Несколько человек собрались вокруг элегантной седовласой женщины в инвалидном кресле, курящей одну за другой нат-шермановские сигареты[23], изготовленные по индивидуальному заказу. Она подняла взгляд и улыбнулась.
– Николас.
– Тина. – Хансард двумя руками взял ее старческую ладонь.
– Я воспринимаю такое обращение как заигрывание, молодой человек. Но вам можно.
Августину Полоньи ранили в позвоночник при бегстве из Венгрии после краха революции 56 года. С тех пор ее имя несколько раз упоминали в связи с Нобелевской премией по экономике, но всякий раз она оказывалась для комитета недостаточно такой-то или слишком эдакой. На жизнь она зарабатывала тем, что кого-то консультировала.
Хансард подозревал, что у Полоньи с Алланом был когда-то роман, возможно неоднократный, но не особо об этом думал и уж точно не собирался думать сегодня.
Рэйвен сказал:
– Если Николас заигрывает, то что делать мне?
– Здравствуйте, Рэй. «Вестерн вакуум энтерпрайзес», Хайленд-Дальняя.
Мужчина, стоявший за спиной Полоньи, сказал:
– «Оберштрассе Космей», любые грузы до Брекенбери.
Говоривший был отставным астронавтом.
– Минуточку, минуточку. – Рэйвен достал из кармана бумажник. Внутри лежал компьютер размером с чековую книжку, снабженный множеством кнопочек и жидкокристаллическим экраном. Рэйвен принялся нажимать кнопки. – Как вы понимаете, я должен позвонить многим другим и узнать их ходы. В интересах честности.
– Все че… – начал было астронавт, потом осекся и кивнул. – Да, вы правы. Сегодня вы правы.
– Это какая? – спросил Хансард.
– «Космический торговец три», – ответил Рэйвен. – Трамповые грузовые перевозки на последнем рубеже. У нас база данных на девяносто планет, двести сорок артикулов товара, сложные правила…
– Меня вы не пригласили, – заметил Хансард.
Рэйвен нахмурился, постучал пальцем по карманному компьютеру.
– Хм, Николас, деньги настоящие. Цена участия – двадцать тысяч.
– О. В таком случае без меня. – Хансард помолчал, чувствуя, что Рэйвену неловко. Что сказал бы Аллан? – К тому же я больше по истории, чем по научной фантастике. Кто-нибудь хочет сыграть в «Анналы Медичи» с настоящим ядом?
Все засмеялись, и Хансард засмеялся с ними.
Мужской голос спросил:
– Вы играете в игры? На похоронах?
Сразу наступила тишина, и все обернулись.
– Кто вы? – спросила Полоньи голосом точным, как скальпель.
Кто-то из гостей сделал быстрый знак рукой. У Хансарда заныло под ложечкой.
Гостья, которую он знал, Сэндридж, преподавательница университета Макгилла, подошла сзади к человеку, задавшему вопрос про игры.
– Он со мной, – сказала она.
– Нельзя было оставить его с нянькой? – пробормотал кто-то.
– Ларри не был знаком с Алланом, – сказала Сэндридж.
Вновь наступила неловкая пауза.
Хансард сказал:
– Это не похороны. Это – вечер памяти, если можно так выразиться… если бы вы знали доктора Беренсона, вы бы поняли, что это самый правильный способ о нем вспомнить. Многие из нас были его партнерами по играм. Я познакомился с ним за игровой доской и половину того, что знаю от него, услышал за ней. Мы продолжаем играть, чтобы он оставался с нами.
– Э… хм… извините, – промямлил Ларри.
Сэндридж тронула его за руку и увела прочь со словами: «Мне надо кое-что тебе объяснить».
Через минуту Полоньи сказала:
– Спасибо, Николас.
Хансард перевел дыхание. Никто больше не смеялся.
– Мне самому это показалось фразерством.
Рэйвен заметил:
– Фразерством? Укорять себя за фразерство в окружении политиков, дипломатов и прочих пустозвонов?
Другой гость, бывший посол, сказал:
– К слову о фразерстве, помните, как однажды Хэнк Киссинджер играл за Австро-Венгрию и…
Хансард глянул на Августину Полоньи, она глянула на него, и все остальные словно бы перестали существовать. Хансарду хотелось сказать ей, что они играют в память о Беренсоне, поскольку он, Хансард, убил Беренсона своей маленькой игрой с документами Монтроза. Однако это тайна: бумаги, причины, действия. У государств есть свои императивы и привилегии, но все сводится к тому, кто убивает и кого убивают.
