Месть по закону

Милицейские чины среднего уровня, руководившие операцией по «расформированию организованной преступной группировки» и которые не отходили от Антона, всем телом повисли на телефонах. До Антона сквозь шум в голове доносились до боли знакомые команды «объявить «перехват», «направить людей в указанные адреса» и многие другие. Те, которые отдаются, когда из погонов не по своей воле, но прямо на глазах, начинают выпадать лишние звездочки. Антон сквозь туман слушал распоряжения участников задержания вора в законе, которые должны были быть отданы еще вчера. В активе милиционеров был нуль, в пассиве – проломленный в банке пол, украденные финансовые средства, добытые преступным путем, и слегка подбитый судья. Вот сейчас они и пытались выяснить у федерального судьи, кому он преграждал дорогу, как выглядели скрывшиеся и номер машины. Сомнений в том, что это и есть те, в результате кого возможны перемещения в организационно-штатной структуре УВД города, не было.

– Антон Павлович, вы номер машины не помните? – почти умолял Струге автор операции по «расформированию» бедлама Пастора.

– Конечно, помню. – Антон поморщился. – Двести двадцать три. А – К – В. «Антон» – «Константин» – «Виктор». Бежевый «Паджеро». Сзади, на колесе, голова тигра.

Майор поморщился, как от зубной боли. Он стал слышать не только шорох выползаемой звезды, но и треск ниток на погонах.

Стоящий рядом, судя по всему – его коллега, вздохнул и посмотрел на майора, как на подчиненного.

– Неплохо было задумано, Игорь Львович. Главное – люди были грамотно расставлены. Ни одного человека возле чемодана с деньгами. И как можно было не услышать звук рушащегося пола? У вас музыка громко играла?

Картина вокруг напоминала пикник на лужайке после отлета звена отбомбивших бомбардировщиков. Под поднятой задней дверью медицинского «рафика» сидел Струге, и на его голове молоденькая доктор держала резиновую подушку со льдом. Вокруг стояли нервный и расстроенный майор, его спокойный начальник и несколько человек в штатском. Чуть поодаль, напоминая своей суетой броуновское движение, перемещались собровцы. Внутри обесчещенного банка работала оперативно-следственная группа, пытаясь понять маршрут движения преступников внутри, а объектом их пристального осмотра был пролом в полу одного из кабинетов.

– Вы знаете, – обратился к старшему управляющий банком, пытаясь хоть немного загладить вину майора, – у нас такая мощная звукоизоляция...

Эффект был обратный. Управляющий был плохо знаком с милицейской системой определения степени вины и методикой перекладывания оной на чужие плечи, поэтому чуть не сел рядом со Струге, когда услышал:

– А мне хоть как на подводной лодке!!! И вообще, идите в банк, пока у вас куртку не украли! Она у вас на вешалке висит?..

Управляющий ретировался, вполголоса бормоча проклятья в адрес каких-то «бестолковых работников», а Струге в очередной раз наморщил лоб:

– Хватит орать, Земцов. Какой дурак придумал этот киношный вариант? Вы что там, у себя, больные? На самом деле ждали, что на вас бандитские танки попрут? А тылы?

Струге попробовал усмехнуться, но у него не получилось.

– Тылы-то почему открыли? А где был арьергард? В авангарде, на передовой? Да-а...

Антон сначала не понял, из-за чего сыр-бор, когда до него донеслись крики: «где общак?!» и «может, они под завалом?», но, когда увидел взвод вооруженных людей, высыпавших наружу, и услышал разговоры оперов по телефонам, догадался. Какая-то неведомая сила заставила его пройти мимо банка в тот момент, когда внутри его и рядом проводилась спецоперация. В эту специальную операцию из-за своей природной любознательности был втянут и он. Результат – преступники похитили из охраняемого банка воровской общак, изъятый у них накануне, и скрылись, помахав всем ручкой. Последнее на себе испытал в полном смысле Антон. Но если бы не он, то сейчас руководители «спецоперации» вообще бы ничего не знали о похитителях. А теперь, после того как Антон назвал номер машины, стало ясно – участником кражи являлся главный объект «спецоперации» – вор с погонялом Пастор – да его подельник. Возможен еще вариант, что кражу совершал кто-то другой, но на машине Пастора. В любом случае, кто бы ни нес трубу, действовал он по плану и следовал указаниям Пастора.

