Милый дедушка Константин Петрович! Ты достойно представлял Россию в чужой стране и был настоящим посланником своей Родины! Ты всю жизнь творил добро, лечил бескорыстно и богатых, и бедных, и даже в тюрьме вылечил нескольких больных.
Одним из них был бедолага-сокамерник, заразившийся кожной болезнью, которая называлась среди простого народа «огонек». Эта язва часто выбирала себе местом жительства голову человека, тогда «огонек» выедал все корни волос, и больной оставался плешивым. Если «огонек» садился на руки, он съедал ногти, образовывал болезненные ямки на коже. Дед, как доктор, до самого расстрела пользовался определенной свободой передвижения и под бдительным оком конвоя собирал травы – лечил больных.
Милый дедушка! Ты помог даже одному из своих тюремщиков, рыжему веснушчатому чекисту, вылечил его загноившуюся рану на предплечье. И когда тебя вели на расстрел и уже все было понятно, истекали последние минуты твоей щедрой и праведной жизни, ты не забыл проверить перевязку, порадоваться быстрому заживлению раны, и рыжий потом, неожиданно для самого себя, плакал как ребенок, стоя у холодного страшного рва.
В Кульдже
Следующим воспоминанием Ритки была Кульджа, расположенная на северном берегу реки Или. Вода в Или летом была теплой, в ней можно было прекрасно купаться, если бы не водяные змеи. Их здесь оказалось огромное количество: они плавали в воде и часто выползали на берег, где чувствовали себя вполне уверенно. Водяные змеи питались рыбами и раками: их укус убивал или парализовывал свою речную добычу, для человека же был безвреден, но Ритка все равно боялась этих змей.
Однажды она играла у реки, собирала камушки, мастерила маленькие арычки[31 - Арыки – оросительные каналы или протоки, которые отводят воду от реки или ручья, а также канавы, прорытые на полях для полива растений.] и запруды и вдруг почувствовала под ногами что-то мягкое – это оказалась большая серая змея. Она зашипела на Ритку, поднялась, готовясь к броску. Девочка резко отпрыгнула в сторону, и змея, поднимая пыль, быстро поползла к реке и погрузилась в воду. Долго Ритку при воспоминании об этом случае передергивало от ужаса и брезгливости, и теперь она внимательно смотрела под ноги, а чаще всего ходила у реки с крепкой палкой.
Позднее она узнала, что самые опасные не серые, а черные змеи, большие и длинные. От их укусов люди часто умирали. Интересно, что змеи время от времени кусали домашних кур, и куры, такие маленькие по сравнению с людьми, тем не менее выживали. Правда, они теряли все перья, слепли и бестолково кружились по двору, по этому признаку хозяева узнавали о змеином укусе. Но через несколько дней куры приходили в себя, снова обретали зрение и обрастали новыми перьями.
Змеи считались очень живучими: кажется, убили гадину, а оставь ее лежать, она через некоторое время уползет. Поэтому местные, убив змею, всегда отрубали ей голову.
Кульдже повезло: город построили между долиной и горами, в горах бывало холодно, в долине слишком жарко, а здесь умеренные зимние морозы и теплое, тихое лето. Это было сухое тепло с легким освежающим ветерком – такое приятное в отличие от влажного жаркого юга Китая, где пот стекал ручьями с непривычных к такому климату европейцев и мокрая одежда прилипала к разгоряченному телу.
Лучи солнца в Кульдже не жгли, не палили, а ласкали, и под этими ласковыми лучами зрели на многочисленных бахчах вкуснейшие синьцзянские дыни и сахарные арбузы.
По обеим сторонам улиц протекали арыки, местные говорили «арычки»; за арычками – немощеные тротуары. Они были узковатые, грязные в дождь, если прохожие шли навстречу друг другу, то расходились с трудом. Когда в Кульдже появились русские, то уйгуры при встрече на узкой дорожке могли столкнуть чужаков прямо в грязь.
Вообще в этих краях часто было неспокойно: слишком много национальностей, каждая со своими верованиями, привычками, традициями. Как живут соседи в коммунальной квартире: иной раз дружат до родства, а иной, напившись горькой, избивают друг друга до полусмерти, – так соседствовали и народы Синьцзяна.
Старикам Кульджи было памятно, как воевали китайцы с уйгурами, как мужчины уходили на войну, а на женщин с детьми нападали калмыки, забирали как добычу с собой. Нападали днем, поэтому женщины и девушки забирали с утра детишек, уходили из города, прятались до темноты в густых зарослях тальника, что рос по берегам Или.
Калмыки искали их, и женщины спускались в реку с обрывистых берегов, прятались в воде, держась за корни деревьев, – только головы торчали на поверхности. Многих детишек и молоденьких девушек уносило течение, и по Или плыли детские шапочки и тюбетейки – река не возвращала свои жертвы.
Сейчас в Кульдже стояло краткое затишье. Город жил мирно. Уличные дороги были покрыты пылью, которая поднималась вверх от движения повозок и долго висела в воздухе. От большого количества повозок эти дороги покрывались не только ямками, но и большими ямами, весной и осенью полными густой грязи.