– Вы в числе наследников, – говорил Рэйвен.
– Наследников? – переспросил Хансард.
– Там немного – деньги пойдут в благотворительные фонды, а поскольку квартира в Нью-Йорке, из-за нее будет свара. – Рэйвен шумно вздохнул. – Полагаю, назначить меня душеприказчиком было его последней шуткой.
Хансард подумал: «Нет, последняя шутка – я. Просто не очень смешная».
Рэйвен сказал:
– Мебель и личные вещи предстоит разделить между несколькими людьми из нашей компании, включая вас, Августину и меня. Я поручил составить опись, но из-за всякой ерунды с тем, что у Аллана могли быть служебные документы, это займет несколько дней.
– Я никуда не уезжаю, – ответил Хансард.
Рэйвен кивнул:
– Там Кей Паркс, она тоже в списке. Увидимся.
Он пошел прочь.
Хансард с Полоньи остались одни. Она прикурила следующую сигарету и сказала:
– Вы заметили в собравшихся что-нибудь особенное? Если не заметили, я огорчусь.
– Не говорите так, – сказал Хансард, затем смягчил фразу словом «пожалуйста».
– Но вы сами обратили на это внимание. Когда просветили спутника доктора Сэндридж, зачем мы здесь.
– Когда я… – Он внезапно понял: она хочет, чтобы я думал, а не горевал. Хорошо, буду думать. – Когда сказал, что это не похороны… никто не скорбит. Не плачет, насколько я вижу.
– Да, – медленно проговорила Полоньи. – Похороны – это прощанье. Но мы еще не достигли этой стадии. Все произошло так внезапно, вдали от глаз, что осознание запаздывает… Однако эти люди собирались вокруг Аллана, а вы помните, что он был центром любой компании.
– Здесь мы без центра, – сказал Хансард. – Сразу чувствуется, кого нет… Люди уже расходятся.
– Аллан терпеть не мог дураков. – Полоньи вскинула на него глаза. – И если вы скажете, каким угодно тоном, что он терпел вас, я вам никогда этого не прощу, Николас. Кроме шуток. – Она помрачнела, затянулась и, отвернувшись от Хансарда, выпустила дым. – Сегодня не время для восхвалений; вы правы, они были бы фразерством. Вы уходите, Николас?
– Думаю, да. Там сложно идти через собор. – Он указал на ручки инвалидного кресла. – Разрешите?..
– Вечно заигрывает, – сказала она, и Хансард уловил напряжение в ее голосе. – Спасибо, я справлюсь. До свидания, Николас.
– До свидания, Тина.
Небо уже совсем затянуло, где-то далеко рокотал гром. У дверей собора Хансард обернулся. Полоньи сидела одна и курила, глядя в никуда.
Он нагнал Рэйвена по пути через длинный неф; они молча пошли рядом. На улице шофер Рэйвена, поправив очки и кепку, распахнул дверцу.
– Вас куда-нибудь подбросить? – спросил Рэйвен.
– Нет… спасибо.
– Что ж, мне тоже нечего сказать. Я пришлю вам опись. Надо будет встретиться… и обсудить.
– Хм… Я бы… взял доску для «Дипломатии». Если никто другой не…
– Я сразу подумал, что она ваша.
В неподвижном воздухе раскатился гром.
Рэйвен сказал:
– Извините, Николас, но мне надо ехать домой и прореветься.
Он сел в машину, и она укатила. Хансард ослабил узел на галстуке, внезапно сдавившем шею, и пошел ловить такси, пока не начался дождь.
Двадцать девятого августа в Лондоне лило с рассвета. В Блумсбери, в квартире неподалеку от Британского музея, женщина в синем трикотажном платье сидела одна на стуле рядом со своей узкой кроватью. На кровати лежал номер «Тайм» с кратким некрологом д-ра Аллана Беренсона в разделе «События», документы из Центра командно-штабных игр министерства обороны, все с грифом «Секретно», и обоюдоострый кинжал из прозрачной эпоксидной смолы, почти не различимый на фоне цветного покрывала. Беренсон называл этот нож «церэушной вскрывалкой для конвертов». Нож лучше держал заточку, чем стальной, и был невидим для металлодетекторов.
– Такие подарки ты делаешь, – сказала она, когда он подарил ей этот кинжал.
