Мои нереальные парни
– Еще нет. Вообще-то, я решила не выходить после декретного отпуска, так что надо обставить все очень деликатно.
– Ого, – сказала я. – Здорово. Ищешь другую работу?
– Нет, мы подумываем переехать из Лондона. – Наступила короткая пауза, в течение которой я быстро прокрутила в голове все наши разговоры за последний год, пытаясь вспомнить, говорила ли Кэтрин об этом раньше. – Таким образом, у меня будет возможность хорошенько обдумать, чем я хочу заниматься, став матерью двоих детей.
– Правда?
– Да, мы много раз это обсуждали… Оливия, не ешь обертку, солнышко, она невкусная. – Кэтрин протянула руку и вытащила бумажку из раскрытого рта дочери. – У нас будет больше места, а у детей – нормальное детство.
– Мы выросли в Лондоне. По-твоему, наше детство не было нормальным?
– Мы выросли на самых дальних окраинах пригорода, едва ли их можно назвать Лондоном.
– Мы ведь договорились – если есть красные автобусы, то это Лондон.
– На днях возле станции Тутинг-Бродвей какой-то мужик с утра продавал блоки гашиша. Оливия попыталась схватить один – подумала, что это печенье.
– Песенье! – внезапно воскликнула Оливия – ни дать ни взять Лазарь, воскресший из сахарной комы.
– Никакого печенья, ты только что съела четыре пирожных.
– Песенье, мам, позялуйста, – сказала она писклявым голоском, ее розовый ротик начал кривиться.
– Нет, – отрезала Кэтрин.
Выйдя на середину гостиной, Оливия бросилась на пол, словно скорбящая итальянка.
– МАМА, ПОЗЯЛУЙСТА! – взвыла она. – НИНО, ПОЗЯЛУЙСТА, ПЕСЕНЬЕ. ПЕСЕНЬЕ. ПОЗЯЛУЙСТА.
Кэтрин встала.
– Это надолго, – сказала она и через несколько секунд принесла печенье с кремовой прослойкой. Рыдания тут же иссякли.
– Куда решили перебраться?
– Скорее всего, в Суррей, к родителям Марка.
Я кивнула.
– Что? – спросила Кэтрин.
– Ничего.
– Похоже, ты не слишком высокого мнения о Суррее.
– Вовсе нет.
– Да.
– Ты знаешь там кого-нибудь? – спросила я. – Кроме родителей Марка?
– Вообще-то, да. Помнишь Неда, лучшего школьного друга Марка, и его жену Анну?
– Конечно, мы познакомились на твоем дне рождения в прошлом году, и она говорила исключительно о расширении своей кухни.
– Они живут неподалеку от Гилфорда. Анна обещала представить меня местному сообществу мамочек.
Сообществу мамочек…
– Хорошо, рада это слышать, – сказала я. – Просто не хочу, чтобы ты чувствовала себя одиноко.
– Вряд ли мне грозит одиночество: до Лондона всего полчаса на поезде. Дорога до центра займет у меня примерно столько же, сколько у тебя.
– Ты права, – согласилась я, хотя вовсе так не считала. Однако я хорошо знала этот воинственный пыл в ее голосе и поспешила опрокинуть на него ведро ледяной воды. – И телефоны никто не отменял.
– Вот именно, – подтвердила Кэтрин, перебирая темные, мягкие пряди детских волос. – Все ведь и началось с телефона.
– Ты помнишь, о чем мы вообще говорили? До сих пор в голове не укладывается, как мы в течение семи лет умудрялись проводить вместе целый день в школе, а потом каждый вечер по два часа висеть на телефоне.
– Ох уж этот телефон… Мы с мамой только из-за него и ругались. Помню, как твой отец приезжал за тобой и привозил распечатки телефонных счетов. Они с моей мамой сидели за кухонным столом с двумя бокалами шерри и обсуждали дальнейшие действия, словно главы государств на переговорах.
– Я уже и забыла…
– Как твой папа? – спросила она.
– Все так же.
– Ему совсем не лучше?
– На самом деле все гораздо сложнее, Кэт, – сказала я довольно резко, надеясь, что она не спросит, насколько.
– Ладно.
Кэтрин положила руку мне на плечо. Слава богу, рядом была Оливия, которая выступала в роли куклы беспокойства во время наших встреч. Я тоже начала накручивать на пальцы ее мягкие пряди.
– Часто видишься с Джо? – спросила Кэтрин.
– Нет, – сказала я. – Надо как-нибудь встретиться. Полагаю, он все еще с Люси?
