вести о том, как часто вспыхивают пожары в Киото, Осаке и тем более Эдо. Но кого они волнуют, большинство «провинциальных людей» относится к этому как к очередной резво промчавшейся мимо ушей новости. Совсем другое дело, когда это касается уже лично тебя, когда в пламени теряется что то или кто то, а с ними и какая – то часть тебя самого.

Как ни странно ту ночь я помню практически до мелочей. Все началось поздно, на счастье меня разбудил шум и роящаяся вокруг суета. Вяло оглядевшись и совершенно не успев понять, что вообще происходит вокруг, в мою комнату торопливо то и дело, мотая головой, вбежал Иори, тут же схватив меня мертвой неестественно сильной для ребенка хваткой за плечи и начал трясти, пытаясь выгнать последние остатки ночной усталости. Убедившись, что сонная пелена окончательно спала с моих немного ошарашенных глаз, с невероятным усилием он потянул меня за руку. Все было как в бреду, плыло густым туманом. А он все тащил и тащил меня за руку, приговаривая

– «Бежим скорее, тебе что жить расхотелось?»

Почувствовав боль, я вырвал руку и уже самостоятельно бежал в неясном направлении, какими то нелепыми каскадами, держась позади него. Постепенно я стал осознавать весь ужас этого происшествия. Все вокруг было озарено светом, даже на ночном небе были видны блики этого кошмарного зарева. Огонь распространялся очень быстро, ловко перепрыгивая с строения на строение, постепенно растворяя их, превращая в серый тлеющий пепел.

Обитатели храма неуклюже носились из стороны в сторону, монахи постарше, небольшими ведерками, черпали воду из маленького пруда в саду, пытаясь потушить то, что потушить уже невозможно. Наш ровесник, вечно замкнутый в себе и угрюмый мальчик, по имени Мэдока, с грозным видом, обливал из чайника тлеющие кучки серой искрящейся золы. Он был ребенком, а дети редко бывают отягощены мыслями, о невозможности изменить, исправить происходящее вокруг, это была его святая борьба.

Со всех сторон доносилось зловещее, оглушающее потрескивание скоротечно сгорающей привычной жизни. Мы все бежали и бежали не вполне понимая куда, главное подальше от всего этого хаоса. Бежали пока не увидели господина Ясуо. Страшнее всего в ту ночь был его взгляд. У него ушло много лет, чтобы отстроить и обжить это место. Превратить те тонкие стены и пустые комнаты в близкий для сердца дом, для всех нас. В ту ночь он единственный не поддался повсеместной панике. Молча стоял и смотрел, как горят его труды и время, которое он беззаветно отдал. Этот пристальный, пугающий взгляд, в красную стихию. На восстановление утраченного, уюта средств увы не выделили.

Мы добежали до того места, где уже виднелись тории, где я стою сейчас и прокручиваю эти мысли вновь и вновь. Безмолвно стояли, вкушая запах горькой древесной гари, возбужденные и переполненные сбивчивыми мыслями, нелепо смотрели куда-то вдаль. Постепенно наполняясь осознанием того, что мы никак не можем на это повлиять. Именно это понимание, ощущение беспомощности и делает человека взрослее?

Дзынь, дзынь, дзынь. Колокол?! Не рассчитал время, пора возвращаться.

Новость

Уже привычка. Так жить, это просто привычка. Все одинаково, каждый предыдущий и последующий день, искусная копия сегодняшнего. Лица, пейзажи, дела, ночью сон, какая то нескончаемая череда повторений, замкнутый круг. Но едва ли это так страшно, вот люди, что гнуться в полях, их цикл, мне кажется еще более пугающим и безвыходным. Рождение, тяжелый труд, упование на то, что дождь не утопит посевы, мечты о счастливой женитьбе зачастую так и остающиеся мечтами. Тут уже и старость подходит, как всегда незаметно и тихо. Пугающая старость, одинокая, и это еще хорошо, если ты нужен кому-то, в годы телесной и умственной слабости. А бывают и вовсе ужасные вещи, не знаю насколько это правдиво, но слухи доходили, убасутэ*, непростительное дело. Взять и вынести своего кормильца, подарившего тебе жизнь, куда-то в холодную и голодную безызвестность, надеюсь это больше слухи.

– Эй, придурок, и долго ты будешь вот так сидеть, в стену таращится, что ты хоть там увидел, аж самому интересно

– А, что?…– Как то рефлексивно вопросил я.