Женщина захлопнула журнал, чтобы не видеть больше имя Аллана. На обложке была фотография американского сенатора; если верить заголовку, он «бросил вызов Вашингтону». У него была идиотская улыбка, какую американские политики всегда нацепляют на публике. Беренсон как-то рассказал ей историю про этого сенатора, официальный прием и средства производства.
В некрологе написали, что у д-ра Беренсона не осталось родственников.
Женщина сняла телефонную трубку и набрала номер. Тот, кто продиктовал ей этот номер, строго предупредил не записывать его. Она не записала, но по своим причинам.
Беренсон не знал, что ей известен этот номер. Он бы взял с нее слово никогда по этому номеру не звонить, как она пообещала не продолжать НОЧНОЙ ГАМБИТ. Даже одно обещание умершему нарушить больно.
После двух гудков на другом конце сняли трубку и произнесли имя. То было всего лишь слово, фигура в танце сокрытий и узнаваний.
– Это по поводу фамильного серебра, – объявила женщина. – Мне сказали, у вас могут быть два предмета, которых мне не хватает для коллекции. С клеймом Шеффилда, тысяча восемьсот двадцать первого года… Да, я подожду.
После паузы голос произнес несколько слов. Женщина ответила:
– Да, я хотела бы забрать их как можно скорее… Прекрасно… Ваш адрес?.. Нет, я запомню.
Она повесила трубку и сравнила кодовый адрес со списком явок. Хитроу. «Холидей инн». «Русские любят самые американские гостиницы», – сказал Беренсон тогда в Эдинбурге. Как всегда, в точку.
Она схватила журнал и бросила на пол, потом сползла со стула, встала на колени у кровати и зарыдала.
Часть вторая. У друзей
Возможно, кой-кому я ненавистен,
Но у друзей я обрету защиту[24].
– «Мальтийский еврей», прологБыл август, самая душная пора невыносимого вашингтонского лета. Николас Хансард ослабил узел галстука и нес льняной пиджак перекинутым через «дипломат». Так было чуточку легче, да и в тени под деревьями на Джорджтаунской улице пекло немного меньше, однако за ветками небо по-прежнему было цвета скисшего молока, а солнце как будто заполняло его целиком.
Вдоль улицы высились узкие дома, кирпичные или каменные, с черными узорными решетками на окнах и перилами у входа. Почти на всех дверях блестели гравированные таблички с фамилиями врачей, юристов, консультантов. Попадались флаги на древках с орлом, полотнища обвисли в знойном воздухе. На крышах кондиционеры выкачивали влажность и жар из домов обратно в атмосферу.
На узкой проезжей части ярдах в двух от знака, запрещающего парковку в любое время суток, стоял черный «Мерседес» с дипломатическими номерами. Хансард почувствовал неудержимое желание его пнуть и даже занес ногу, но вовремя себя остановил и смущенно огляделся. Улица была пуста. Он улыбнулся окну в доме, перед которым стояла машина, на случай если какой-нибудь сотрудник спецслужбы его фотографирует. Затем сказал: «Наверное, из-за жары» на случай скрытого микрофона и пошел дальше.
Он знал, что дело не в жаре. Дело в покойном Аллане Стоволле Беренсоне.
Хансард поднялся по пяти гранитным ступеням к дубовой двери. Бронзовая табличка, начищенная до золотого блеска, гласила:
БЕЛАЯ ГРУППА ЛИМИТЕД
Контрактная исследовательская организация
«Только по предварительной договоренности» написано не было, это предполагал район. Хансард нажал кнопку звонка и улыбнулся в камеру. Через мгновение раздался щелчок, Хансард толкнул дверь. Повеяло благословенной прохладой. Короткий коридор впереди заканчивался решеткой, как в банковском сейфовом помещении. Решетка была открыта. Хансард постоял мгновение, обсыхая в прохладном воздухе, и прошел в комнатку, обставленную в чопорном эдвардианском стиле. Из комнатки вели три двери, по одной в каждой стене.
За большим, заваленным бумагами дубовым столом сидел молодой человек младше Хансарда. Он глянул через очки в черной оправе и спросил:
– Чем могу быть полезен?
– Мне нужен Рафаэль, – ответил Хансард.
– Вы член группы, сэр?
– Вы прекрасно знаете, кто я, и у меня нет сегодня желания играть в игры.
Хансард достал пропуск – белую пластиковую карточку – и бросил на стол. Секретарь сдвинул книгу в кожаном переплете, обнажив вмонтированный в стол прямоугольник темного стекла. Хансард приложил к стеклу правую ладонь, молодой человек вставил пропуск во что-то под столом. Зажегся белый свет, стекло под рукой стало теплым.
