Фирман султана
– Я думал, у тебя мягкое сердце, Ненко.
– Имея мягкое сердце, я бы не был воином, Якуб.
За окном послышался шорох и стук. Сафар-бей вскочил на ноги. С подозрением глянул на Якуба.
– Что там?
– Не волнуйся, Ненко. Тебе ничего не угрожает.
Дверь приоткрылась. В комнату бесшумно проскользнул Арсен, а за ним – Драган. Сафар-бей кинулся к стене, где висело оружие. Но Арсен молниеносно преградил ему путь и направил в грудь черное дуло пистолета:
– Спокойно, Сафар-бей! Салям! Разве так принимают гостей?
– Что вам нужно? – побледнел янычар.
– Уважаемый Якуб-ага все уже объяснил тебе. Но ты оказался бессердечным человеком. Поэтому приходится разговаривать с тобой несколько иначе. Позволь твои руки! Драган, давай веревку.
– Урус, ты мстишь мне за то, что в Чернаводе я отправил тебя в плен? Но поверь, я потом передумал и хотел приказать…
– Я знаю об этом, – ответил Арсен. – Якуб мне рассказал. И хотя благодаря тебе я почти год провел на каторге, мстить не собираюсь. Но об этом успеем поговорить в дороге. Времени у нас там хватит. Вяжи, Драган!
Сафар-бею связали руки, вывели в сад и там сразу же погрузились в непроглядную муть глубокого зимнего вечера.
– Сюда! – послышался приглушенный голос Димитра. – Быстрее!
Они перебрались через высокий каменный забор, поставили на место лестницу и молча вышли со двора. По темным безлюдным переулкам Димитр вывел их из города. Здесь Драган завязал Сафар-бею глаза, и гайдуки, распрощавшись со своим другом-ятаком, направились к Синим Камням.
6
На второй день в полдень, все тридцать гайдуков, оставшихся зимовать в горах, столпились на площадке, на краю обрыва. Младен стоял впереди. Только Златка осталась в хижине с матерью.
Снизу, по вьющейся тропинке, поднимались пять всадников. Гайдуки молча смотрели на них, собственно, на одного – с завязанными глазами. Он ехал вторым, сразу за Драганом.
– Быстрее! Быстрее!.. – закричал со скалы Яцько, размахивая шапкой. – Поторопитесь!
Воевода волновался, хотя и старался не показать этого. Но по тому, как он побледнел, а потом снял шапку и скомкал ее в руке, гайдуки могли догадаться, какие чувства бурлят в сердце их вожака. Порывистый ледяной ветер трепал его длинный седой чуб, бросал в лицо колючий снежок, но Младен не замечал холода. С обрыва неотрывно всматривался в приближавшегося к нему сына.
Наконец всадники миновали скалу, на которую забрался Яцько, и остановились перед хижинами, откуда открывался вид на глубокое ущелье, затянутое снежной мглою.
– Здравей, воевода! Здравейте, другари! – поздоровался Драган, спрыгивая с коня. – Какво правите?[4] Как Анка?
– Здравейте! С нетерпением ждали вас! Ей хуже! – Младен обнял каждого из прибывших и остановился перед Сафар-беем. Помог ему слезть с коня, снял с глаз повязку.
Наступила гнетущая тишина. Все затаили дыхание. Хмурые обветренные лица гайдуков повернулись к янычарскому аге. Противоречивые чувства овладели повстанцами. Так вот он какой, Сафар-бей, их самый злейший враг! Молодой, статный, удивительно похожий на майку Анку, он долго щурился от света, оглядывая черными жгучими глазами гайдуков и их стан. Несмотря на усталость и волнение, которое охватило его, он старался держаться горделиво, не опускал глаз под пронизывающими взглядами гайдуков.
Узнав воеводу, застыл в напряжении.
– Здравей, сыну! – тихо произнес Младен, пристально глядя в лицо янычарского чорбаджии.
Сафар-бей не выдержал взгляда воеводы. Опустил глаза. Арсен, стоявший рядом, мог бы присягнуть, что у него задрожали губы.
