Под парусом надежды

– Как подстраиваться, мам? Отделять любовь от секса и «замужа»? Или как там у тебя? «Замуж» от любви и секса?

– Ну вот. Я так и знала, что ты несерьезно к этому отнесешься. А зря, доченька! Умная женщина сама кузнец своему счастью. И разумный брак для нее – норма. А ты ж у меня умная, доченька. Надеюсь, моей ошибки не повторишь.

– Какой ошибки, мам? Это ты про отца, что ли?

– А про кого ж еще? Вот, кстати, тебе и показательный сюжетец для примера. И секс у меня с твоим отцом был – за уши не оттащишь! И любила его как, господи! Как в романах пишут. И замуж выскочила не глядя да о его слабом характере не задумываясь. Вроде живи – не хочу. И что? Что из этого получилось-то? Сплошное женское горем убитое одиночество. Да еще и нищее к тому же. Нет, Кирочка, ты к моим словам прислушайся все-таки. Можешь и похихикать, конечно, вволю, это твое право, но рациональное зерно усвой, будь добра.

– Хорошо, мамочка, я обязательно прислушаюсь. И хихикать не буду, честное слово. И это… как его? Рациональное зерно тоже усвою. Может, и прорастет чего. Я же способная, мамочка. Все на лету схватываю, – шутливо приобняла она мать за плечи.

– И на Кирилла не сердись, ладно? Завтра обязательно с ним помирись.

– …И отдели «замуж» от любви! – подстраиваясь под материнский тон, по-учительски произнесла Кира. – И посади семь розовых кустов. И подумай о смысле жизни.

– Ну вот, ты опять… – сбросила ее руки с плеч Елена Андреевна. – Я с тобой серьезно, а ты…

– Не сердись, не сердись, мамочка, все я поняла прекрасно, прислушалась и усвоила. И еще – устала очень. Вообще, какой день сегодня странный получился. Совсем я заплюхалась и в сомнениях, и в откровениях. Доживем до завтра, ладно? Будет день, будет и пища.

* * *

После первого трудного стажерского дня наступил, естественно, второй. Тоже трудный. Потом третий. Потом четвертый. Так и покатилось время незаметно, мало-помалу набирая скорость. Кира и опомниться не успела, как пролетел месяц ее стажерской практики. Не заметила просто. Работы было много. Так уж получилось, что она быстро вошла в обойму, стала в их маленьком коллективе помощницей нарасхват. Сначала по просьбе Петечки написала первое в своей профессиональной жизни настоящее исковое заявление в суд – он не успевал, очень спешил куда-то. Петечка прочитал, хмыкнул, довольно покивал и исправлять ничего не стал. А потом задания от него посыпались на Киру, как дары из рога изобилия. Она их и рассматривала как настоящие дары. А как иначе? Зачем тогда она сюда пришла? Для этого и пришла, чтоб руку набить.

Потом такие же дары начали сыпаться и из Клариного рога изобилия, когда она ситуацию распознала. И ей тоже Кира благодарна была. Потому что рука, если исходить из этого выражения, «набивалась» все больше и больше – только уставала сильно. Иногда и до десяти часов приходилось на работе засиживаться, как бедной Золушке в хлопотах по хозяйству. Но она не роптала. И похвал да благодарностей не ждала. Никаких. Даже и материальных. Хоть и поругивал ее за это Кирилл. Говорил – хоть процент с них бери за сделанную работу. Кира от него отмахивалась – какой такой процент! Когда это, мол, яйца с курицы процент брали.

Хотя Петечка, надо отдать ему должное, на словесные благодарности не скупился. И даже вслух их проговаривал при всем честном народе. И не то чтобы ей напрямую проговаривал, а так, обиняком, обращаясь к кому-нибудь со своим мнением, будто ее здесь и не было. Поднимал голову от написанной Кирой бумаги и говорил, например, Кларе: «Будет, будет с девчонки толк! Вижу, что будет! Скоро на хвост наступит и оторвет!» Клара понимающе качала головой, косо посматривала в сторону Киры и говорила в ответ: «Да уж… Вот молодежь пошла – прямо в затылок дышат. Не девчонка, а выскочка натуральная! Вот попомните мое слово – так однажды прыгнет, что и не догонишь уже…» И Алексей Степанович согласно кивал из своего угла – правильно, мол, все говорите, и я того же мнения о девчонке.