– Да.
– Кстати, она из Суррея.
– Поэтому она тебе не нравится?
– Нет. Есть как минимум пятнадцать причин, почему я не прониклась к ней симпатией, помимо Суррея.
– Например?
– Однажды она заявила, что считает авиаперелеты «гламурными». А еще Люси до сих пор всем хвастается, что покрасила свой «Мини-Купер» в особый голубой цвет утиного яйца.
– Они ужинали у нас на прошлой неделе.
Меня это уязвило, хотя с чего бы. Марк и Джо стали друзьями, пока мы проводили время вчетвером, и при расставании мы с Джо условились, что каждый из нас получит свою «половину» Кэтрин и Марка.
– Ну и как прошло?
– Неплохо, – сказала Кэтрин. – Мне нравится Люси, она очень… творческая.
– Она занимается рекламой в компании по производству пенистого чая.
– Это не повод ее презирать.
– Зато я вправе презирать пенистый чай.
– Я всегда думала, что вы с Джо снова сойдетесь.
– Правда?
– Да, и Марк тоже.
– Почему? – спросила я.
– Не знаю… Вы всегда казались очень гармоничной парой. И все было куда проще.
– Проще для вашего с Марком социального планирования? – спросила я чуть резче, чем хотела.
– Ну да, вроде того.
– Можете пригласить нас с Джо на ужин. К твоему сведению, мы до сих пор хорошо ладим.
– Знаю, но это не то же самое.
– Я начала кое с кем встречаться, – непроизвольно сказала я.
– Неужели?! – воскликнула она с чуть большим удивлением, чем мне бы хотелось.
– Да. Вообще-то, пока у нас было одно свидание. Но он потрясающий.
– Как его зовут? – спросила Кэтрин, и ее зрачки – клянусь! – расширились.
Я знала, что ей это понравится – теперь я говорила на ее языке. Свидания, любовь, мужчина, которого я смогу привести с собой, чтобы Марку было с кем обсудить регби и дорожное движение.
– Макс.
– Где вы познакомились?
– В приложении.
– Думаю, мне бы понравились эти приложения.
– Серьезно?
– Да. Хотя я рада, что мне не пришлось ими пользоваться. – Еще одна мимолетная попытка самооправдания. – Какой он?
– Высокий, энергичный, умный, обаятельный и немного… – Я подбирала слово, которое никак не могла нащупать с момента нашей встречи, чтобы собрать воедино его облик из своих нечетких, пьяных воспоминаний. – Сумеречный. Понимаешь?
– Нет.
– В нем есть что-то от темной магии, и в то же время он неиспорченный. Вроде как… ветхозаветный. В смысле человеческой сущности.
– В смысле человеческой сущности?
– Ну да, как будто с него сорвали все покровы, и остались только… инстинкты и волосы. Не могу объяснить.
– Тебе с ним весело?
– Вроде того, – сказала я неубедительно. – Не так, как с Джо. Но вряд ли я захочу снова быть с кем-то вроде Джо.
– Правда?
– Да. В конце концов меня стали утомлять его шуточки типа «Мне показалось или тут в самом деле странно пахнет?» Хватит с меня юмористических шоу. Для отношений я бы предпочла кого-то более серьезного.
– Похоже, он и впрямь хорош, – усмехнулась Кэтрин. – Когда вы встречаетесь снова?
– Не знаю, после того раза он еще не писал.
– Напиши первой, – предложила она. – Скажи: «Мне очень понравилось наше свидание. Может, повторим?»
– Я-то не против, но Лола говорит, что все устроено иначе.
– У Лолы никогда не было серьезных отношений.
– Да, зато она часто ходила на свидания. А вот мы с тобой вообще ничего о них не знаем.
– Разве смысл не в том, чтобы построить отношения?
– Тебя послушать, так это спорт, – заметила я.
Рядом с Кэтрин мне всегда казалось, что я участвую в соревновании, причем против собственной воли.
– Еще кофе? – спросила она.
Я взглянула на свой телефон. Осталось высидеть еще как минимум полтора часа.
Весьма непросто сбросить заводские настройки дружбы. Чтобы высказать все накопившееся, потребовался бы долгий и неудобный разговор, и я не могла улучить момент, подходящий для нас обеих. Лично я видела по крайней мере трех гигантских слонов в комнате нашей дружбы. Уверена, что Кэтрин насчитала бы еще трех, если не больше. Я гадала, сколько недоговоренностей способна выдержать дружба, продолжая при этом нормально функционировать, и когда, если такое все же случится, они нас раздавят.
