Мужчина несбывшейся мечты
– Значит, матушка сотрудничает со следствием?
– Да, всей душой. Но это особая душа. Я бы сказал, она себе на уме. Поэтому я не попросил у нее записи с ее видеокамер. Это не то, что я хотел бы получить из ее рук, после ее редактуры и монтажа. Это надо брать незаконным, пиратским способом. У Катерины камеры обслуживает неплохой программист. У него материалы за большой период. Надеюсь, мой Вася с ним договорится. Если нет, возможны другие варианты.
Слава меня благословил на дальнейшие действия. Там, где есть семейные тайны, нет места для поисков волосков, отпечатков тапок и прочей ерунды. Здесь требуется неотвратимая логика, в результате – признание и только. Если даже ради этого придется перевернуть чью-то жизнь до самых потрохов и истоков.
Сутки ушли на то, чтобы порыться в биографии бывшего бухгалтера Екатерины Семеновой, покрутить обстоятельства ее волшебного превращения в матушку Катерину.
А сейчас я ищу человека по имени Герман, который работает в поместье Катерины и является постоянным жертвователем в местной больнице и детском приюте. Что-то мне подсказывает, что без базовой информации не стоит беспокоить человека с такими душевными травмами. И тут мне в помощь оригинальная внешность Германа. Лично я похожего человека не встречал, а я встречал очень многих. Если где-то есть его фотография, его ни с кем не перепутать. И тут прямая наводка: какая-то трагедия, в результате которой Герман, мужчина примерно пятидесяти лет, потерял семью и детей.
Работал я как проклятый. Как говорится, семь потов сошло. Пять раз лез под душ. И я нашел. Не Германа, но Григория Ивановича Петрова, фермера из Калужской области, который стал жертвой и фигурантом громкого дела пять лет назад. Во время его поездки в Москву на рынок, где он торговал целый день, кто-то поджег его дом, в котором сгорели заживо жена и двое детей – мальчик пяти лет и девочка семи. Безутешного отца почему-то арестовали прямо на пепелище по подозрению в поджоге с целью убийства. Непонятно. Ищем.
Пришлось поездить по архивам. Потом нашел следователя, который вел то дело. И он показал мне заявление жены Петрова. Она обвиняла мужа в сексуальном насилии над дочкой, которая оказалась приемной. Оба ребенка были опрошены в присутствии врачей и психологов, оба подтвердили факт насилия. Алиби Петрова на день пожара оказалось липовым. Он оставил торговать знакомую работницу, а сам возвращался к дому. Поджог доказали. Вопрос с насилием отпал сам собой с отсутствием тех, кто мог бы что-то прояснить. Петров то ли на самом деле впал в безумное состояние с галлюцинациями и бредом, то ли искусно это имитировал. Его приговорили к принудительному лечению. И он пропал для всех на годы. А недавно у матушки Катерины появился работник Герман, бездомный, страдающий, без документов. Она помогла ему получить паспорт по утере на имя Германа Ивановича Иванова. Зарегистрировала у себя.
Следователь показал мне все снимки того дела. Да, Герман, матушкин садовник, собственной персоной. Массивный, бритый череп, глубоко посаженные глаза, страдальчески жесткий рот, тяжелый квадратный подбородок. Не тот случай, когда спрячешься в любой толпе.
Я поблагодарил коллегу и вернулся домой. Срочно посылать Васю на охоту за видеозаписями матушки Катерины. Срочно есть и спать. А с утра маршрут ясен. Тихая, деликатная миссия в больнице и приюте, куда привозит щедрые дары добрый садовник Герман.
Оксана
Пытаюсь понять, на каком я свете. Постоянно примеряю к себе слово «вдова». Надеваю перед зеркалом убитое выражение лица. Это теперь показатель не только моей любви к мужу и скорби по нему, но и моей невиновности.
Со следователем говорю на языке простейших аргументов, другого он не поймет. Они давно подозревают меня в большом интересе к особняку свекра, мол, я слишком озабочена будущим моей семьи, моего сына, которого, по сути, лишили наследства. И я подтверждаю эту озабоченность. Да, я хочу, чтобы мой сын стал основным наследником старика Сереброва. Это гарантирует то, что дом останется в семье. Ведь у Антона нет детей. Более того, он так запутался в женщинах, что ему наверняка понадобятся деньги, чтобы откупиться от Кристины, устроиться с Марией. Он может продать дом. Об этом мечтает его отец? Какой мне интерес избавляться от мужа, если он – единственная возможность каким-то образом получить это наследство? Раз так получилось, что наш сын для Андрея Петровича вроде бы вообще не существует.
