– Какая-то вертихвостка, – продолжил Вольфганг. – Она была с этим парнем, который предлагает работу. Девица вдруг меня обняла и поцеловала. Сказала, поклонница джаза.
– Хм.
– Что поделаешь, если я неотразим.
– Симпатичная?
– Господи, не знаю! Вряд ли, иначе я бы заметил. Я спешил уйти, и она меня поцеловала. Отметь, не я ее, а она меня. Если хочешь знать, твои подозрения меня слегка огорчают.
Прищуренный взгляд чуть смягчился.
– Ну-у, меня можно понять, – сказала Фрида.
– Только если допустить, что ты мне не доверяешь.
Пробило.
– Я работаю в ночных клубах. – Вольфганг стремился развить преимущество. – Там полно глупых девчонок. Что прикажешь делать? Нанять шесть телохранителей, как Рудольф Валентино?[23 - Рудольф Валентино (1895–1926) – американский киноактер итальянского происхождения, секс-символ эпохи немого кино.] Я не желаю быть заложником своей неодолимой привлекательности.
Фрида засмеялась. Он умел ее рассмешить.
– Ты прав. Я дура. Прости, Вольф.
– Вот ведь. Как будто я заглядываюсь на других.
– Я знаю. Извини. Устала… Но если еще увидишь эту вертихвостку, скажи, чтоб держалась подальше, ладно?
– Если увижу, скажу. Но вряд ли мы с ней свидимся, детка. Кажется, ты спешила?
– Господи, да!
Фрида опять взяла его лицо в ладони и притянула к себе.
– Кстати, бог с ней совсем, но то был не поцелуй. Вот что такое поцелуй.
Фрида приоткрыла губы и одарила мужа смачным поцелуем, полным изголодавшейся страсти. Радостно курлыкнул Отто, зажатый меж родителями.
– Погоди, опущу ребенка, – выдохнул Вольфганг, свободной рукой облапив жену.
– Нет, не могу. Извини, Вольф. – Фрида высвободилась. – Надо бежать. Папа взбеленится, если останется без селедки.
Подхватив сумку, она ринулась к двери.
– Нам надо больше времени уделять друг другу, – сказал Вольфганг, провожая ее.
– Знаю, милый. Но я работаю днем, ты – ночью, и у нас два карапуза. Обещаю, мы выберем время для нас с тобой, но только, наверное, когда мальчики вырастут.
Тряско и натужно подъехал лифт.
– Может, году в сороковом. Когда они будут студентами. Закажи столик в ресторане.
Вольфганг не улыбнулся.
– Я серьезно, – сказал он.
– Знаю, знаю, я шучу. – Фрида взглянула сквозь ромбовидные ячейки клетки-лифта. – Мы выберем время, правда. Постараемся.
Лифт вздрогнул, лязгнул и пополз вниз. Лодыжки, бедра, грудь. Прощальная улыбка, и Фрида скрылась в шахте.
Отто, радостно наблюдавший за маминым исчезновением, вдруг не смог с ним примириться и заревел. Вольфганг устало поплелся в квартиру.
Он думал о Фриде. О том, как сильно ее любит. Как сильно хочет. Как без нее ужасно плохо.
Потом в его мысли незвано явилась Катарина.
Наверное, она еще в клубе. Пьет, танцует. Жизнь в джазе, детка.
Вольфганг прошел в кухню и отыскал какой-то сухарик.
Не шибко джазово, детка.
Пропади он пропадом, Фридин папаша.
– Почему твои дед с бабкой сами не могут сделать свои блядские покупки? – спросил Вольфганг сына.
– Блядские, – повторил Отто. – Блядские покупки. Блядские. Блядские. Блядские.
Старый знакомый
Берлин, 1923 г.
На улице Фрида побежала к трамваю и чуть не попала под колеса. Машины ездили как бог на душу положит.
Вольфганг окрестил городской транспорт «механизированным дадаизмом». Та к он шутил. Дескать, в Берлине сюрреализм настолько популярен, что даже шоферы бросают вызов содержанию и форме.
Но Фрида, мать двух сорванцов, не видела в этом ничего смешного. И даже собирала подписи под обращением в городскую управу, промозглыми субботними утрами топчась перед входом в метро. Ответа пока не было. Газеты сообщали, что берлинские власти намерены последовать примеру Нью-Йорка и на Потсдамерплац установить первый светофор. Однако нововведение, полагала Фрида, в ближайшем и даже обозримом будущем вряд ли доберется до неброских улиц Фридрихсхайна.
Сделав две пересадки, она очутилась в районе своего детства Моабит, где до сих пор обитали ее родители, сейчас поджидавшие ее на ступенях Марктхалле, что на Йонас-штрассе.
Фрида любила бывать на этом рынке с большим арочным входом из красного и желтого кирпича. Его построили в 1891 году, за девять лет до ее рождения, и рынок всегда был частью ее жизни. Казалось, в этой огромной пещере Аладдина, шумной и полной лихорадочной суеты, отыщется любая волшебная диковина, какая только есть на свете.
В детстве она появлялась под этими стальными арочными сводами каждые выходные. Сначала в коляске, потом за руку с мамой. Позже прибегала в хихикающей болтливой стайке школьных подружек и, наконец, застенчиво прогуливалась с мальчиками. Здесь она познакомилась с Вольфгангом. Голодной зимой 1918 года тот был уличным музыкантом, и она угостила его вяленой говядиной, которую мать исхитрилась раздобыть ей на обед.
И вот, будто совершив полный круг, она сюда вернулась, только нынче сама за руку вела родителей.
Когда почти все покупки были сделаны, Фрида вдруг увидела Карлсруэна. Они не встречались с того дня, как бывший работодатель своим натиском положил конец ее карьере натурщицы, и сейчас Фрида поразилась, насколько он опустился. На рынке Карлсруэн не покупал, но торговал. На задворках громадного зала, где обосновались старьевщики, он установил маленький прилавок и вместе с женой пытался сбыть свои некогда бесценные произведения.
Жалкое зрелище. Чета Карлсруэнов исхудала и пообносилась. Прежде брыластые щеки скульптора обвисли складками. Супруги были без пальто и заметно зябли. Даже летом в павильоне гуляли сквозняки.