– Здравей… баща[5]!
Слова эти, видно, стоили Сафар-бею огромного усилия, ибо голос его дрогнул и прозвучал хрипло.
Собравшиеся заволновались, пронесся легкий, почти неслышный в порыве ветра вздох. Старый Момчил крякнул, будто у него запершило в горле. Якуб отвернулся и молча вытер затуманившиеся глаза.
– Спасибо, сын, что приехал. Пойдем в хижину, – пригласил Младен. – Там твоя майка… ждет тебя… О Боже, как долго она тебя ждала, бедная!..
Они направились к хижине. Гайдуки гурьбой двинулись за ними, но у дверей остановились.
– Сейчас мы там лишние, – произнес Якуб. – Пускай сами…
Но толпа не расходилась. Люди стояли на ветру. Снег таял на их лицах и стекал на мокрые кожушки. В мутном небе желтело круглое пятно чуть заметного холодного солнца.
В хижину вошли воевода Младен, Сафар-бей и Арсен.
Здесь пахло воском и хвоей, горела свеча. Анка лежала в углу, на широкой деревянной кровати. Ее черно-серебристые волосы рассыпались по высоко взбитым подушкам, а на бледных щеках пылали нездоровые пунцовые пятна. Глаза блестели. Дышала она тяжело.
Заплаканная Златка сидела на низенькой, наспех сбитой скамеечке возле больной, помешивала ложкой в деревянной чашке какой-то отвар.
Трое мужчин молча остановились посреди комнаты.
Анка тут же напряглась, стараясь сесть, но не смогла приподняться. Лишь руки, лежавшие поверх одеяла, взлетели вверх белокрылыми птицами.
– Ненко! Сынок мой! – прошептала взволнованно. – Это ты!.. Приехал!.. Наконец-то… Как я ждала тебя, если бы ты знал!.. Так ждала… Боялась – не дождусь… Спасибо тебе, дорогой мой…
В ее глазах дрожали слезы. Ей тяжело было говорить.
– Анка, тебе нельзя волноваться, – тихо произнес воевода.
Но больная махнула рукой.
– Ничего, Младен, любимый мой… Теперь не страшно… Мой сын со мной! – и обратилась к Сафар-бею: – Ненко, сядь возле меня… возле своей матери…
Сафар-бей медленно приблизился, сел на край кровати. Анка торопливо схватила его руку – сжала, как только смогла, своими слабыми холодеющими пальцами.
– Это ты… мой маленький Ненко… Посиди, а я посмотрю на тебя… Ничего, что ты янычар… Не твоя в том вина… Все равно… ты мой сын… Ты веришь мне?
Сафар-бей кивнул головой:
– Верю… Очень много доказательств этому.
– И ты не рад?
– Разве имеет это какое-то значение? Дети не выбирают родителей, принимают их такими, какие они есть.
– Спасибо и за это… Вижу, ты начинаешь кое-что понимать… Но не для того я тебя звала, чтобы уговаривать или убеждать в чем-то… Нет… просто я хочу… насмотреться на тебя, – она задышала еще тяжелее и умолкла, пристально вглядываясь в него своими большими глазами. – Посиди вот так… А я буду смотреть… потому что при жизни не насмотрелась…
В хижине опять наступила тишина.
Анка не сводила взгляда с сыновьего лица. Казалось, изучает каждую черточку, каждое пятнышко на нем. В ее глазах все еще стояли слезы.
Воевода, Златка и Арсен затаили дыхание. Каждый понимал, что мать прощается с сыном. Навсегда. На веки вечные. И ни единым словом не хотели нарушить священного чувства.
Понял это и Сафар-бей. Вернее – ощутил подсознательно, не без удивления заметив разительное сходство между собой и этой умирающей женщиной. Да, без сомнений, он ее сын! И нашел, чтобы сразу же потерять…
У него вдруг затряслись плечи, перед глазами все расплылось. Он обеими руками сжал ее холодеющую руку. Хрипло выдавил из себя:
– Майка… мама…
Анка вздрогнула:
– Ненко, дорогой мой… Наклонись ко мне!..