– Минут пять уже тут стою, даже не заметил меня

– Прости, задумался

– Ты все время, вот так пропадаешь, надумал что-нибудь?, хорошее что-то, я тебя предупреждал, будешь так пропадать, книги все у тебя отберу, начитаешься старика Кобаяси и вот пожалуйста, исчез, как нет тебя…– При чем тут Кобаяси, я давно его не читал

– Пришел на меня посмотреть, неужели дел нет других

– На кого же мне ещё смотреть, ты самый странный человек, не могу удержаться, всегда хочется тебя позлить немного, мог бы и привыкнуть за столько лет

Хм, действительно мог бы, но почему то его язвительные усмешки и вопросы, выбивающие из равновесия, всегда попадали в точку, так раздражать умеет только тот, кто очень давно и хорошо тебя знает.

– Я сегодня не просто поиздеваться пришёл, там снаружи все попрятались, никого вокруг, хотел было позвать Аки сыграть в го, но так его и не нашёл. Пока шёл к тебе, по пути встретил только Ичиро, как всегда неторопливо подметает, насвистывая себе под нос, если бы и его не увидел, подумал бы, что сплю.

– К Ясуо уже заходил?

– Нет конечно, лишний повод послушать упрёков и нарваться на очередную работу…– Неуклюже покосившись произнес Иори.

– Сам знаешь, он меня терпеть не может

– Я бы сказал, что он тебя уму разуму учит, не хочет, чтобы ты был таким своенравным.

– Учит, хмм, учит, сколько лет прошло, чему он меня научил, всегда спрашивает с меня больше чем с остальных, я до сих пор помню большинство молитв наизусть, а зачем, остальные с листка читают, у меня руки к метле приросли, он заставляет меня работать даже тогда, когда уже и делать нечего, у него то всегда работа найдётся.

При упоминании этой нескончаемой работы, от которой его обычно освобождала только поздняя ночь, он всегда меняется в лице, оно принимает страдальческий вид

– Нет, ну ты подумай, как это поможет, хочет приучить меня к смирению, покой во мне поселить, через рутину, а получается наоборот, клянусь, когда в следующий раз мне прикажет протирать статуи богов, я их нарочно с постаментов собью.

На самом деле, есть правда в его словах, все, так или иначе замечали особую строгость господина по отношении к нему. Где одним были даны вольность и свободное время, ему приходилось выполнять постоянные поручения. Раньше это было наказанием, за какие-то проступки, кои всегда находились, Ясуо не стеснялся пользоваться возможностью прицепиться к Иори. «Ты слишком груб», или «Ты работаешь, только по указке, в тебе нет тяги к труду, тобой всецело правит лень».

Со временем, сложилось негласное обстоятельство, где были две устоявшиеся роли, обвинитель и виноватый. Предлоги уже были не нужны, все происходило как то само собой, господин указывает, Иори свыкнувшийся с позицией вечно виноватого выполняет. Не знаю, чем вызвана эта строгость, но мне кажется, что он присматривается к нему, видит в нем наследника, буйного, неисправимого, но все-таки наделенного какими-то редкими качествами, которые другие не могут в нем разглядеть, и я не могу. Или он видит в нем себя, молодого, полного амбиций, вольностей и ошибок и таким образом пытается показать ему другой путь.

Но все это домыслы, реальность в таких случаях кажется непонятной и обманчивой.

– Всё равно зайти придётся, да и интересно, что там такое, какой повод у всех прятаться.

Иори вновь сделал болезненную гримасу, было видно, как сильно он хотел бы так же спрятаться

В какой то момент я подумал, что он чем то напуган, что то неуловимое теплилось в его опущенном взгляде и немного сгорбившейся позе, но вдруг он внезапно воскликнул

– Возьми шляпу, там дождь идёт, не хватало ещё, чтобы ты замочил свою нелепую голову.

– А твоя где? Сам-то без неё пришёл

– Самому интересно, потерял наверно

– Оно и не удивительно, вечно все разбрасываешь, ты её как-то раз у себя на голове забыл, потом искал все утро, пока она у тебя с макушки не свалилась

Иори засмеялся, он часто смеётся, хорошее качество, кто бы что не говорил, смех остужает, даёт почувствовать, что груз навалившихся проблем, вовсе не такой тяжёлый, человек умеющий и любящий смеяться, уже счастлив, даже если сам этого не осознает.

А моя то шляпа где? Как на зло не помню. Ничего, сейчас найдётся. Только вчера её видел. Ааа, точно, повесил у выхода.