Ровно через девяносто минут я поцеловала на прощание шоколадные щечки Оливии, обняла Кэтрин, еще раз поздравила ее с беременностью и сказала, что с удовольствием помогу с поисками дома в Суррее, если ей понадобится дополнительная пара глаз – чего я, конечно, не собиралась делать. Выйдя за порог, я ощутила такое же чувство облегчения, какое испытываю после мытья холодильника или сдачи налоговой декларации. Я почти не сомневалась, что по другую сторону двери Кэтрин думала обо мне точно так же.
Дома я в четвертый раз за неделю постучала в дверь квартиры на первом этаже, так как пропустила посылку, а в записке говорилось, что пакет оставлен у Анджело Ферретти внизу. Я пробовала угадать по звуку, когда он выходит или входит в здание, но почему-то у меня не получалось его застать. На этот раз, к моему удивлению, дверь открылась после второго стука. В дверном проеме возвышался смуглый мужчина с настороженным выражением лица, каштановыми волосами до плеч и преждевременными залысинами – он вполне мог бы увлекаться раскрашиванием фигурок солдатиков или по выходным играть на ударных в группе с другими унылыми дядьками. Я предположила, что он на несколько лет старше меня.
– О, привет, – сказала я с неловким, наигранным, веселым смешком, который ненавидела. – Извините, не ожидала, что вы откроете. Я Нина, из квартиры сверху. Переехала пару месяцев назад. – Он дважды моргнул. Тишина. – Я несколько раз к вам стучала, просто чтобы представиться, но, похоже, мы никак не могли друг друга застать. То есть я никак не могла вас застать. – Опять моргание и тишина. – Вы живете один?
– Да, – ответил он с явно выраженным акцентом.
– О… Альма – милейшая женщина с верхнего этажа – кажется, видела вашу… соседку по квартире.
– Она уходить, – сказал он.
– А, ясно.
– Около трех месяцев назад она оставлять.
– Понятно.
Он умолк и только моргал, всем своим видом показывая, что разговор на этом официально завершен.
– Кажется, у вас моя посылка?
– Да. Почему они оставлять здесь?
– Потому что меня не было дома.
– Но почему они оставлять со мной?
– Я сказала, что они могут занести ее соседу. Вы не против? А ваши посылки пусть оставляют у меня, если вас нет дома.
Мужчина пожал плечами и зашел в квартиру. Острые черты лица и неровные, резкие движения делали его похожим на старинную марионетку, которую дергают за невидимые нити. Вернувшись, он передал мне картонную коробку. Руку он держал на двери, давая понять, что мне пора.
– Э-э… Анджело. Это итальянское имя?
– Почему ты знать мое имя?
– Оно было на записке курьера, – ответила я. – Там сказано, что посылка у вас. Откуда вы родом?
– Бальдракка.
– Не бывала там. Где это?
– Поищи, – сказал он и захлопнул дверь.
Стоя в звенящем эхе, я надеялась, что мне первый и последний раз пришлось разговаривать с Анджело Ферретти из квартиры внизу.
Я поднялась к себе, открыла посылку, сплющила упаковку для дальнейшей переработки и поискала «Бальдракка» на «Гугл картах». Безрезультатно. Я вбила слово в поисковик – и перевод не заставил себя ждать: «baldracca (ит. сущ.) – шлюха (в основном используется как оскорбление)».
Вечером Лола ждала меня на скамейке возле фитнес-центра. Она записала нас на занятие под названием «Усиление тела», которое сочетало в себе «тяжелую атлетику и тай-чи под саундтрек к классическим танцам восьмидесятых».
– Еще не передумала? – лениво протянула Лола при моем появлении, затем привлекла меня к себе и поцеловала в обе щеки.
Ее спортивный наряд поражал сочетанием предметов: легинсы с леопардовым принтом, свободный топ из марли, солнцезащитные очки-авиаторы, серьги-кольца – настолько большие, что лежали у нее на плечах, – и шелковый тюрбан с драгоценными камнями. От нее исходил тяжелый, сладкий аромат неизменных удовых духов.
– Ты ведь уже заплатила?
– Да, разумеется. На всякий случай решила уточнить, хочешь ли ты идти.
– Сама же меня уболтала.
– Знаю, просто…
Она кивнула на огромную упаковку клюквенного сока, из которой театрально потягивала, и закатила глаза.
– Ветеринар?
– Всю ночь. И остался на следующий день. Кажется, мы трахались двенадцать часов.