Когда Сафар-бей наклонился, она погладила его по голове, как маленького, притянула к себе – поцеловала в лоб.
– Наконец… я нашла тебя… Наконец-то!
Воевода, Златка, Арсен не сдерживали слез. Но плакали молча, не нарушая вновь и надолго установившейся в хижине тишины.
Где-то над крышей глухо шумел ветер. Потрескивала свеча. Из-за печи-лежанки, выложенной из дикого камня, в которой малиново дотлевали угли, доносились монотонные трели сверчка.
Но вот больная пошевелилась, перевела взгляд с сына на Звенигору, прошептала:
– Арсен, подойди ко мне…
Арсен приблизился к кровати. Остановился рядом со Златкой.
– Спасибо тебе, что привез мне сына… Я так рада… – Голос Анки прерывался. Ей тяжело было говорить, и Арсен сделал движение, как бы желая остановить ее, но она перебила: – Нет, нет, дай мне сказать… У меня так мало времени… Ты очень любишь Златку?
Вопрос был неожиданный, и Арсен смутился, но тихо и твердо ответил:
– Очень! – и взглянул на девушку. Ее бледные щеки вспыхнули румянцем.
– А ты, доченька?
– Я… тоже, – прошептала Златка.
Анка помолчала, внимательно вглядываясь в смущенное лицо дочери. Потом, собравшись с силами, промолвила снова:
– Дайте друг другу руки… Вот так… Прежде я боялась, Арсен, что ты отберешь у меня дочь, которую я только-только нашла. А теперь сама отдаю тебе… Береги ее… Она здесь, в гайдуцком стане, стала такой сорвиголовой… Я рада за вас… Будьте счастливы!.. Младен, дорогой мой… – Она подала ему свободную руку, и воевода, опустившись на колени, прижался к ней щекою. – Вот мы и собрались… наконец… всей семьей… Я так счастлива… мои дети снова со мною…
У Младена дрогнули плечи, из груди вырвалось глухое горестное рыдание. Златка тоже разрыдалась, не сдерживая себя. Арсен почувствовал, как по щеке покатилась теплая слеза, но не смел поднять руку, чтобы вытереть ее. Сафар-бей сидел бледный, закусив губу. Он прилагал все силы, чтобы не проявить, как привык думать, малодушия, но и он не мог сдержать слез.
Анка закрыла глаза и откинулась на подушку. Дышала тяжело, прерывисто. Из последних сил сжимала руку сына, боялась хоть на миг выпустить ее.
Отдохнув немного, встрепенулась, и сказала тихо, но внятно:
– Ненко, сынок… родной мой… Я знаю, как тяжело тебе привыкнуть к мысли, что я… твоя мать… Я понимаю тебя… Ты – отломанная ветка, которую ветер унес далеко от дерева. Ты и не помнишь того дерева, на котором рос… А я помню… твой первый крик… Потом лепет… До сих пор вижу твои веселые черные глазенки, густые кудри… Помню каждый твой шаг от первого дня до того самого часа, когда… когда… Потом наступили тяжелые времена… долгие годы поисков… надежд и разочарований… И все это время ты жил в моем сердце рядом со Златкой… маленьким черноволосым мальчиком… с тремя длинными шрамами на руке… Потому так легко и узнала тебя после стольких лет разлуки… Ведь ты – моя плоть… моя кровь…
Она судорожно сжала Сафар-бею пальцы. Широко открытыми глазами долго смотрела на него, словно старалась навсегда запомнить каждую черточку. Потом перевела взгляд на Младена.
– Младен, – прошептала совсем тихо, чуть слышно: каждое слово давалось ей с большим трудом. – Младен, положи свою руку… на руку… нашего Ненко… Вот так… Арсен, Златка… вы тоже…
Арсен и Златка подошли к изголовью, выполнили ее приказание.
– А теперь поклянитесь… поклянитесь… что никто из вас никогда… не поднимет друг на друга… руку… хотя и придется вам быть в разных станах… Умоляю вас!.. Не поднимайте оружия на моего сына!..