Кире было приятно. Получалось, вроде как ругали они ее, но, черт возьми, так приятно да изысканно ругали! Кира улыбалась весело сама про себя, чуть краснела и старательно делала вид, что она к этому диалогу ну совсем даже не прислушивается.

А вот Кирилла никто не ругал. И не хвалил. Не случилось у него такой счастливой обоймы. Сидел целыми днями, спрятавшись за экраном компьютера, гонял разные игрушки, чтоб время убить. Иногда, правда, и в его присутствии польза была. Отчего-то случилось так, что все адвокаты безлошадными оказались, не имеющими своего личного транспорта, то есть. У Петечки было какое-то сложное глазное заболевание с труднопроизносимым названием, поставившее крест на его водительской карьере, а Кларе, как она сама говорила, «богом не дано». Попав в третью аварию кряду, с мыслью сесть за руль и научиться этому полезному ремеслу она рассталась из соображений личной безопасности. Не дано, значит, не дано. И нечего судьбу искушать. И у Алексея Степановича тоже машины не было. Вот и обращались они к Кириллу по очереди: «Выручи, Кирюш! Зашиваюсь! Опаздываю!» Кирилл выручал, конечно. Хотя Сергею Петровичу это и не нравилось. Но сердился он больше не на Кирилла, а на безлошадных адвокатов. Да и действительно – не для того он сына сюда привел, чтоб его в качестве водилы использовали. Он же учиться его сюда привел, стажироваться, руку набивать.

И сам Кирилл этим обстоятельством весьма недоволен был. Отвозя вечерами Киру домой, возмущался сердито:

– Что я, виноват, что они мне никаких заданий не дают? Может, я бы тоже хорошо все делал. И не хуже тебя.

– А ты не жди, когда дадут. Сам предлагай. Изъявляй, так сказать, готовность, – наставляла его Кира. – А то сидишь за своим компьютером с таким видом, будто посылаешь всех подальше. Вот и результат.

– Ой, да ладно! Кто я им, мальчик, что ли? Еще глаза выпучивать буду, готовность выражая…

– Да, Кирилл, мальчик. Для них, профессионалов, ты именно мальчик. А чтоб мужчиной стать, не грех и глаза иногда повыпучивать.

– Значит, я не мужчина, по-твоему? – томно-игриво взглядывал он на нее, кокетливо поводя плечами.

– Ой, да мужчина, мужчина. Я ж о другом, как ты сам понимаешь.

– Ну, а я все об этом, как ты тоже сама понимаешь. Ты не в курсе, мама твоя сегодня на даче заночует? Я так по тебе соскучился, адвокатка ты моя сильно толковая. Можно, я останусь, Кир?

– Не знаю. Видишь, дождь собирается – она и приехать может. Чего ей там в дождь делать?

– А может, не приедет?

– А если приедет?

Игривый этот диалог они вели в последний месяц с упорным постоянством, с того самого дня, как Елена Андреевна после школьных и сильно нервных июньских экзаменов ушла в свой долгий педагогический отпуск и отбыла на дачу к подруге Люсе. Моталась туда-сюда на электричке, как ей вздумается. Одно было хорошо, что последняя электричка из тех краев прибывала в город где-то в районе двенадцати, стало быть, после половины первого наступала хоть и шаткая, но все же гарантия, что не зашуршат ее ключи в замочной скважине в самый интересный момент. И не то чтобы они Кириной мамы боялись. Вовсе нет. Наверное, просто в игру, нечаянно ими же самими придуманную, слишком уж старательно заигрались. И самым интересным моментом в этой игре было оно, его величество ожидание – приедет, не приедет мама сегодня. Особенно увлекся этой игрой Кирилл. А Кира так – посмеивалась над ним только. Ну, и старалась подыграть, конечно. Жалко, что ли? Она ж не ханжа какая-нибудь, она нормальная современная девчонка.