– Пойдём уже, не планировал у тебя тут весь день столбом простоять

– Что ж ты такой нетерпеливый

– Это не я нетерпеливый, а ты медлительный

– Ну а куда торопится то, мы никуда не опаздываем, кстати, знаешь, кто никогда не опаздывает, тот, кто никуда не торопится

– Большей чуши я в жизни не слышал, если никуда не торопится, может и не опоздаешь, да вот только все пропустишь

– Поднимайся, давай, надоели уже эти твои разговоры не о чем

Он прав пора бы уже и воздухом подышать.

На улице по-прежнему не по сезону студено. Откуда-то с береговой линии стремительно и гневно несётся холодный ветер. То, что сейчас льётся с неба, и дождём то не хочется называть, так маленькие едва уловимые для глаза крошки, будто кто-то крошит над нашими головами огромную рисовую лепешку. Листья под ногами превращаются в густую однородную массу, прилипающую ко всему. Действительно, пройдя немного в этой кромешной тишине, стал осознавать, её сковывающий, немного зловещий характер. Храм и окрестности, куда не глянь, похожи на копии самих себя. А может и не стоило выходить, не с проста же все вот так попрятались.

Иори шёл впереди меня, то и дело любопытно и немного нервно озираясь по сторонам, как будто желая увидеть, что то ожидаемое, то о чем уже знал. Но вокруг была только пугающая беззвучная пустыня

Складывалось ощущение, что и жаворонки, так любившие гостить в пучине густых ветвей, так же в пугающем ожидании чего то, нашли себе другой приют. В конце концов на нашем неприметном храме, сокрытом в вековых лесах за грядой старинных камней, обильно заросших мхом не заканчивается их жизнь, их свободе можно только позавидовать.

– Вон он, наконец-то!

Вдруг вскрикнул Иори и тут же, сорвавшись с места, помчался к храмовому огороду. Не знаю, чем оправдана его спешка, он за буквально пару секунд, перепрыгнув несколько маленьких заборчиков оказался возле Ичиро, нашего местного дворника с довольно темным прошлым.

Восточнее нашего храма располагалось имение, оно было одним из самых богатых в Миэ. Там жил уже пожилой торговец, у которого была своя ремесленная мастерская по изготовлению изделий из нефрита. Его массово выкапывали в карьере, между городками Цу и Мицусака. Эти изделия, особенно вытянутые змеевидные драконы и фигурки будд, весьма успешно продавались и высоко ценились от Эдо до Рюкю. Я не помню сейчас его имя то ли Хизока то ли Хизэши, помню его фамилию, ее до сих пор многие помнят – Мори. Он довольно поздно женился, но в преклонном возрасте боги все – таки подарили ему сына. Им и был наш дворник Ичиро. И понятно, что дворником он был не всегда, ему пророчили продолжить семейное дело и прожить безбедную жизнь. Но около пятнадцати лет тому назад, его отец умер, годы взяли свое, жена его хоть и была значительно моложе, но то ли от груза навалившихся на нее проблем, то ли от сильной боли утраты, умерла, и примерно через год уже хоронили ее.

Юного Ичиро, довольно болезненно переживавшего такой поспешный уход самых близких людей, передали на воспитание его дяди Сэберо, который приехал в наши края, кажется из Нагано. Как мне рассказывали, он не сильно заботился о воспитании молодого наследника. По своей натуре он был очень ленивым и ко всему прочему заядлым пьяницей и балагуром, но к Ичиро относился радушно, возможно потому что не имел возможности свободно распоряжаться состоянием своего брата, но очень этого желал. Вообще говорят, что он и правда любил Ичиро, но напиваться и закатывать сценки он любил намного больше. Так продолжалось довольно долго, и юный хозяин нефритового дела под влиянием своего буйного как гроза дяди, постепенно поддавался его влиянию. Ичиро стал выпивать и проводить много времени в публичных домах, совершенно забыв обо всем кроме наслаждений, люди которым он доверил вести дела, были заинтересованы в основном в собственном обогащении и не много смыслили в торговле и нефритовом деле. Работники, помнившие, как к делам относился его покойный отец, постепенно разбегались, остались только самые преданные, вкопанные в это место, не видевшие себя где-либо еще.