– Было ли что-нибудь у них в руках, Антон Павлович? – в который раз спрашивал майор.

И в который раз Антон отвечал:

– В руках – нет, но за спиной у одного из них висела на ремне сумка.

Но самое забавное было в том, как СОБР познакомился со Струге. Когда затих визг протекторов джипа и спецы наконец догадались, что происходит не просто что-то неладное на улице – происходит что-то незапланированное в их мероприятии, они подбежали к тому месту, от которого еще мгновение назад кто-то кричал им – «бегом ко мне!» – и склонились над Антоном, который делал попытки встать.

– Мужик, ты кто? – спросил один из них.

– Молодец, – отреагировал уже пришедший в чувство Струге. – Сначала отвечаешь на свой вопрос, а потом – спрашиваешь. Старшего давай сюда, нелогичный ты мой...

Вечер вот-вот обещал перейти в ночь. Несмотря на то что работа в банке кипела, хотя кипеть-то ничему особому уже не приходилось – весь пар вышел из банка вместе с Пастором и Сохой, – и энтузиазму майора не было предела, врач рекомендовала Антону отправляться домой. Он отказался от услуг «Скорой помощи» в качестве такси и решил продолжить путь домой в пешем порядке.

Напоследок Земцов – начальник отдела РУБОПа, которого Струге уважал еще со времен работы в прокуратуре, – попросил, по мере возможности, подойти завтра к нему в кабинет. Именно попросил, прекрасно зная, с кем разговаривает. Он надеялся, что Антон поможет оформить свои показания письменно. Майор – тот был прост и наивен, он прямо стал навязывать Струге необходимость написания заявления о нападении неизвестных. Напиши Антон его – и по всем законам он обязан будет давать письменные показания и ходить на допросы к следователю. А где побои Струге – там и кража общака. Дела объединяются. А сейчас Антон, пользуясь своей независимостью и неприкосновенностью судьи, мог просто пойти домой, а завтра выйти на работу, забыв о происшествии.

– Знаешь что, дорогой, – посоветовал он майору. – Напиши-ка лучше ты заявление в милицию, как у тебя воровской общак украли. Ты же за него отвечал?

А Земцову сказал:

– Разбирайся ты сам в этой бодяге, Саша. Я просто по балде получил, когда стал свидетелем бегства от банка двух мужиков. Все.

Он встал с подножки багажного отделения «рафика», от чего тот покачнулся, как калека, и пошел домой. По пути его остановил милицейский патруль, но, изучив написанное внутри удостоверения и четко разобрав подпись президента страны, милиционеры извинились. Непонятно зачем сообщив Струге о том, что сейчас по всему городу объявлена операция «перехват», сели в машину и уехали. И всю дорогу, пока Антон добирался до дома, мимо него, сверкая проблесковыми маячками, проносились автомобили.

Объектом розыска был джип «Мицубиси Паджеро» бежевого цвета, с государственным номером «А223КВ». В данный момент этот автомобиль находился на платной коммерческой автостоянке неподалеку, и Соха уже заканчивал привинчивать к нему номера «Тойоты», которую пасторовская братва «отмела» у армянина – владельца сети овощных магазинов. За долги.

Ни Струге, ни Пастор с Сохой не разглядели друг друга в темноте у банка, именно поэтому они молча разошлись на освещенном узком тротуаре, коснувшись друг друга плечами, у самого дома Антона...

Существует множество причин, по которым прозвища прилипают к людям. Но, какой бы глупый характер они ни носили, они являются неизменной визитной карточкой тех, кого ими наделили. На воле, как правило, прозвище является либо производным от фамилии, либо определяющим род деятельности. Иногда – по внешним данным. В местах лишения свободы прозвище, как правило, отражает характер, суть своего хозяина. И, если на воле человек с фамилией Крысов практически обречен, то на зоне вольнодумец, решивший сократить его фамилию для более удобного произношения, может ответить за свои лингвистические способности. Для этого Крысову просто нужно быть вхожим в блатной мир и жить «по понятиям». Зона – не воля, там все гораздо сложнее.