Да и вообще – секс с Кириллом как компонент отвергнутого мамой триединства ее вполне устраивал. И «замуж» тоже был не за горизонтом. Вот с любовью была совсем не ясна ситуация, но не безнадежно же! Ее что, глазами, что ль, увидеть можно, эту любовь? Это прыщ, на лбу вскочивший, утром в зеркале сразу в глаза бросается, а любовь… Как ее увидишь-то? А может, она и есть, просто никак не проявляется пока? А может, она вообще никогда не проявится и не прочувствуется?

Когда-то давно, в седьмом или восьмом классе, Кира уже точно и не помнит, ввели им в школьную программу новый предмет – уроки православия он назывался. Потом, правда, как ввели его, так быстренько и вывели, так и не указав юным душам дороги к храму. Кира тогда, будучи девочкой рассудительной, посчитала, что и правильно его вывели. Что дорога к храму у каждого своя должна быть, собственная, и никто на нее не может указать перстом учительским. Даже самым что ни на есть авторитетным. Естественно, и она для себя на этих уроках свою дорогу к храму не определила. Просто однажды вслушалась внимательно в то, что с пафосом прочитала, сидя за своим столом, молоденькая и симпатичная историчка Галина Александровна. А читала она им тогда Послание апостола Павла к коринфянам…

… Любовь долготерпит, милосердствует,любовь не завидует,любовь не превозносится, не гордится,любовь не бесчинствует,не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,не радуется неправде, а сорадуется истине;любовь все покрывает, всему верит,всего надеется, все переносит…

Отчего-то очень понравилось Кире это Послание апостола Павла к коринфянам. Так понравилось, что переписала она его к себе в тетрадочку и выучила дома наизусть. И долго повторяла потом про себя с удовольствием. Просто так, как повторяют люди понравившиеся им стихи. А потом поняла: вовсе не просто так она это повторяет. Видимо, внутри у нее живет какая-то другая Кира Воротынцева, которой это Послание очень пришлось по душе. Даже необходимым сделалось как воздух. Может, она, живущая у нее внутри Кира Воротынцева, тоже коринфянкой была? И знает о любви что-то такое, о чем она, земная и прагматичная Кира Воротынцева, даже и не догадывается? Просто повторяет красиво звучащие музыкой слова и даже понимает их, и сочувствует, да только пристроить ни к кому не умеет? Вот не умеет, и все! И даже к Кириллу не умеет. Хотя и все у нее с ним хорошо. Замечательно даже. И даже сомневаться в этом грех. Потому что вот ночь. Вот луна. Вот Кирилл рядом спит, утомившись их молодыми утехами. А только отчего-то жутко поплакать хочется. Дурное какое-то желание – выйти на балкон и поплакать на луну. Может, это у нее нервное? А может, это у всех так, просто скрывают? Может, надо просто воды попить и все пройдет?

И она вставала, и шла голышом на кухню, и пила минералку из холодильника, и выходила на балкон, и смотрела на круглую желтую луну, и вслушивалась в ночные шорохи спящего города. И уговаривала себя в сотый уже раз, что все у нее хорошо, все по намеченному плану, и даже терний особенных никаких нет на светлом пути к звездам и счастью, и никакой таинственно-вредной коринфянки у нее внутри не живет – все это детские грезы-фантазии…

К середине июля погода испортилась. Резко и сразу, как это и бывает после сильной жары. Небо заволокло глухими серо-синими облаками, и после первого же дождя город вздохнул вольно и свободно, окунувшись с головой в спасительную прохладную влагу, потом отряхнулся, потом заскучал, потом совсем замерз, потом затрепетал уныло мокрыми листьями тополей, просясь обратно к солнышку. Так и жизнь наша устроена – не ценим, когда нам относительно хорошо. Все ворчим чего-то, ждем спасительной прохлады, не думая о том, что прохлада эта имеет свойство переходить в долгую и унылую промозглость, которой конца и края не видно.