– Лола, ты преувеличиваешь.
– Если бы, – устало произнесла она и вытащила «Твикс» из необъятной коричневой сумки, на которой золотыми буквами были нанесены ее инициалы. Лоле нравилось украшать своей монограммой все, от телефона до бельевой сумки, как будто она боялась забыть собственное имя.
– Вы еще встретитесь?
– Вряд ли, – сказала она, непристойно и торопливо чавкая.
– Почему?
– Он милый, но… Не знаю. Кое-что в нем меня слегка покоробило. Знаешь, он из тех, кто лежит в постели после секса и ловит твой взгляд, чтобы сказать: «Привет».
– О господи, ужасно.
– Непростительно.
Она затолкала в рот последний кусочек «Твикса», убрала обертку в сумку, затем вытащила «Кит Кат» и «Твирл» и развернула обе сразу.
– С тобой все в порядке?
– Да, а что?
– Столько шоколада…
– Ах, да. Я сходила к диетологу – ну, знаешь, у меня иногда бывают спазмы в животе после еды?.. В общем, она сказала, что мне нельзя есть сладкое после шести вечера, поэтому я ем сейчас. – Лола взглянула на свои цифровые часы – те показывали 17:59. – В общем, я покончила с мужиками, которые используют меня на одну ночь, чтобы почувствовать себя звездой какого-то… дешевого ромкома. Понимаешь, о чем я?
– Думаю, да.
Если честно, я очень редко понимала, что имеет в виду Лола, когда говорит: «Понимаешь, что я имею в виду?» Однако я находила рассуждения подруги весьма забавными и не хотела прерывать ход ее мыслей.
Мы познакомились в туалете университетского клуба на неделе первокурсников. Я услышала всхлипы из соседней кабинки и поинтересовалась, все ли в порядке. В ответ девушка завыла, что на этой неделе занималась сексом с парнем и утром попросила его написать ей, а он ответил, что не сможет: нет денег на телефоне, а наличные закончились. Она отвезла его к ближайшему банкомату, сняла и вручила двадцать фунтов, чтобы пополнить баланс, и сказала, что с нетерпением будет ждать от него весточки. Сообщение так и не пришло. Я предложила ей выйти из кабинки и поговорить, но она заявила, что умрет от стыда, если кто-нибудь увидит ее с испорченным макияжем. Я попросила ее лечь – и так, в зазор между стенкой кабинки и лиловым пластиковым полом, впервые увидела Лолу. Из ее огромных зеленовато-голубых глаз текли слезы, оставляя разводы туши на лице, пушистом, как персик, и оранжевом из-за толстого слоя дешевого тональника. Я накрыла ее руку своей, чувствуя щекой вибрацию пола от басов «Mr Brightside»[17].
– Я скучаю по дому, – сказала она.
Я не знала никого более непохожего на меня, чем Лола. Она патологически стремилась угождать людям и изо всех сил старалась, чтобы каждый контактировавший с ней человек не просто ее любил, но обожал и чувствовал упоение в ее присутствии. Это касалось не только тех, кого подруга близко знала – с одинаковыми усилиями Лола обхаживала и совершенных незнакомцев, с которыми общалась всего несколько минут. Однажды, когда мы поехали в отпуск в Марракеш, она «торговалась» за вазу в Медине и предложила продавцу на двести пятьдесят дирхамов больше изначальной цены. В другой раз на прогулке она сняла последние тридцать фунтов со своего банковского счета, вручила их бездомному и села поговорить с ним о его жизни. Я не удивилась, когда он пообещал отдать мне деньги обратно, если я уведу ее подальше.
Порой я находила эту ее манеру немного жалкой и невыносимой, а иногда восхищалась ею. Я постоянно завидовала выдержке Лолы перед лицом глупости и некомпетентности других людей. Она фантастически хорошо справлялась со светской беседой, терпеливо выслушивала чужую болтовню о неинтересных ей вещах и хвалила уродливые туфли женщин на вечеринках, точно зная, что они нуждаются в комплименте. Меня часто упрекали в раздражительности и вспыльчивости, в то время как Лола никогда ни на что не злилась. И дело было не только в доброжелательности – ее просто слишком увлекали собственные грезы и забота о том, чтобы всем понравиться. Она была одновременно самым болезненно уязвимым и поразительно уверенным в себе человеком из всех, кого я знала.