Так и продолжалось несколько лет. Но постепенно все начало рушиться на глазах. Из-за недостатка работников резко упало качество изделий, пропорции не соблюдалось, витые драконы крошились, минималистичные лица будд, получались перекошенными, недовольными, сильно сократилось и их количество. Дела шли хуже и хуже, пока в какой-то момент предприятие не лишилось половины заказов. Ичиро и Сэберо даже не замечали, что все постепенно катится в яму. Их глаза не видели ничего дальше бутылки стоящей на столе и пленительных девушек, чаще крестьянок, нежно, но фальшиво отводящих взгляд, прельстившись звоном монет. Они начали осознавать, свое нынешнее положение только тогда, когда на столе все реже появлялась бутылка вожделенной выпивки и девушки перестали бросать томные взгляды. Деньги таяли, их перестали пускать в «приличные» заведения и даже угощать в долг. Остановило ли их это, вовсе нет, они стали пить больше и пуще прежнего утопать в пороках. Чтобы продолжать жить такой жизнью Ичиро ничего не оставалось, кроме как продать мастерскую, тем самым окончательно обрубив возможность постоянного, пусть и скромного заработка, но он был рад быстро полученной сумме. Сэберо просто сиял от счастья, узнав об этом и тут же рано утром, взяв часть денег из комнаты еще спящего племенника, побежал нещадно их тратить.

Его нашли ранним утром, раздетым и с пробитой головой. Тело лежало в овраге в неестественной, скрюченной позе, такое положение тела могло натолкнуть на мысль, что виной его смерти и было падение в этот глубокий овраг. Но у следствия появились закономерные вопросы, почему в момент смерти он был голый, если он уходил с немалой суммой денег, то где же она теперь, столько при всем желании очень тяжело потратить за один вечер, возможно его длинный язык стал причиной такой кончины. Опрашивая людей знавших его они убедились, в том, что с таким человеком могло случиться вообще что угодно. Хозяин ближайшего постоялого двора рассказывал о его пьяных выходках. О том как Сэберо утверждал, что в Нагано он был непревзойденным наездником и равных ему не было, один из постояльцев прекрасно понимающий, что это скорее пьяное бахвальство, предложил ему скакать наперегонки, до ближайшей мельницы. Сэберо ничуть не смутившись, сделал ответное предложение, и превратил это пари в спор на солидную сумму денег. Еле еле с большим усилием шатаясь и почти падая, он все-таки смог выйти на улицу, постоялец легко одним ловким движением запрыгнул на коня и указал пальцем на другого, предназначенного для Сэберо. Было видно, что у него весь мир крутится перед глазами и почва нагло вырывается из под ног, он подошел к коню, нелепо и неторопливо поковылял вокруг него и шепнул ему, что то на ухо. Затем сделал мощный рывок, но так и не смог заскочить на него. Завалившись на бок, он лежал в грязи и долго и истошно смеялся. Его оппонент подошел к нему и сказал, что не возьмет с него ничего, но пьяный и уязвленный Сэберо достал из-за пазухи деньги и так же, не вставая, барахтаясь в грязи, стал выкидывать купюры и монеты в стороны. Постоялец улыбнулся, покачал головой и ушел, наверно не желая больше видеть это зрелище. Люди, стоявшие вокруг и наблюдавшие за этим действом, сначала боязливо по одному, затем и вовсе толпой стали окружать неудачного наездника, потихоньку собирая деньги, что он разбросал вокруг.

И это только один из случаев, коих было немало, практически каждый вечер он устраивал, что-то подобное. Но теперь это все в одночасье закончилось. Следствие в итоге зашло в тупик, скорее из-за нежелания его продолжать вообще. Ичиро узнав об этом сначала пытался разобраться, в том, что же на самом деле приключилось с его дядюшкой, но это не принесло никаких результатов, затем начал пить, как никогда до этого. Спустя пару месяцев он стал пытаться восстановить, развалившееся по его вине семейное дело. Но вскоре осознал, что с его репутацией, никто не хотел с ним связываться. Последнее, на что он решился, продать родовое имение, по заведомо низкой цене, так как из за отсутствия большинства слуг, и оно пришло в упадок. Продав его, он просто ушел, никто не видел его в наших краях несколько месяцев. Но спустя время, заросший густой бородой, одетый в какие то истрепанные лохмотья, похожий скорее на дряхлого старика, он вернулся и на коленях просил господина Ясуо дать ему кров в монастыре. Ясуо согласился и предложил ему подметать территорию храма, на что тот с удовольствием согласился. Я помню его тогда, мне с трудом верилось во все эти истории, о его буйной молодости. Никогда не видел более спокойного и немногословного человека. Перед тем как что-то сказать, он обычно очень долго думал, тщательно подбирая слова, создавалось впечатление, что в его сознании слова это ограниченный ресурс, и он боится тратить их. Со временем он ожил и даже стал иногда улыбаться, но вот к алкоголю больше не притрагивался.