Самая большая улица города называлась Тугры купир, что означало «Прямой мост». Грязь здесь доходила до колен лошади, и это было еще ничего, потому что на остальных улицах – Муйын кисек, Китай базар – жидкая грязь доходила лошади до самого живота. Мамочка и бабушка боялись за Ритку – как бы не упала в такую яму: случалось, что в них даже тонули бедные ишаки.
Уличные сцены
Часто на уличных дорогах можно было увидеть, как бык или пара быков тянут арбу, нагруженную тяжелыми мешками. Иной раз арба так прочно застревала в большой яме, что бык никак не мог сдвинуть ее с места, и тогда хозяин изо всех сил тянул веревку, привязанную к кольцу в носу быка. Из большого черного носа текла кровь, капала в грязь, но за веревку неумолимо тянули, при этом награждая быка сильными ударами длинного кнута.
Когда Ритка впервые стала свидетельницей такого зрелища, она плакала. Потом старалась не смотреть в сторону проезжавших мимо телег. Заметила, что китайцы не били своих лошадей, поэтому китайские лошади были сытыми, сильными и никогда не застревали в грязи.
В каждый двор вели широкие мостки, и его окружали высокие стены с деревянными воротами. На ночь окна домов изнутри закрывались на ставни. Самые богатые строили дома из кирпича, средние – из дерева, самые бедные – сбивали из простой земли, с земляными полами. Но все они были без удобств и электричества.
Топили жилье чем придется: соломой, дровами, сорной травой, кизяком. Кизяк делался так: брали навоз любой домашней скотины, в основном овец или коров, смешивали с мякиной или соломой, сушили на солнце, а потом складывали лепешки или кирпичики в кучу под навесом. Горел кизяк не очень, к тому же сильно дымил.
В Кульдже Дубровины жили в казарме, однако после тюрьмы эта казарма казалась им раем.
Русская лекарка
В то время в Кульдже уйгуров называли таранчи, а татар нугаями. Соседями Дубровиных были таранчи, нугаи и дунгане. Ритка познакомилась с уйгурской девочкой Гульсумхан и даже побывала пару раз у нее в гостях. Подружками они не стали: уйгурка сидела дома и помогала старшей сестре по хозяйству, месила тесто для лепешек, кормила скот, а у Ритки в казарме не было ни скотины, ни хозяйства, мамочка с бабушкой в помощи не нуждались, и русская девочка целыми днями напролет осматривала окрестности.
Уйгуры относились к русским неважно, зато очень любили татар и с радостью выдавали своих дочерей за них замуж: ценили их религиозность и грамотность. Почти все татары были грамотными, и уйгуры к татарским именам даже добавляли слово «мулла»[32 - Муллами обычно называли мусульманских духовных лиц и просто грамотных людей.]: Вали-мулла, Риза-мулла, Вафа-мулла. Грамотных татарок уйгуры величали уважительно «мулла-хатын».
Елизавета Павловна с Верочкой и раньше, благодаря врачебной практике Константина Петровича, близко общались с людьми самых разных национальностей, а сейчас, имея в соседях уйгуров и дунган, близко познакомились с их повседневной жизнью и имели возможность сравнивать обычаи и традиции.
Особенно часто приглашали в гости бабушку: много лет помогая деду в приеме больных, она могла правильно поставить диагноз и дать дельные советы в лечении. Как-то, поспешив на причитания соседки-уйгурки, решившей, что ее муж умирает, Елизавета Павловна обнаружила обычное несварение желудка после сверхобильного ужина и спокойно спасла «умиравшего» английской солью в качестве слабительного и таблеткой люминала на ночь.
Бабушка облегчила также страдания старшего сына этих же соседей: осмотрев больного, поставила диагноз «малярия» и «прописала» хинин, который очень хорошо помог бедному юноше.
Маленькую дочку соседей-дунган, страдавшую уже целый месяц лихорадкой, бабушка боялась лечить: не могла понять причины лихорадки. На малярию было не похоже. Елизавета Павловна вздыхала:
– Был бы Костя с нами, он бы вылечил.
Наконец, пожалев малышку, которую родители уже готовились хоронить, бабушка решилась: с утра приготовила отвар из листьев сенны и первым делом прочистила девочке кишечник, затем прогрела ледяные ножки горячей водой с горчицей и дала крошечную порцию хинина. Вечером заварила чай из корня пиона, вспомнив, как рассказывал ей Константин Петрович о жаропонижающем и противовоспалительном действии этого чудесного растения.
На следующий день повторила процедуры. Когда Елизавета Павловна пришла лечить больную на третий день – девочка, веселая и живая, выбежала ей навстречу: лихорадка отпустила ее.
Благодарные соседи не знали, куда посадить и чем угостить русскую лекарку. Вместе с бабушкой обычно отправлялась в гости и любознательная Ритка.