Тут же вернулась с дачи мама, ходила по квартире целый день, маясь отпускным бездельем и не зная, куда себя приткнуть. Походив так три дня кряду, уехала обратно, заявив, что на даче можно хоть баню истопить, а дома совсем уж скучно и холодно и не с кем словом перемолвиться – Кира ж целый день на работе торчит. Так и моталась туда-сюда как неприкаянная. Хорошо хоть, ягоды на кустах да на грядках созрели да пора было варенья всякие варить на зиму – все заделье заботливое. Последние три дня, к примеру, и носа она дома не показывала. А тут вдруг позвонила Кире на работу – она даже не сразу ее голос в трубке узнала…

– Кира! Я тебе сейчас скажу – только ты не волнуйся, ладно? Кирочка, твоя бабушка умерла… Ну, папина мама то есть. Софья Михайловна. Я только домой вошла – звонок…

– А кто звонил, мам? Отец? – с трудом переведя от грустной новости дыхание, тихо спросила Кира.

– Нет, не отец. Женщина какая-то незнакомая. Говорит, похороны завтра. Я для тебя записала на бумажке, куда надо подойти попрощаться. Они, по-моему, ее кремировать собрались.

– А ты, мам? Ты что, не пойдешь?

– Я?! Нет!

Материнское «нет» прозвучало почти криком – таким звонким, отчаянным и решительным криком души, что Кире даже не по себе сделалось. Неловко, неуютно и холодно. И даже страшно немного. Все было в этом «нет» – и яростная, так и не прошедшая с годами обида на свекровь, и своя женская неустроенность, и вызов, и плач, и обвинение бросившему ее когда-то и так и не прощенному мужу. Да, все там было. Оно, может, и понятно. Только не к месту как-то. Ну не можешь, и не ходи. Зачем так бурно свои эмоции выражать? Кира даже оглянулась испуганно, втянув голову в плечи, не слышал ли кто…

Никто и не слышал, конечно же. Петечка тихо беседовал за своим столом с очередным клиентом, сложив одну пухлую ручку на другую, Клара Борисовна сердито размешивала сахар в большой чашке кофе, рассеянно глядя в экран компьютера, и только Кирилл тревожно высунулся из-за своего монитора, глянул на Киру заинтересованно и даже брови поднял, будто спрашивая – кто там тебе звонит? Может, случилось чего? Потом встал из-за стола, подошел, совсем близко и, демонстрируя свою причастность и заботу, стал слушать.

– Хорошо, мам. Я сейчас поеду туда. Спасибо, что позвонила. Все, пока, мам…

– Погоди, Кира! Погоди… Зачем тебе туда ехать? Похороны завтра, вот завтра и поедешь. Зачем сегодня-то? – говорила в трубку мама.

– Ну помочь же надо, наверное…

– Кому помочь? Софье Михайловне уже не поможешь. А отец твой пусть сам разбирается. Нечего ему помогать. Он нам с тобой ничем не помог, когда мы…

– Мама, все! Хватит! – испуганно взглянув на Кирилла и дернувшись от него вместе с трубкой, быстро проговорила Кира. – До вечера, мама.

– Кира… У тебя что-то случилось, да? – тут же заботливо сунулся к ней Кирилл, как только она положила трубку. – На тебе прямо лица нет… Воды принести?

– Нет. Не надо. У меня бабушка умерла, Кирилл. Я… Я поеду туда прямо сейчас. Отпрашиваться не буду, ладно? Сергей Петрович придет, ты объясни ему.

– Так давай я с тобой поеду! Чего ты одна.

– Нет! – резко развернулась к нему Кира. Видимо, ее «нет» тоже прозвучало слишком уж отчаянно как-то. И тоже, наверное, не к месту. Кирилл дернулся удивленно, Петечка замолчал на полуслове, подняв на нее недовольные глаза, и чайная ложка выпала из рук Клары Борисовны, полетела со звоном на пол. Опомнившись, Кира улыбнулась виновато, пожала плечами, провела дрожащей ладошкой по щеке. Потом протянула руку к Кириллу, дотронулась до его плеча, проговорила тихо: – Спасибо, Кирюша, но правда – не надо. Я сама. Мне… Мне так лучше будет.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.