– Здравствуйте, доктор Хансард, – сказал молодой человек. – Рафаэль сейчас на совещании, но, если вы подождете в холле, я сообщу о вашем приходе.
– Он правда на совещании? – спросил Хансард.
– Да, доктор Хансард. Правда.
– Извините, – неловко проговорил Хансард.
– Не стоит извиняться, доктор Хансард. День очень жаркий.
Секретарь сделал движение рукой, и одна из дверей распахнулась как по волшебству.
Холл был удобный, с кожаными креслами, книгами, свежими журналами – «Иностранные дела», «Панч», «Смитсониан» – и баром, где стояли дорогие напитки и бренди в деревянном бочонке. Хансард налил себе кофе (он оказался свежий, как будто здесь кого-то ждали) и сел. На одной стене висел Тернер, на другой бархатные шторы в пол изображали окно. На фасаде здания окна были и даже светились вечерами, однако внутри Хансард не видел ни одного. Они слишком уязвимы для бомб, для взлома, для лазера, считывающего вибрации стекла. Он огляделся. Ни одной камеры на виду, но, что его снимают, сомнений нет.
Внезапно засмущавшись, он пошел в маленький кафельный туалет, смыл с лица и рук уличный пот, причесался, поправил галстук. Затем вернулся и стал, прихлебывая кофе, читать «Экономист».
На столе рядом с его локтем что-то запищало. Хансард чуть не выронил чашку. Звонил электронный телефон.
– Доктор Хансард, – сказал голос Рафаэля в черной прямоугольной трубке, – зайдите ко мне, пожалуйста. Кофе возьмите с собой.
Открылась дверь маленькой лифтовой кабины. Хансард вошел в нее и поехал вниз.
Рафаэль в песочного цвета шелковом костюме, рубашке-хаки и коричневом галстуке сидел за столом в белой прохладе кабинета. Все мониторы были темны, тихонько шелестели зеленые папоротники в кашпо.
– Вам стоило позвонить, доктор Хансард, – сказал Рафаэль. – Я бы предупредил, что у меня совещание, и вам не пришлось бы ждать.
– Ничего страшного, – ответил Хансард внезапно осипшим голосом. – Я просто хотел вручить вам это.
Он достал из «дипломата» длинный белый конверт и положил на стол.
Рафаэль не тронул конверт.
– И что здесь?
– Мое заявление об уходе. Из Белой группы. С сегодняшнего дня.
– Очень сожалею. Мы высоко ценили вашу работу.
Наступила пауза. Рафаэль как будто застыл, даже не моргал. Конверт лежал на столе – белый островок в море черного. Наконец Рафаэль спросил:
– Что-нибудь еще, доктор Хансард?
– Вы не хотите узнать причину?
– Я предположил, что здесь, – Рафаэль тронул конверт, – все объясняется.
– Да. Да… наверное. – Хансард набрал в грудь воздуха. – Это повлияет на мое положение в колледже?
– Вы, полагаю, не уходите с преподавательской должности.
– По своей воле – нет.
– Доктор Хансард. Вы, по-видимому, ждете, что я стану вам угрожать, но я не понимаю почему. У вас есть основания полагать, что вас принудили к работе с нами?
– Нет.
– Или что она была условием вашей преподавательской деятельности?
– Нет.
– Рад слышать. Как вам известно, доктор Хансард, у нас информационное агентство – мне это слово нравится больше, чем «разведывательное», поскольку ни на что не намекает, – а шантаж в целом плохой метод собирать информацию. Думаете, я согласился бы держать кого-нибудь в Белой группе против его воли? Если вы недовольны, вы со временем начнете нас предавать.
– Я не…
Рафаэль поднял руку.
– Я не о ренегатстве или переходе на другую сторону, доктор Хансард. И вообще не о каких-либо сознательных действиях. Просто о некотором сдвиге интерпретаций. Вы преподаватель; вы можете по письменному заданию отличить студентов, любящих предмет, от тех, кто его ненавидит?.. Разумеется, начни вы лгать, мы бы скоро это увидели. – Рафаэль пригвоздил его взглядом бесцветных глаз и невинно улыбнулся. – А так бы оно и было.
Наступила новая долгая пауза.
Хансард сказал:
– Что ж, наверное, в таком случае все.
– Не совсем, доктор Хансард. К вам выехал курьер с новым документом, по которому мы хотели получить ваше мнение.
– Что за документ? – спросил Хансард и тут же себя одернул. – Ой. Прошу прощения.