С бомжем Востриковым все развивалось по стезе, определенной в жизни для многих. С детства он получил прозвище Дохлый за убогие физические данные. Сказывались годы, проведенные в детском доме. Востриков из-за постоянного недоедания и зачаточных признаков дистрофии просто не мог вызывать у воспитанников иного о себе мнения. Детский дом он сразу сменил на колонию для малолеток, украв с городскими бродягами овцу из колхозного стада. Овца была умерщвлена, зажарена и съедена в лесополосе, меж городом и деревней. Через день все «шашлычники» были задержаны местным участковым и препровождены в изолятор. Два года проползли для воспитанника колонии Вострикова как десять строгого режима. Все два года он терпел унижения от всех, кого встречал в колонии. Его били, унижали, а один раз даже выкололи на ягодицах двух голубей. При ходьбе в бане эти голуби двигались, нанося удары клювом в соответствующее место. Понятно, что с такой тату попадать во взрослую зону для Вострикова было бы крайне нежелательно. И он помнил об этом всякий раз, когда воровал банки с соленьями из погребов запасливых граждан. А за своих «сизарей» уже на воле он получил прозвище «Миротворец». Постепенно первое прозвище и второе объединились. Поэтому если где-то речь шла о «Дохлом миротворце», то всем бичам в округе становилось ясно, что кто-то интересуется Востриковым. Но все же чаще его называли Дохлым, потому что так короче и вернее.

Есть он хотел всегда, независимо от того, когда принимал пищу в последний раз. Голод мучил его и перед обедом в знакомой с детства лесополосе и после. Голод терзал его даже тогда, когда он, уже не в силах есть похищенные соленые помидоры с хлебом, найденным на помойке, вставал с листвы и отряхивался. Он съедал в два, а то и в три раза больше, чем «бичующие» по соседству бродяги, но никак не мог насытиться. Голодная травма детства горела во взрослом человеке с неистовой силой. Кражами он занимался исключительно для того, чтобы приобрести на вырученное съестных припасов. Лучше, если в качестве предмета кражи выступали непосредственно съестные припасы.

Самым любимым и доступным способом присвоения чужого имущества были кражи из погребов. В «побирушке» Вострикова, среди запасной пары грязных и рваных носков, пластиковой бутылки с водой и прочего скарба, всегда находилась небольшая пила по металлу. Востриков приходил в ужас от перспективы голодной смерти, когда пила с треском ломалась и приходилось искать новое для нее полотно. Объектом своих преступных деяний бомж выбирал погреба, расположенные рядом с железнодорожными путями. Их здесь были сотни, и не приходилось ломать голову – есть там, в темном холоде что-то, что можно съесть, или нет. Тут не ошибешься. Замок новый, погреб недавно открывали, погреб «действующий» – вот и все признаки того, что внутри скрывается целый гастроном. Выбрав нужный погребок, Дохлый принимал возле него положение «для стрельбы лежа» и ждал приближающегося поезда. В лесу очень хорошо слышны различные звуки, а когда в лесу сотни погребов, то на звук распиливаемого металла может прибежать либо любой из хозяев, либо – все сразу. Сомнений в том, что Миротворец сразу после этого станет Дохлым, у самого Вострикова не было. В голодной стране за кровно выращенный и собранный урожай голову могут отвинтить не задумываясь. Вот поэтому Востриков лежал и ждал поезда. Едва на всю лесополосу раздавался стук и грохот, бомж принимался за работу. Он пилил, как Овод, как электропила зэка на кедровой делянке, как пилорама столяра в учебном классе. Но стихал шум проходящего поезда, и Востриков отдыхал. Хорошо, когда проходили грузовые составы. Электропоезд тянул около сотни вагонов, поэтому работа шла быстро. Хуже – с электричками. Те, как понос после соленых огурцов с найденной на помойке банкой кильки: только приступил, и уже поздно. Добротной петли хватало на три состава либо на семь электричек. В любом случае без банок с заготовками и сумкой картошки Востриков место хищения не покидал. Такие воры в блатном мире именуются не иначе, как «кроты». Их удел – постоянно совершать кражи, что-то подкапывая, подламывая и проникая под землю. Но Вострикову было на это наплевать.

Хуже дело было с ночлегом. Летом и ранней осенью можно было спокойно спать при углях костра в той же лесополосе. А что делать в более суровые периоды года? Были еще чердаки и подвалы, но из-за подонков-террористов на все эти «общежития» милиция и жители понавесили амбарные замки, которые пилить под шум проезжающего трамвая не станешь. Востриков нашел простой выход. С наступлением холодов он приподнимал крышку одного из люков теплотрассы, спускался вниз и устраивался между водой и небом. Влажно, зато тепло и безопасно. Никто из «коллег» не украдет носки и самое главное – пилу.