А еще Лола любила веселье и заражала им других. Она постоянно гналась за новыми впечатлениями, и затянувшееся одиночество давало ей время, чтобы превратить жизнь в непрекращающийся проект. За время нашего знакомства Лола научилась каллиграфии, фотографии и оригами, а также самостоятельному изготовлению керамики, йогурта и смеси эфирных масел. Посещала занятия по боевым искусствам, русскому языку и воздушной гимнастике. Сделала пять татуировок, вкладывая ложный смысл в каждый крошечный, ничего не значащий завиток, сменила семь квартир и два раза прыгала с парашютом. Со временем я пришла к выводу, что все это не было проявлением легкомыслия, но данью уважения своему видению жизни.
– Я вся извелась из-за того, что лето заканчивается, – сказала Лола, доставая полупустую пачку ментоловых сигарет и вытаскивая одну зубами.
– Почему ты «извелась»?
– Я расстроена, что не использовала его на всю катушку.
– Ты побывала на четырех музыкальных фестивалях.
– Я просто обязана попасть на «Горящего Человека»[18] в следующем году. – Она сокрушенно покачала головой и глубоко затянулась. Вечернее солнце отражалось от многочисленных колец на ее пальцах, сжимающих сигарету. – Ты должна поехать со мной: возможно, это наш последний шанс.
– Нет. Сколько еще раз повторять…
– Ну пожалуйста.
– Гори себе на здоровье, только без меня. И что ты имеешь в виду под «последним шансом»?
– Следующим летом я, вероятно, забеременею.
Я предполагала такой ответ, но хотела услышать его открытым текстом. Необъяснимая уверенность Лолы в точной траектории собственной жизни вызывала у меня исключительную нежность к ней.
– Скоро начнет темнеть в четыре часа, – сказала она. Я хорошо знала: когда она погружается в такую глубокую прострацию, как сейчас, утешать ее не имеет смысла. – Никому не будет до меня дела, все закупорятся по домам с семьями, поедая сыр с плесенью и суп из брокколи.
– Каждый год одно и то же.
– Разве ты не видишь? Люди не понимают, каково таким, как мы. Никому больше ничего не надо, тебя просто приглашают на ужин, и все. Приятно, конечно, но я не хочу проводить субботние вечера на диване у счастливой пары. Так ни с кем не познакомишься. Никогда не слышала, чтобы кто-то встретил любовь всей жизни в гостиной у друзей в Бромли.
– Нельзя же строить общение только вокруг возможности кого-то встретить, – рассуждала я. – Это нагоняет тоску.
– Да, знаю. Я только прошу у друзей понимания. Их поиски окончены, а мои – все еще продолжаются. Я ведь оказывала им всяческую поддержку в любовных делах. Писала стихи для их свадеб…
– Не припомню, чтобы кто-нибудь тебя об этом просил.
– Я просто жду, что они помогут мне осуществить мои мечты так же, как я помогала им.
– Не уверена, что наши поиски когда-нибудь закончатся.
– Ох, перестань.
– Нет, правда. Лично я не знаю женатых людей, которые бы вели спокойную жизнь.
– Нина, я сейчас скажу то, что тебе не понравится. Это не только мое мнение, но не у всех хватает смелости его озвучить. Дело не в феминизме, не в мужчинах и женщинах. Просто такова жизнь. Многие люди испытывают счастье, только вступая в отношения. Счастье для них – быть в паре. К сожалению, я из их числа.
– Откуда тебе известно, если ты никогда не была в серьезных отношениях? Ты возлагаешь на них все надежды и планируешь жизнь ради одного-единственного. А если в итоге тебя постигнет разочарование?
Лола погасила сигарету и вытащила новую.
– И кого ты имеешь в виду под «такими, как мы»? – спросила я.
– Одиноких, – сказала она.
Какое-то время мы передавали сигарету друг другу.
– Хочешь пойти в паб? – наконец предложила я. – Тут неподалеку есть местечко, где делают по-настоящему острую «Кровавую Мэри» и полно убогих клерков, желающих пофлиртовать.
– Ладно, пошли, – согласилась она, поправляя тюрбан.
На третьей бутылке белого вина я ощутила прилив пьяного снисхождения к той себе, которая четыре часа назад натянула легинсы и кроссовки, искренне веря, что проведет вечер на занятиях по «укреплению тела». Бедняжка.
– Кстати, как насчет твоего гиганта? – спросила Лола.
– Никаких вестей.
– Сколько уже прошло?
– Три дня.
– НЕ ВЗДУМАЙ сдаться первой, – сказала она, выставив палец и фокусируя на мне взгляд налитых кровью глаз. Одна из ее огромных сережек-колец исчезла.