– Клянусь! – тихо произнес воевода…
– Клянусь! – глухо отозвался Арсен, и к его негромкому голосу присоединилось легкое, как вздох ветерка, Златкино:
– Клянусь!
Наступила тишина. Немая, тревожная.
– Ненко, а ты?..
– Клянусь! – выдавил из себя Сафар-бей и опустил глаза.
Арсену казалось, что за всю свою жизнь, полную тревог, смертей и невзгод, он никогда не переживал более тяжелых минут… Нестерпимо больно было смотреть ему на этих людей, в семью которых он входил, на их муки и страдания. Его огрубевшее в боях и неволе сердце мучительно щемило, а глаза наполнились слезами.
Младен сдерживал рыдания, клокотавшие глубоко в груди. Все опустили головы. Только Златка не скрывала слез.
– Не плачьте, – прошептала Анка. – Не нужно… Мы же все вместе… единою семьей… Я так счастлива…
Голос ее внезапно оборвался. Рука соскользнула с руки Сафар-бея и упала на белое шерстяное одеяло…
На крик Златки в хижину стали входить гайдуки.
7
Хоронили Анку на другой день в полдень. Вынесли в тисовом гробу на било – наивысший гребень горы, поднимавшийся над Планиной.
Ветер утих, тучи разошлись. Сияло яркое солнце. Вокруг – безмолвная тишина. В голубом небе торжественно парили ширококрылые черные орлы.
С горы была видна вся Планина: далекие вершины, присыпанные ослепительно белым снегом, глубокие темные ущелья, темно-зеленые сосновые и тисовые леса, голые хмурые утесы, где не ступала нога человека.
– Отсюда, Анка, тебе будет видна вся Болгария, – сказал Младен, первым бросая в могилу горстку земли. – Смотри на нее, орлица моя! Слушай песни весеннего ветра над родною Планиной, шум зеленых лесов в долинах, говор прозрачных звонких потоков… А как всколыхнется Планина, задрожит земля, знай: жив твой Младен, живы твои ясные соколы-гайдуки! Это они с саблями и самопалами в руках снова ринулись в бой за свободу любимой Болгарии!.. Так ли я говорю, братья?..
– Так, так, воевода! Так, отец наш! – откликнулись гайдуки.
– Ну, заканчивайте да прощайтесь! Пусть спит вечным сном наша майка!
На вершине быстро вырос могильный холмик. Гайдуки повытаскивали из-за поясов пистолеты, и горную тишину разорвал треск выстрелов. Постояли немного молча и начали потихоньку спускаться вниз.
– Тате, пойдем, – позвала Златка, тронув отца за рукав.
– Идите. Я приду потом, – тихо ответил воевода.
Он стоял с непокрытой головой, смотрел вдаль, где небо сливалось с горами. В сухих покрасневших глазах не было слез – только глубокая скорбь и острая боль.
Всем было понятно, что воевода хочет остаться наедине с дорогой могилой.
Арсен обнял Златку за плечи и повел с горы. Когда отошли до первого крутого спуска, оглянулся. На вершине, вместе с воеводой, остался также и Сафар-бей. На фоне ярко-голубого неба четко вырисовывались две темные неподвижные фигуры…
Только к вечеру спустились Младен и Сафар-бей в стан. Никто не знал, что произошло там между ними, о чем они говорили. Пройдя мимо хижин, Сафар-бей подошел к обрыву и сел на холодный заснеженный камень. Было что-то печальное и горестное в выражении его бледного лица, в устало опущенных плечах.
– Драган, пошли людей – пусть проведут его до Стивена, – приказал воевода.
– А как же… – Драган хотел спросить, завязывать ли снова глаза Сафар-бею, но промолчал. Что-то неуловимое во взгляде воеводы удержало его. Но Младен понял своего молодого друга.