Холода уже наступили.

В тот момент, когда судья Струге направлялся после пикника домой, а джип Пастора еще не замер за оградой дома у банка, на этом месте появился Дохлый. Это место, за муниципальным банком, он нашел случайно, зайдя в темноту, чтобы оправиться. Голодная смерть в эту ночь ему не грозила, более того, он всем организмом предвкушал шикарный ужин под шум канализации под крышкой люка. Сегодняшняя кража принесла ему нежданный куш в виде четырех бутылок пива и огромной соленой горбуши. Кто-то, очевидно тайком от жены, решил вечерком сходить в погреб за картошечкой, а заодно и попить пивка под рыбку, под пересвист проспавших отлет сородичей птиц. Днем пивко загрузил в холодок, а вечером... Вечером его будет пить Дохлый. Так всегда. Если где-то убудет, то где-то обязательно прибудет. Закон физики. Или – химии? Не важно. Закон есть закон.

Востриков приподнял крышку люка, вполголоса матерясь и покряхтывая – гастрит порождает изжогу, а изжога – маты, и спустился вниз. До воды оставалось еще около метра, срез люка – в метре над головой – общероссийский стандарт жилого помещения Вострикова и иже с ним. Потерев руки, он, долго не раздумывая, принялся разворачивать рыбу. Крышку он решил не закрывать, так как ночь предстояла, судя по его верным приметам, теплая.

Первая бутылка пива «Толстяк», которого Дохлый за всю свою сознательную жизнь ни разу не пробовал, «ушла» как-то незаметно. Пустая посудина плюхнулась вниз, обрызгав водой ноги бомжа. На эту мелочь не стоило обращать внимания, все оно, внимание, было уделено рыбе, которая почему-то исчезала быстрее пива. Дохлый почти вслух посетовал на то, что, мол, «вот уже скоро пятьдесят, а пива пить, из-за политики государства, так и не научился». Несомненно, в том, что Востриков не научился пить пиво, виновно было правительство страны, его глава и все фракции в Государственной думе.

Вдруг Дохлый заволновался – над головой проехала машина. Ему стало понятно, что место для ночлега он выбрал не самое удачное – посреди дороги. А кто тут разберет, в темноте, – где проезжая часть, а где – глубина двора?! Тем более что бутылки, позвякивая, торопили и запах рыбы, струящийся из сумки, волновал. Разве тут сразу сориентируешься? Однажды Дохлый в подобной же ситуации, поутру, едва не оставил свою фотокарточку на бампере проезжавшей мимо «Газели», поэтому в его душу забралась тревога. Но, поразмыслив, что лучшего места все равно сейчас уже не найти, он смирился с положением. «Просто после ужина нужно закрыть крышку, иначе ночью...» – Дохлый решил не думать, что будет в этом случае.

Он напрочь выключился от всех процессов, происходящих вне колодца. Этому помогал шум бурлящей внизу воды. Его волновали лишь оставшиеся три бутылки пива и лежащая на коленях рыбина. Спустя полчаса, когда с горбушей было покончено, а пиво еще оставалось, на его голову что-то рухнуло. От неожиданности и ужаса Дохлый хрюкнул, как боров, выронил бутылку и обмяк. Он себя уже видел в доме инвалидов, сосущего через соломину жидкую манную кашу, в гипсе и на утке. Но, к его изумлению, время шло, а боль не наступала. Еще через мгновение бродяга понял, что на его голове лежит не колесо машины, а сумка. Он пошевелился, и сумка сползла вниз, на колени.

Она лежала перед ним, черная в темноте, с оборванным плечевым ремнем. «Сейчас ее будут искать, найдут меня, изобьют или убьют», – оракул Востриков сидел в колодце, отсвечивая мертвой белизной своего лица. Его охватил страх. Еще через минуту, когда он услышал неподалеку возбужденные голоса, он решился на страшное. Высунув голову из колодца, он осторожно подтянул к себе крышку и, действуя руками и головой, поставил ее на место. Два часа он сидел, слушая самого себя и шум воды.

Когда он решился открыть сумку, то ожидал увидеть там все, что угодно. Лучшим подарком в так хорошо начавшийся день для него была бы бутылка водки и что-нибудь поесть. Он потянул «молнию» и распахнул сумку...