– А без этого никак? Потому что я умираю от желания ему позвонить.
– Слушай, если мужик молчит три дня, все еще не так плохо. У меня есть кое-что для Полки Злорадства.
Полка Злорадства была нашим личным, постыдным тайником, куда в течение нескольких лет мы собирали истории о чужих несчастьях, чтобы легче переживать собственные. Со временем у нас накопилась подборка анекдотов на все случаи жизни, к которым мы могли обратиться в любой ситуации и таким образом взглянуть на свои беды под другим углом.
– Помнишь женщину по имени Джен с моей работы?
– Та, что участвовала в чемпионатах по пасьянсу?
– Она самая. В общем, Джен с мужем прожили вместе тридцать лет. Никогда не хотели детей и обитали вдвоем в квартире в Брикстоне. Были по-настоящему счастливы: ездили во всякие круизы в Исландию, слушали джазовые пластинки и воспитывали одноглазого кавалер-кинг-чарльз-спаниеля по кличке Глен.
– Ясно.
– Однажды Джен гуляла в Броквелл-парке с Гленом…
– С мужем?
– Да нет же, с собакой, – нетерпеливо пояснила Лола. – И Джен встретила мужчину намного моложе себя. Статный испанец, в духе Тони Данцы[19]. Подходит к ней и говорит: «Милый песик», а она такая: «Спасибо», а он: «Хозяйка еще милее», и бедняжка Джен – наивная клуша, которую никто не клеил с семидесятых, – совсем потеряла голову. Они идут в кальянную, знакомятся – его зовут Хорхе, слесарь из Жироны. Обменялись номерами. Короче говоря, у них завязалась интрижка.
– Ого.
– Вот и я о том же.
– Кто сейчас знакомится в парке?
– Ага. В этом-то вся соль. Значит, Хорхе говорит, что любит ее, просит уйти от мужа, чтобы начать новую жизнь вдвоем – и с Гленом тоже – в Кардиффе.
– Почему в Кардиффе?
– Не знаю. И она думает: «Возможно, это мой последний шанс на великую, страстную любовь. Я хочу испытать ее еще раз».
– А как же прекрасный муж и круизы в Исландию?
– Похоть, – сказала Лола тоном знатока. – Она делает нас дурами.
– Что дальше?
– Джен пакует две сумки – одну для себя, другую для Глена.
– Что, и для Глена тоже?!
– БОГОМ КЛЯНУСЬ! Один из тех миниатюрных рюкзачков, которые прилагаются к плюшевым медведям. Джен пишет мужу письмо, где все объясняет и молит о прощении. Говорит, что всегда будет его любить. Благодарит за самые счастливые годы своей жизни. Оставляет письмо на столе и едет на вокзал Виктория, где договорилась встретиться с Хорхе.
– И?
– Хорхе… – Лола глубоко вдохнула. – Так. И. Не. Явился.
– Не-е-ет…
– Да. Она прождала десять часов.
– Она ему звонила?
– Попала на голосовую почту.
– Ходила к нему домой?
– Он исчез.
– Что же она сделала?
– Вернулась домой, пыталась просить прощения, объясняла все минутным помешательством. Но муж ее не пустил.
– Ох, нет. Нет, нет, нет.
– Да. Не стал с ней разговаривать. Даже поменял замки.
– А слесарь, вероятно, был…
– Хорхе, – кивнула Лола. – Мы никогда не узнаем, пересекались ли они. И что сказали друг другу. В этой истории очень много вопросов.
– Где сейчас Джен?
– Живет в лодке на канале, – похоронным тоном сообщила Лола. – Как-нибудь пробегись по берегу и сама увидишь. Называется «Старая дева». Внизу нарисована морда одноглазого спаниеля. Ты почувствуешь запах за милю, потому что Джен вечно варит у себя комбучу. Говорит, это единственное средство от долгих ночей.
– Еще бы, – ужаснулась я. – Ничего лучше «Старой девы» не нашлось?
– Она посчитала это забавным. Я сказала: «Джен, ты не можешь превращать свою жизнь в клоунаду, начни-ка лучше с чистого листа». Но она не стала слушать. Думаю, она себя наказывает.
– Ужасно.
– Знаю. Местные прозвали ее «Печальноокая леди с канала».
– Что, правда?
– Так говорят. – Лола пожала плечами.
– Ты права, – сказала я, чокаясь с ней бокалом. – Весьма поучительная история для Полки Злорадства. Спасибо, дорогая.