– Нет, нет, повязки не надо, не надо! – сказал поспешно. – Я верю… Не посмеет он привести янычар на могилу матери своей…
Фирман
1
Гамид сидел в комнате Сафар-бея на мягком миндере и со злорадством смотрел на исполосованную кнутами спину старого Станка, подвешенного за вывернутые руки к потолку. Напротив замерли в ожидании приказа янычары – Карамлык и великан Абдагул.
– Ты уже старик, бай Станко, а ведешь себя, как неразумный подросток. Ай-ай-ай! – произнес Гамид спокойно. – Твое упрямое молчание свидетельствует не в твою пользу. Неужели хочешь, чтобы мы переломали тебе ноги, вырвали язык и выжгли глаза? Не вынуждай нас делать это. Скажи, где Сафар-бей?
– Не знаю, ага, – прохрипел Станко.
– Но ведь следы ведут на твой двор, мерзкий гяур! Как же ты можешь не знать!
– В который раз говорю: Аллах – свидетель, не знаю, куда девался Сафар-бей!
– Тогда скажи, где искать Якуба! Не станешь же ты уверять, что не знаком с этим разбойником!
– Впервые слышу это имя!
– Не говори глупостей! Вчера вечером Якуб зашел с улицы к Сафар-бею. Его видел Карамлык. Но оттуда он на улицу не выходил. Нетрудно догадаться, какой дорогой он, выкрав бюлюк-пашу, покинул дом. Здесь не обошлось без твоей помощи, старый пес!
– И все же я не знаю никакого Якуба, провалиться мне в преисподнюю, если вру!
Гамид потерял терпение и крикнул:
– Абдагул, всыпь этому упрямому ишаку еще! Может, он поумнеет и припомнит то, о чем с таким упорством старается забыть!
Верзила Абдагул схватил болгарина за поседевшие волосы, ударил в грудь, отбросил от себя. Снова засвистел кнут. Страшная боль исказила лицо старика.
– Изверги! – прошептал несчастный. – Сил больше нет терпеть…
Гамид подал знак прекратить пытку.
– Ну, говори!
– Дайте воды.
Карамлык поднес к запекшимся губам старика кружку воды, которую тот с жадностью выпил. Но, утолив жажду, продолжал молчать. Только затуманенным взором уставился в мрачное сытое лицо спахии.
– Я жду, – процедил Гамид. – Где Сафар-бей?
Станко выплюнул из разбитого рта кровь, отрицательно кивнул головой. Лицо его распухло от побоев, туго связанные руки одеревенели. Он терял последние силы. Если бы не веревка, которой он был подвешен к потолку, то не устоял бы на ногах.
– Я его… и в глаза не видел, ага.
– Врешь! Вы увели его с Якубом!
– Клянусь, я не имею чести быть знакомым ни с каким Якубом!
– Невелика честь быть знакомым с разбойником… Да не выкручивайся: ты очень хорошо знаешь Якуба! Скажи – где он? Куда вы дели Сафар-бея?
– Напрасно пытаешь меня, ага. Мне ничего не известно ни о Сафар-бее, ни о Якубе…
Тихий, спокойный ответ Станко вконец разозлил Гамида.
Проклятый гяур! В чем только душа держится, а правды не говорит! Но он развяжет язык упрямому гайдуку! Ведь нужно же, наконец, узнать, где Сафар-бей, даже если бы пришлось замучить до смерти не одного, а тысячу болгарских собак! На это у Гамида были серьезные причины.
О таинственном, странном исчезновении Сафар-бея он узнал сегодня утром, возвратившись из Загоры от бейлер-бея. Неожиданное известие ошеломило его. Несмотря на то, что между ними в последнее время установились напряженные, даже враждебные взаимоотношения, Гамид не спускал глаз с молодого аги и очень волновался, когда тот находился в опасности. Объяснялось это тем, что Гамид был очень суеверен. А много-много лет назад, когда он с похищенными детьми воеводы Младена подъезжал к Загоре и, устав, присел отдохнуть на камне у дороги, к нему неслышно, как тень, подошла старая цыганка. Ее тусклые черные глаза впились в его лицо.