Рафаэль скривил губы, как будто улыбаясь.
– Мне не составит труда вам сказать, поскольку дело не секретное. Вы слышали о Скинской рукописи?
– Конечно, – с удивлением ответил Хансард. – Новая пьеса Кристофера Марло.
– Насколько я понимаю, аутентичность не доказана. К нам поступила копия рукописи для установления подлинности текста.
– Почему вам?
– Дружеские связи между агентствами. Как вы знаете, в британских спецслужбах много ученых… Теперь вы понимаете, как жаль мне расставаться с вами именно сейчас. Но. – Рафаэль свел кончики пальцев. – Когда приедет курьер, просто откажитесь принять доставку, процедура вам известна. И, пожалуйста, уходя, оставьте пропуск секретарю. Спасибо, доктор Хансард. С вами очень приятно было работать.
– Ладно, сделаю, – сказал Хансард.
– Что-что?
– Это так вы меня не шантажируете?
Рафаэль сказал:
– Доктор Хансард, вы сами меня спросили, что за документ.
– И это не связано с разведкой?
– Если вы спрашиваете, относится ли это к секретной работе, которой вам расхотелось заниматься… – начал Рафаэль, и у Хансарда мороз пробежал по коже. Порой казалось, что Рафаэль знает все, – то вам известно мое отношение к секретным материалам.
– Да, разумеется.
– Однако жестоко было бы вас дразнить. Вы действительно хотите уйти из нашей организации, доктор Хансард? Вопроса о рукописи это совершенно не касается.
– Да, я действительно хочу уйти, – сказал Хансард.
– Что ж, хорошо. Как вы помните, наш договор включает выходное пособие только при роспуске группы. Однако, если вы дадите заключение по рукописи, мы выплатим вам обычный гонорар плюс бонусы. Вас это устраивает?
Гонорар плюс бонусы составлял три его годовых университетских зарплаты.
– Вы хотите, чтобы я установил подлинность манускрипта…
– Доктор Хансард, я, как уже говорил, хочу, чтобы вы были довольны.
– Я… – Хансард сглотнул. Должны быть дерзким вы, развязным, гордым, решительным, а иногда ударить, когда представится удобный случай. – Скажите мне честно, Рафаэль, это связано со смертью Аллана Беренсона?
– Меня огорчает, что вы подозреваете меня в нечестности, доктор Хансард. У вас есть основания полагать, что здесь возможна связь? Это, разумеется, было бы интересно.
– Он… очень любил Марло. Именно Аллан рассказал мне про Скинскую рукопись. Если в Штатах имелась копия, он наверняка бы про нее знал. Теперь его нет в живых, и у вас есть экземпляр.
Рафаэль кивнул.
– Вы блестящий аналитик, доктор Хансард. Однако совпадение не столь поразительное. Рукопись была у нас еще до смерти доктора Беренсона.
– Тогда вы мне не сказали.
– Я собирался, однако тут возникли бумаги Монтроза, и, честно сказать, они были куда важнее.
– Да. Понимаю… Так, значит, связи нет.
Хансард догадывался, что пытается отстраниться от смерти Аллана, и предполагал, что Рафаэль это чувствует.
– Если связь есть, мне о ней ничего не известно.
Хансард кивнул. Рафаэль мог говорить правду, а мог лгать (хотя Хансард ни разу не поймал его на лжи). Однако невозможно было поверить, что он владеет некой информацией и отрицает это, говорит «не знаю».
Хансард сказал:
– У меня будут определенные расходы. Почти наверняка надо будет съездить в Англию.
– Ваш представительский счет останется открытым. – Рафаэль идеально наманикюренными пальцами взял конверт с заявлением об уходе. – А это не распечатают до тех пор, пока вы не завершите работу. Таким образом, вопроса о расходах не возникнет. Пропуск тоже пока оставьте себе; он открывает некоторые двери.
– Хорошо. Я поеду домой встречать курьера.
– Не спешите. Доставка назначена на сегодняшнюю ночь. До свидания, доктор Хансард.
– До свидания, Рафаэль.
Хансард вышел. Едва дверь за ним затворилась, Рафаэль щелкнул тумблерами на столе и включил мониторы. Он посмотрел, как Хансард выходит из здания в одуряющий уличный жар и сворачивает к метро, затем убрал конверт в ящик стола, встал и вернулся в соседнее помещение.
Стрингер и еще четверо сидели за конференц-столом. В углу большой монитор показывал кабинет Рафаэля с камеры за его плечом. Стрингер нажал кнопку и отключил экран.
