Орлов падает на колени и бьёт лбом поклоны.
О, всесвятый Николае, угодниче преизрядный господень! При жизни ты никогда никому не отказывал в просьбах, да не откажи рабе божьей Елисавет Иоанновне, царской дщери… Тьфу ты, дьявол, ведь цесаревна же не моряк, а ходила молиться в московский Иоанновский монастырь в Самесадах, возведённый в честь усекновения главы Иоанна Крестителя… Крестителю Христов, честный Предтече, крайний пророче, первый мучениче, постников и пустынников наставниче, чистоты учителю и ближний друже Христов! Тя молю, и тебе прибегая не отрини ея от твоего заступления, не остави и мя падшего многими грехи; обнови душу мою покаянием, яко вторым крещением; очисти ея и мя, грехи оскверненнаго, и понуди внити, иможе ничтоже скверно входит, в Царствие Небесное. Аминь.
Медленно и торжественно перекрестившись, Орлов выходит.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Занавес поднимается, открывая большую просторную залу с огромными ажурными окнами и утопающую в цветах. В углу висит образ Иоанна Предтечи в богатом золотом с каменьями окладе, ниже него искусный акварельный портрет Елисаветы Петровны. За клавесином сидят Августа и Чимарозо.
Августа: Маэстро, какие божественные звуки. Ах, признаюсь, они наполняют моё сердце сладкой истомой, которой трудно противиться.
Чимарозо: Признаться, ваше высочество, кабы вы играли не по-ученически старательно, а естественно и свободно, то и мои чувства не сдержались бы.
Августа: Вот как? В чём же моя ошибка, маэстро?
Чимарозо: Искусство исполнения музыки заключается в образности, в смысле, придаваемом музыкантом тексту. Когда-то, когда я начинал обучение музыке в монастыре, мой преподавательпатер объяснял аморозо по-своему. «Загляни в своё сердце и найди в нём самые восторженные, самые возвышенные чувства к сыну божьему, пострадавшему за нас и искупившему грехи наши, и излей свои любовь и благодарность к нему – и не скупись на выражение чувства, ибо твои радость и восторг, упоение прославляют спасителя и раскрывают миру красоту его подвига.»
Августа: Вы обучались в монастыре?
Чимарозо: Я родился в бедной неаполитанской семье, и родители мои были самого простого положения: отец был каменщиком, а мать прачкой. Оба умерли во время эпидемии холеры, и меня отдали в монастырь, где я пел в хоре и проникнулся к божественной красоте музыки. Когда отцы распознали во мне дар к музыке, то отдали в консерваторию святой Марии из Лорето, где я, к своему ужасу, открыл пропасть между светлой радостью религиозной музыки и пагубной страстью мирских страстей.
Августа: Значит вы, маэстро, можете понять меня.
Чимарозо: Возможно, да, ваше высочество. Но не могу понять другого – почему вы не можете дать волю своим чувствам.
Августа: Ах, маэстро! Такова моя участь. Моя жизнь закрыта и полна ограничений. Во мне течёт столь высокая кровь, что бурление её может принести неисчислимые бедствия российскому государству. Потому я отделена от мира и его радостей глухой стеной, через которую не проникают настоящие жизненные чувства. Мне доступны лишь любовь к богу и верность памяти моей любимой матушки. Любовь для меня значит только высшие, безгрешные чувства и возвышенные устремления. В любви я вижу и желаю лишь жертвенность и смирённое восхищение красотою небесной. Но аморозо в вашем манускрипте волнует меня по-иному. Не могу объяснить вам, как…
Чимарозо: Ваше высочество, прошу прощения за мою дерзость, за то, что сочиняя эту сонату в дар вам, моё сердце и моя душа были всецело охвачены восторженным трепетом восхищения вашей милосердной красотой, ибо я не знал о… Позвольте, ваше высочество, забрать назад и уничтожить сию безнравственную пиесу, а завтра же поднести вам новый дар, чистый и безгрешный.
Августа: Маэстро, соната прекрасна, и грехом было бы сжечь её. Я её оставляю, и прошу вас сочинить ещё, и не обязательно безгрешную. Всё же, ваши сочинения скрасят моё одиночество.
Чимарозо: О, ваше высочество, я с радостью напишу цикл сонат.
Августа: Прекрасная мысль, маэстро. Всё, полученное мною в дар, попадает в руки ея величества императрицы Екатерины Алексеевны, и, может быть однажды, очарованная вашей музыкой, она пригласит вас в Петербург, чтобы заменить маэстро Паисиелло, чьё назначение на место придворного композитора дело решённое.
Чимарозо: Ваше высочество, это будут четыре времени года, или четыре времени дня. Либо, лучше, страстная неделя…
Августа: Нет-нет!.. Мне больше понравится дневной цикл: восходящая заря, знойный полдень, весёлый вечер и благоухающая ночь. Пожалуйста, опишите летний неаполитанский день под сенью курящегося Везувия.
Чимарозо: Грациозо, каприччиозо, джокозо, аморозо… Гм… Снова, ваше высочество, проклятое аморозо.