«Позолоти руку, добрый ага, и я расскажу все, что случилось с тобой в жизни», – прокаркала старуха.
Гамид хотел прогнать ее, но цыганка отгадала его намерение и вцепилась смуглыми скрюченными пальцами в рукав:
«Не прогоняй!.. Вокруг тебя кровь, много крови. Черные думы бороздят твое чело… Я не буду говорить о былом… Позолоти, красавчик, руку, и я поведаю тебе, что ожидает тебя в будущем. Не пожалей для бедной цыганки куруша…»
Гамид заколебался. Будущее его пугало. Наугад сказанные цыганкой слова о крови заставили его вздрогнуть. Может, и вправду старая ведьма провидит будущее?
Он вытащил из кармана куруш. Цыганка с жадностью схватила монету, запрятала в густые складки пестрого одеяния. Быстро разметала карты.
«Будущее твое светло, добрый ага, – продолжала она. – Выпадает тебе богатство в дальней дороге. И почет, и уважение. Ожидал тебя тяжкий удар, но ты счастливо избежал его. А еще имеешь ты большой интерес в детях. Они не кровные, не родные тебе, ага, но тесно связаны с твоей судьбой. Настолько тесно, что я даже боюсь говорить…»
«Говори, старая!..» – прикрикнул встревоженный Гамид.
«Позолоти руку, счастливчик!»
Он бросил еще одну монету. Цыганка посмотрела на него тусклым взором, проскрипела:
«Далеко стелется твоя дорога, счастливчик. И все время рядом с тобой идут по ней двое. То отходят от тебя, то снова приближаются: дороги ваши пересекаются, как морщины на моем лице. И вот что странно: даже смерть твоя зависит от смерти одного из них…»
Гамид побледнел. Голос его задрожал:
«Детей?»
«Тех, что сопровождают тебя, ага…»
Цыганка исчезла так же неслышно и незаметно, как и появилась. А Гамид еще долго сидел на теплом камне, потрясенный услышанным. Со страхом смотрел на черное одеяло, под которым лежали укутанные, а вернее, связанные дети воеводы. «Тьфу, шайтан! Неужели моя судьба теперь зависит от участи гайдуцких последышей? Неужели для того, чтобы продлить свою жизнь, я должен радеть и о них?..»
Слова цыганки глубоко проникли в душу Гамида. Мистический страх за свою жизнь заставлял его долгие годы беречь Ненко и его сестренку, заботиться о них и о их будущем. Когда бейлер-бей, желая нанести беспощадный удар воеводе Младену, хотел уничтожить детей, Гамид выпросил для них помилования, а затем отдал Ненко под именем Сафар-бея в янычарский корпус, а Златку держал при себе вместе со своими детьми, дав ей имя Адике.
Как только он узнал сегодня, что при загадочных обстоятельствах исчез Сафар-бей, то немедленно начал розыски, которые навели на мысль, что Сафар-бей похищен. Куда же он делся? Что с ним? Жив ли? На это мог ответить только один человек – Станко. К его двору ведут следы… Он, пожалуй, многое знает и о Якубе, которого Гамид не без оснований считал своим смертельным врагом и хотел побыстрее убрать с дороги. Но проклятый болгарин молчит!
Гамид сам схватил тяжелый кнут и начал бить им старика по рукам, по лицу, по спине.
Станко извивался, пытаясь защитить хотя бы глаза.
– Ты мне признаешься, гяурский пес! – хрипел спахия, вкладывая в удары всю свою злобу. – Все скажешь!
– Я ничего не знаю… – стонал бай Станко.
– Где Якуб? Куда вы девали Сафар-бея?
– Я их не видел, ага. Аллах – свидетель.
Кнут засвистел снова. Гамид осатанел. Даже Абдагул и Карамлык отошли к стене, боясь, как бы и их не зацепило.
Неожиданно скрипнула дверь, и на пороге появился Сафар-бей. Гамид застыл с поднятым кнутом. В глазах – и удивление, и смятение, и радость, которые он не в состоянии был скрыть.