Жить в соседах – быть в беседах
Татары в Кульдже считались богатыми, они строили дома с окнами, а уйгуры – сплошь без окон, вместо них пробивали отверстие в потолке и ставили деревянную решетку – панджару. В большой комнате делали две панджары, в маленькой – одну, причем отсутствие окон объясняли защитой от воров.
В гостиной соседей-уйгуров Елизавета Павловна, к своему удивлению, не увидела никакой мебели, кроме низкого маленького столика на возвышенной половине комнаты. За этим столиком хозяева обычно ели, сидя на полу, покрытом мягким шерстяным войлоком, серым с белыми узорами. Возвышенная часть считалась теплой и чистой: поднимаясь туда, снимали обувь. В общем, жили уйгуры на полу, подобно кочевникам.
В комнатах без окон всегда стоял полумрак, освещались они масляным светильником: в миску наливали льняное масло, скручивали фитилек и опускали в это масло. Светильник коптил и издавал неприятный запах, которым пропитывалась вся одежда и белье.
Уйгуры в национальных костюмах
Для русских такой дом был слишком темным, подобно чулану. Дубровины привыкли к светлым комнатам, большим окнам, чтобы любоваться из них закатом и восходом, чтобы в стекло стучали душистые ветви сирени, чтобы распахнуть после грозы ставни – и дом наполнился свежим воздухом. В отличие от русских, уйгуры свое жилье не белили, считая, что известь вредна.
В каждом уйгурском доме стояла печь для выпечки хлеба – тандыр. Зимой продукты хранили в леднике, летом коптили, сушили. Мясо часто резали кусочками, жарили и складывали в горшки, заливая сверху салом, – такое мясо могло храниться какое-то время. Из горшка брали понемногу и варили обед.
Уйгуры очень любили байховый чай, но пили его не так, как русские, а с молоком и солью, из широких и глубоких чашек, накрошив туда предварительно уйгурских лепешек. Называли этот чай «атканчай». Если в доме имелась такая роскошь, как сливочное масло, то с удовольствием добавляли и его в сей сытный напиток. Иногда вместо масла лили в чашку сметану и посыпали все семенами кунжута. Получался почти суп, и Елизавета Павловна, когда ее в первый раз угостили таким чаем, ждала ложку, но заметив, что ложками никто не пользуется, принялась пить, как все, через край чашки. Оставшуюся на дне заварку, прежде чем выбросить, долго жевали.
Когда подали горячий плов с бараниной и курдючным жиром, Елизавета Павловна уже не ждала столовых приборов, а ела его, как и хозяева – тремя пальцами, сложенными вместе.
В дни праздников соседи-уйгуры устраивали пиршество – мяшряп. Спиртного они не употребляли и даже не пробовали. Играли на двухструнном щипковом дутаре и длинном струнном тамбуре, пели, танцевали, выходя на середину комнаты по двое. Танцевали всегда долго, поскольку не тратили энергию на прыжки, приседания или топанье ногами, а кружились мелкой плавной поступью.
На мяшряпе не только веселились, но и беседовали, старшие наставляли младших, поэтому невежу уйгуры называли «м?шр?п к?рмиг?н»[33 - Не видевший мяшряпа (уйгур.).]. Кроме того, это был и круг верных друзей, готовых разделить радость и поддержать в скорби.
Дунгане – китайские мусульмане, – жившие в Кульдже, по наблюдениям Елизаветы Павловны, были крупнее, крепче и мускулистее китайцев, с мужественной осанкой и слегка выпученными глазами, и, в отличие от китайцев, они никогда не уродовали женщинам ноги. Разговаривали дунгане по-китайски, жилье тоже строили на китайский лад. Главным в доме был мангал, который топили каменным углем, напротив него в потолке пробивали большое отверстие. Обед обычно начинали с чая, заканчивали супом, очень любили лапшу.
Дунгане не отдавали своих дочерей за неверных. Интересно, что при этом они сами часто женились на китаянках, но детей воспитывали в исламе. Дубровины заметили, что соседи-дунгане отличались строгостью семейных нравов и совершали в строго определенное время намаз.
Дунгане отличались храбростью и решительностью, но вместе с тем вспыльчивостью и склонностью к ссорам – даже разговаривая между собой, они размахивали руками, то и дело вскакивали с места, жилы на шее и висках у них вздувались. Настроение у них менялось очень быстро: только что они говорили мирно и громко смеялись, и вот уже хватались за ножи, которые носили с собой с раннего детства. Китайцы называли дунган злыми.
Мужчины и женщины у дунган одевались одинаково: распашная куртка с застежкой на правом боку и широкие штаны. Одежда отличалась цветом: старухи носили белую, молодые женщины красную, украшенную вышивкой, мужчины голубую. Сами шили матерчатую обувь – белые чувяки.
Дунгане
Жившие в Кульдже русские казаки отличались трудолюбием, верностью православной вере, аккуратностью и чистоплотностью. У них в доме не было ни одной грязной вещи: даже черенки кочерги, сковородника, лопаты для посадки хлеба в печь были чисто выскоблены.
