Чимарозо: Её салон полон разношёрстной толпы, привлечённой дикой красотой донны Велаты и расчётами на дармовую наживу. Все разговоры, услышанные мною, касались только двух тем: слепого обожания хозяйки и мстительной ненависти к России.
Августа: Дементий, пожалуйста, поведайте только о ней.
Чимарозо: Маэстро Паисиелло представил меня донне Велате, она взяла меня за руку и, со словами: «Маэстро, я рада видеть вас своим наставником», взглянула мне в глаза… Глаза её, ярко-зелёные, большие, миндалевидного разреза, производят ошеломляющее впечатление соприкосновения с неким невиданным сказочным существом, а небольшая неправильность, или, вернее сказать, чуть заметное косоглазие, делают её взгляд трогательным, захватывающим чувства. Признаться, меня, человека богобоязненного и глубоко верующего, взгляд её не столько поразил, сколько напугал и отвратил от неё. Мне кажется, люди порочные и неправедные должны намертво, навсегда подпасть под её дьявольские чары. Она несёт в себе нечто фатальное, порочное, нечистое.
Августа: Но как же ей верят все, встреченные ею? Ведь не все люди порочны.
Чимарозо: Честных праведных людей много, но они не попадают в её круг, ибо господь во имя спасения невинных душ бдительно следит, чтобы их пути не пересекались.
Августа: Вы сейчас так решили, Дементий?
Чимарозо: Нет! Я сразу же решил про себя, что больше не появлюсь на её пороге, и, как бы почувствовав это, донна Велата попросила меня написать для неё сонату. Я пообещал и вскоре откланялся, кляня себя в душе за то, что побывал у неё.
Августа: Значит, вы больше не появитесь у своей новой ученицы?
Чимарозо: Боже упаси меня от такого неблагочестивого поступка.
Августа: Дементий, мне хотелось бы, чтобы вы продолжили посещать её и затем сообщали о том, что происходит в её салоне.
Чимарозо: Скрепя сердцем, я не могу отказать вам в этой просьбе, но… Мне придётся написать в честь неё сонату, а я ни за что не смогу этого сделать. Или же выйдет из-под моей руки апокалипсистичная пиеса, за которую церковь предаст меня анафеме, а честные люди отвернутся и никогда не подадут руку.
Августа: Тогда возьмите эту сонату и отнесите ей.
Она берёт с клавесина манускрипт и протягивает Чимарозе, но тот отшатывается.
Чимарозо: Как так? Это совершенно невозможно!
Августа: Почему же? Возьмите эту сонату и преподнесите ей, коль вы хотите сделать мне приятное, Дементий.
Чимарозо: Но ведь она подписана вам, сиятельная Елисавета. От всего сердца!
Августа читает обложку манускрипта.
Августа: «Соната ля минор. Прекраснейшей из прекраснейших, сверкающей Полярной звезде, юной русской принчипессе Елисавете»… Всё правильно. Это написано о ней. Дементий, ваша ученица будет польщена такой изящной дарственной надписью.
Чимарозо: Святой отец! Отпусти мне грех, на который иду с чистыми помыслами. Я преподнесу ей сонату, но не этот манускрипт, а его копию.
Августа: Тогда, Дементий, садитесь и сейчас же перепишите её. А затем, с богом, отправляйтесь.
Чимарозо, беспрестанно крестясь, кое-как усаживается за столик и пишет. Августа садится за клавесин и играет.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЁРТОЕ
Входит Шувалов со свежесрезанными розами в руках. Чимарозо встаёт, почтительно кланяется и снова садится переписывать.
Шувалов: Добрый день, ваше императорское высочество. Могу ли я осведомиться о том, как идут ваши занятия, и не изволите ли вы чего-либо пожелать?
Он вручает цветы и целует руку Августы.
Августа: Отец! Батюшка! Вы нашли самого лучшего, самого талантливого, самого услужливого и самого милого педагога из всех, кого я желала бы. Представляете, его зовут Дементий.
Шувалов: Гм… Гм-гм-гм… Очень этому рад, ваше высочество! Меня, однако, зовут Иоанном… Иоанном, сыном Иоанна. А моего батюшку звали Иоанном Максимовичем. Упокой, господи, его безгрешную душу, не дождался он моего совершеннолетия…
Августа: Аминь. Отец, занятые государственными делами, вы совсем не понимаете моих простых, девичьих радостей. Я очень довольна уроком и желаю, чтобы каждое утро маэстро Чимарозо мог беспрепятственно добираться до Капри и возвращаться назад в Неаполь.
Шувалов: Отлично, ваше высочество. Я безмерно счастлив видеть вас в столь прекрасном расположении духа. За маэстро будет ежедневно высылаться посыльный люгер.