– Что все это означает, Гамид-бей? – спросил Сафар-бей, прикрывая за собой дверь и с удивлением оглядывая свою комнату. – Салям!
Гамид глупо улыбнулся, протянув к Сафар-бею руки, словно ждал, что тот кинется в его объятия. Но Сафар-бей сделал вид, что не замечает порыва спахии.
– Так что же здесь происходит? – повторил он свой вопрос.
Гамид отбросил кнут. Помрачнел.
– Когда исчезает янычарский бюлюк-паша, я должен узнать, куда он делся.
– И поэтому ты избиваешь этого несчастного? Что же он рассказал тебе?
– Я узнал от аскеров, что к тебе заходил Якуб…
– А еще что?
– Больше ничего. Но и этого достаточно для меня.
– Якуб – мой друг, – холодно сказал ага.
Гамид натянуто улыбнулся:
– Сафар-бей, дорогой мой, неужели мы так и будем говорить стоя посреди комнаты? Я сегодня вернулся от бейлер-бея и привез очень важный фирман султана. В нем говорится о новом походе на урусов. Может, мы поговорим обо всем наедине?
– Хорошо, – мрачно согласился Сафар-бей.
– Тогда прикажи вывести эту гайдуцкую собаку и запереть в подвал.
Сафар-бей кивнул аскерам:
– Выведите его и отпустите!
Карамлык и Абдагул бросились отвязывать Станко. Гамид недовольно засопел:
– Сафар-бей, ты допускаешь ошибку. Этот болгарин причастен к твоему похищению! Его надо допросить!
– Ты сам ошибаешься, Гамид-ага, – спокойно ответил Сафар-бей. – Никто меня не похищал… Якуб у меня действительно был. Он принес мне важную весть, которая и заставила меня отправиться в путь.
– Куда?
– А это моя маленькая тайна, Гамид-ага. Как тебе известно, я не евнух. И потому нетрудно догадаться, какие чувства заставили меня ненадолго покинуть свой отряд…
Гамид недоверчиво покосился на Сафар-бея, но ничего не сказал. Карамлык и Абдагул подхватили Станко под руки и поволокли из комнаты.
Сафар-бей плотно прикрыл дверь, взбил на мягкой оттоманке миндер, предложил Гамиду сесть.
– Теперь поговорим, Гамид-ага. Что нового у бейлер-бея? О чем пишет наияснейший султан в своем фирмане?
2
Стара Планина была наилучшим пристанищем и убежищем для гайдуков. Во всех малодоступных местах – на высокогорных лугах, в глубоких темных ущельях, в чащах вековечных девственных лесов – стояли темные сосновые хижины, срубленные пастухами-горцами по приказу гайдуцких воевод прежних времен. Хижины эти были приземисты, неказисты, но надежно защищали людей от осеннего ненастья и зимних холодов.
В одну из таких заснеженных мрачных долин к Гайдуцкой пещере привел свою дружину воевода Младен. Похоронив Анку, он ни дня не хотел оставаться там, где все напоминало о ней. К тому же к Сливену его влекло желание отомстить Гамиду.
Пока гайдуки рубили дрова, растапливали в хижинах печи, готовили горячую пищу, Драган, переобувшись после долгого перехода в сухие сапоги, подошел к воеводе:
– Думаю, бай Младен, мне не мешало бы прогуляться в город. Нужно оповестить наших людей, где мы расположились.
– Ты устал, Драган.
– И все-таки отдыхать некогда. Сафар-бей уже прибыл в Сливен, и нам необходимо проведать о его намерениях относительно нас. Интересно также узнать, что поделывает Гамид…
– Ты настоящий юнак, Драган! Когда мне придется перебираться в лучший мир, я распрощаюсь с землей без сожаления: ты продолжишь дело, за которое я боролся всю жизнь! – с чувством сказал воевода. – Ну что ж, иди! Но будь осторожен…
Драган ушел.
Возвратился он неожиданно быстро – перед рассветом. Младен очень удивился, так как раньше, чем на второй день, да и то к вечеру, не ждал его.