Рафаэль сел во главе стола:
– Ваши мнения?
– Его не пришлось долго уламывать, – заметил Джосайя Блейн Картерет, доктор политических наук, высокий спортивный блондин с острым лицом и каролинским выговором. – Впрочем, он всегда производил впечатление податливого молодого человека.
– Можно было рассчитывать, что он клюнет на такую наживку, – сказал Роберт Букер Эпплвуд, доктор исторических и филологических наук, темнокожий, широкогрудый, с курчавой седеющей бородой. – Многие пошли бы на многое ради возможности взглянуть на Скинскую рукопись. Он точно не знал, что у Аллана была копия?
Стрингер (он сидел за дальним концом стола) ответил:
– Беренсон привез ее из последней поездки в Англию, девятого августа. С Хансардом он последний раз виделся тринадцатого июня.
Линда Гулд (доктор математических наук, маленькая, смуглая, мускулистая) уточнила:
– Последний известный нам раз. За Беренсоном следили плохо.
– Мы же не болгары[25], – ответил Эпплвуд.
– Следили бы лучше, Беренсон был бы жив, – возразила Гулд.
– Возможно, да, но это больше не имеет значения, – сказал Рафаэль. – И, безусловно, это не наша сфера ответственности.
Картерет сказал:
– Допустим, Хансард найдет человека, от которого Аллан получил рукопись?
Эпплвуд ответил:
– У вас паранойя, Джо.
– Да, брат Боб, есть такое дело. С тех пор как всплыло досье Монтроза, я в должной степени безумен.
Стрингер сообщил – монотонно, будто читал по бумажке:
– Беренсон получил копию Скинской рукописи от сэра Эдварда Мортона Четвинда, кавалера ордена Британской империи, преподавателя Кембриджского университета… и главы разведывательного отдела МИ-шесть. Беренсон и Четвинд были знакомы очень давно, но, по данным проверки, Четвинд абсолютно чист. Он не связан с группой Монтроза.
– Спасибо и на том, – сказала Гулд. – Чертов размокший портфель и без того попортил британцам кровь, не хватало им только главы отдела в списке.
– Они очень болезненно это воспринимают, Линда, – сказал Эпплвуд.
– Болезненнее нас, – раздался еще один голос. – И Аллан мог быть почище группы Филби.
– Доктора Хансарда рекомендовали вы, доктор Полоньи, – сказал Рафаэль. – У вас есть какие-нибудь соображения?
Августина Полоньи выпрямилась в инвалидном кресле и склонила голову набок.
– Насчет чего, Рафаэль? Он страшно мучается совестью из-за смерти Аллана. Мы чуть его не лишились. Знай он, каких еще бед натворил список Монтроза, мы бы лишились его надолго, если не навсегда. Он бы просто оцепенел от ужаса и отвращения. Джо назвал его «податливым», и это правда. Именно такая восприимчивость к идеям, к другому образу мыслей и делает его гениальным аналитиком. – Она прикурила новую сигарету от старой. – Надо было видеть его над игровой доской «Дипломатии», он играл за главу государства с большей самоотдачей, чем иные занимаются настоящей политикой. Аллана это умиляло до слез. – Она затушила почти целую сигарету. – Николас – ответственный, незашоренный, серьезный молодой человек, который по-прежнему на нас работает. Верно, Рафаэль?
Рафаэль сложил ладони.
– Верно, доктор Полоньи. – Он поднял глаза. – Стрингер, будьте добры, хронологию.
Стрингер открыл прозрачную папку и глянул на нее через очки:
– Десятого августа Аллан Беренсон возвращается из Англии, где, как мы можем быть уверены на стандартном уровне проверки, встречался с куратором из КГБ. Кроме того, он получил у Эдварда Четвинда копию Скинской рукописи. Двенадцатого августа Беренсон фотографирует манускрипт и отправляет пленку в Англию на адрес, который оказался закладкой. Изъятие закладки не зафиксировано.
Картерет тихонько загудел себе под нос.
Стрингер продолжал:
– Четырнадцатого августа подрядчик Белой группы проникает в квартиру Беренсона и фотографирует рукопись. Двадцатого августа обнаружены документы Монтроза, доктор Хансард устанавливает их подлинность, находку передают в ЦРУ. Двадцать четвертого августа доктора Беренсона ликвидируют условно чистым способом, двадцать пятого его экономка находит тело, двадцать шестого протоколы по запросу передают в Белую группу.