Августа: И, оказывается, в Париже исполняют оперу «Королева голкондская». Как мне хочется услышать и увидеть её. Не могли бы мы заказать моему учителю Дементию, любезному маэстро Чимарозо написать для нас, для нашего домашнего театра, сию оперу? Я была бы совершенно счастлива.
Шувалов: О, непременно, ваше высочество, ведь это милый пустячок. Маэстро может немедленно приступить к сочинительству. Я же пошлю заказы лучшим неаполитанским мастерам изготовить декорации и костюмы. Наш заказ, без сомнения, поддержит художников, ведь мы не мелочимся, как король. А сейчас, если вам будет угодно, я распоряжусь о полднике.
Августа: Маэстро занят срочным переписыванием музыки по моему заказу. Пусть принесут угощение сюда, чтобы он мог подкрепить свои силы.
Шувалов кланяется и выходит отдать распоряжения. Через мгновение он возвращается, следом за ним матросы-стюарды в белом на серебряных подносах вносят угощения, ставят их перед Чимарозой и выходят.
Шувалов: Не угодно ли вам милостиво изволить прогуляться по берегу или в саду?
Августа: Я посижу в саду вечером, а сейчас, батюшка, если у вас есть время, хотела бы побеседовать с вами.
Шувалов: Я в вашем полном распоряжении, ваше высочество.
Августа: Отец, помните ли вы, как маленькой девочкой я бегала по Покровке и в Зарядье, в царских садах, по златоглавым церквам и божиим монастырям?
Шувалов: Да, Августа! Носились вы, словно козочка, босоногою на Кулишках, как когда-то и матушка ваша. И московский люд искренне любил вас и боготворил, и молились о вашем здравии старушки и калеки, и били в ваши именины все колокола, хоть и не приветствовалось это. Было времечко золотое, дни вашего малого детства, радостного и безмятежного.
Августа: Когда вы, батюшка, прибывали в Москву навестить меня, сироту при живых родителях, мы сразу же вместе отправлялись в Иоанновский девичий монастырь, помните ли то, батюшка? Помните, как он был в обугленных развалинах, а затем по повелению матушки он восстал из пепла?
Шувалов: Да, помню, Августа, как не помнить давние грехи. Старая игуменья мать Елена, строгая и суровая, но любящая вас, обходила с вами за руку все келии монастырских насельниц, которые благословляли вас и вручали вам свои нехитрые дары, которые вы затем раздавали бедному московскому люду.
Августа: Батюшка! Отец! Я желаю быть похороненной в том Иоанновском монастыре. На родной стороне. Обещайте мне это.
Шувалов: Бог с вами, ваше императорское высочество, что это вы изволили вздумать? Не богохульствуйте. Как же это можно так говорить? Ведь вы на целый век переживёте меня, грешного. Что это вы такое изволили нафантазировать, Августа? Иль больны вы, сердешная? Господи святы, ведь ея императорское величество повелит отдать меня в пытошный приказ да на дыбу, коль что случится с вашим высочеством. Упаси нас господи.
Августа: Не больна я, батюшка. Мы не знаем, где, как и когда завершится наш путь, но пожелать место упокоения мы можем.
Шувалов: Что с вами, Августа? Что вас тревожит? Не вчерашнее ли известие о самозванке? Сия дерзкая дурная особа в самом скором будущем будет предана в руки правосудия, и люди позабудут о ней, а тень её больше не будет беспокоить памяти вашей царственной матушки.
Августа: Простите меня, отец. Внезапно и необъяснимо нахлынули на меня воспоминания о детстве, о старой Москве, о добрых людях, о птицах родимой стороны.
Шувалов: Нет вам пути назад на родину, по крайней мере, в близком будущем. Ведь только-только замирили турок и поляков, бунт мужицкой черни ещё не до конца потушен, шведы снова волком смотрят и что-то замышляют. Следует нам с вами терпеть. Или разве что случится что-то непредвиденное. Но страшно даже думать о таком.
Августа: Отец, простите меня. И, пожалуйста, проследите, чтобы маэстро Чимарозо не терпел нужды, а имел всего в достатке для своего творчества и приятного времяпрепровождения.
Шувалов: Будьте спокойны о столь дорогом вам маэстро, ваше высочество. Две оперы его, «Экстравагантный граф» и «Мнимая парижанка», были признаны достаточно забавными, но не столь выдающимися, чтобы наполнять кассы театров, и потому были сняты с афиши. Но, коль будет вам угодно, мы можем и их сыграть здесь, на Капри, в своём имении, дабы вы изволили быть довольными и не рвались столь сильно на большую землю.
Августа бросается на шею Шувалову.
Августа: Отец, спасибо вам! Пожалуйста, позабудьте весь тот вздор, что я наплела вам. Позабудьте, пожалуйста, девичьи фантазии. И последнее, батюшка…