Августа: Аморозо это любовь, а любовь – волшебная сказка! Маэстро, вы читали сказку «Королева голкондская» кавалера де Буффлера?
Чимарозо: О нет, не имел такого удовольствия, ваше высочество. Зато я читал партитуру оперы по этой легенде на музыку парижского маэстро Монсиньи.
Августа: Оперы «Алина»? О, как я хотела бы услышать её! Ведь сказка мне так сильно понравилась, что читаю ей вновь и вновь, находя в этом много утешения. Бедная героиня! Лишь благородный характер и глубокое благочестие помогли ей возвыситься. Став королевой, она упразднила серали, повелев подданным жениться только по любви и жить парами, как то устроил наш господь.
Чимарозо: И опера маэстро Монсиньи также прекрасна, ваше высочество. Вы хотите, чтобы я исполнил арии из неё?
Августа: Сделайте одолжение, маэстро, если то возможно. Но мне также хотелось бы, чтобы в вашей новой сонате была зримой тяжёлая и счастливая судьба Алины, королевы голкондской.
Чимарозо: Извольте, ваше высочество. Только извините меня, я могу повторить лишь ноты, но никак не текст арии.
Чимарозо играет, бубня текст под нос. Августа, затаив дыхание, слушает.
Чимарозо: Это ария королевы первого акта, романс, из сцены, в которой она вспоминает свою далёкую любовь. Ещё раз нижайше прошу вас простить меня за то, что не способен был запомнить текст арии.
Августа: Маэстро, огромное спасибо и, пожалуйста, перестаньте называть меня высочеством. Зовите меня Елисаветой, ибо мы с вами равны в понимании божественной красоты. Как ваше имя?
Чимарозо: Доменико.
Августа: По-русски Дементий, посвящённый господу.
Чимарозо: Почему же, ваше сия… Почему же, благородная Елисавета, русские господа вас именуют Августой, сиречь царственной?
Августа: Потому что я дочь императрицы Елисаветы Петровны. Но объявление вслух этого имени может повлечь страшную кару дерзнувшему услышать это. Для всех я Августа, немка, воспитанница российского посланника в Неаполе. И лучше держите при себе своё знакомство со мною.
Чимарозо: Пусть отсохнет мой язык, благороднейшая Елисавета, но не далее, как вчера вечером я был представлен другой принчипессе Елисавете, в открытую объявляющей себя дочерью покойной императрицы и единственной законной наследницей русского престола.
Августа: Вот как, Дементий? Второй раз я слышу о ней. Расскажите же мне об этой наследнице.
Чимарозо: Стоит ли занимать ваше внимание, благороднейшая Елисавета, описанием безнравственных излишеств, свидетелем которых я стал в её салоне? Я чувствую себя неловко, упомянув её недостойное имя рядом с вашим. Уж лучше пусть господь отрежет мне язык.
Августа: Вы считаете её недостойной? Почему же, Дементий? Расскажите мне о той, что осмелилась присвоить моё имя. Красива ли она? Умна ли?
Чимарозо: Если вспомнить рафаэлевых мадонн, благородная Елисавета, то ваши черты я нахожу в чистом, ясном и спокойном образе мадонны Литты, а изображение интересуемой вами особы можно найти в портрете донны Велаты.
Августа: Ах, Дементий, портрет донны Велаты является образцом истинного искусства!
Чимарозо: Форнарина, с которой Рафаэль списал Велату, была дочерью римского пекаря и, согласно легенде, девицей весьма благочестивой и всецело преданной своему хозяину. Самоявленная Елисавета тоже, по некоторым слухам, является дочерью немецкого булочника, но благочестие её далеко от рафаэлевого образца. В чертах её, по-восточному выразительных, скрываются некие излишество и пресыщенность. Я переступил порог её салона по рекомендации маэстро Паисиелло, желающего найти для меня источник надёжного дохода, чтобы мои труды по написанию музыки не испытывали материальных забот, обычных в жизни начинающего композитора.
Августа: Дементий, пожалуйста, не извиняйтесь, а изложите свой визит.
Чимарозо: Приглашение, по которому мы явились к донне Велате, было на гербовой бумаге с двуглавым орлом и подписано Елисаветой Второй, русской принчипессой и наследницей престола.
Августа: Ах, какая низость. Продолжайте, прошу вас.
Чимарозо: Мы явились в назначенное время в гостиницу «Ривьера»…
Августа: В «Ривьеру»? На набережной? Неужели она остановилась там? Значит, донна Велата видела вчерашний утренний спектакль, устроенный графом Орловым?
Чимарозо: Конечно, милостивая Елисавета. Ведь даже мертвец вскочил бы из гроба от пушечного грохота русской эскадры. А уж в её покоях, выходящих окнами на Кратер, всё было затянуто пороховым дымом, и разбилась половина хрустального сервиза.
Августа: Это значит, что она была свидетельницей того, как граф Орлов сопровождал меня, и знает о том, что его оглушительное появление было демонстрацией того, что я, настоящая дочь покойной императрицы, нахожусь под защитой российского флота?
Чимарозо: Да, сиятельная Елисавета, она видела всё это.
Августа: Хорошо, Дементий, пожалуйста, продолжайте дальше.