В ответ следователь тупо твердит о том, что Степан хотел меня бросить и жениться на Земфире. Ссылается на то, что говорит эта мерзавка, и на то, что якобы сам Степан сказал Антону. Антон – это типа истина в последней инстанции. А я считаю, что Антон врет, потому что они с отцом возненавидели меня с первого дня. Для них обоих было бы лучше, если бы Степан оставил любящую жену, родного сына и женился на проститутке. Им бродячая собака милее, чем я.
Это даже смешно – ставить нас с Земфирой рядом. Не надо быть следователем, чтобы понять: Земфира – способная на все авантюристка, без роду, профессии, дома, семьи. Что ей терять? Для таких, как она, тюрьма – дом родной.
Этот идиот говорит мне, что я оставила улики – бокалы, вино с морфином, чтобы подставить Земфиру. Он с таким бредом собирается пойти в суд? Я пришла домой, вокруг бардак, следы супружеской измены – в спальне, кухне. Вонь от ее дешевых духов, в туалете валяется салфетка с ее жуткой помадой. Муж отмокает в ванне. Я ни о чем не догадываюсь, он по несколько часов там обычно лежит. Я страдаю, бешусь, потом иду проверять, что с ним. А надо было бы все мыть, оттирать, прятать? С какой стати? Я не знала, что Степу уже убили. Мне в голову не пришло, что в бутылке отрава. Я не хотела убирать, я хотела это все бросить ему в морду. И, уверена, он ползал бы на коленях, просил прощения и говорил бы, что эта подстилка сама к нему привязалась, он просто не знал, как от нее избавиться, Ну, и просто использовал, как любой мужик на его месте. Он мне постоянно это говорил. Для Степана важнее всего на свете была семья. Наша семья. Это очень многое значит. За это я его и выбрала. Он не самый умный, не самый храбрый и стойкий. Но он был предан нам с сыном.
Возвратилась с очередного допроса. Тьфу, как же противно! Во рту привкус грязной тряпки. Любую семейную жизнь можно вывернуть наизнанку, найти в ней отвратительные подробности, чтобы занести в протокол. Им нужно взять убийцу, она у них в руках, но хочется покопаться и там, где все в порядке. Единственный повод издеваться надо мной – это как раз следы ее преступления. Почему, мол, она не убрала улики против себя? Да потому, что тупая! Потому что психопатка. Потому что была пьяная, наконец. И потому что была в ярости после того, как он ее послал на… все четыре стороны.
Все. Забываю это. По крайней мере, до завтрашнего утра. Это просто очередное испытание. Я из него выберусь, я слеплю опять свою жизнь из обломков, найду способ использовать это в наших с сыном интересах.
Брожу по квартире. Как странно. Мне никого не нужно сейчас ждать. Мне не нужно убирать и готовить ужин к тому часу, когда Степан откроет дверь своим ключом. Да, неплохое было время. Мы ладили, мы друг друга понимали. Мы были во всем едины, что делало нас такими защищенными. От многого, но главным образом, от ненормальной родственной неприязни.
Я никогда не могла ответить ни свекру, ни Антону так, как они того заслуживали. Степан бы мне этого не простил. Он понимал, конечно, что к нему относятся несправедливо, но в нем жила такая униженность перед ними – перед этими большими умниками, исключительными интеллигентами, – как будто его нашли под забором, а не родила та же мать от того же отца.
Его униженность, их к нему несправедливость, потребность в моей защите, – все это исчезло вместе с моим несчастным мужем. Свой последний день он провел не со мной, не с нами. Он провел его с дешевой уличной тварью. И вот это не исчезло вместе с ним. Кто сказал, что мертвым все нужно прощать? Ха! Я не делаю ни для кого такого исключения. И я верю в наказание – не здесь, так там. Собственно, Степан как раз здесь его получил. Представляю себе картину такого убийства, у него была возможность понять, что происходит. Он, конечно, не верил сначала, что это всерьез. Он хотел жить. Он такой простой маменькин сынок. Мне его жалко?
Вот я сейчас говорю сама с собою – «он уже отмучился». А жалко мне только себя. Своих сил, своих попыток бить лапками молоко, чтобы, как лягушка, взобраться на масло. Я проведу ножом по своей руке – мне будет больно. Наглотаюсь снотворного – будет тошно. Меня скрутит грипп, рак, чума, а я все равно должна буду встать и продолжать бороться за себя и семью. А он уже спит, его короткая, бесцветная, сытая и спокойная жизнь закончилась. Можно сказать, восторгами любви.
Мне в этот вечер, наконец, стало легче от того, что он не откроет дверь своим ключом. Не будет врать, как делал это в последнее время. Когда и как говорить с его родней на другом языке – об этом я подумаю, когда закончится следствие. А пока… Пока помечтаю. Чего я хочу? Я хочу казни Земфиры. Даже не смерти, а именно мучений, страданий, нищеты и всего того, что заслуживают грязные подзаборные девки, которые охотятся на чужих мужей. Это справедливо. И не говорите мне о том, что есть женщины, которые в моей ситуации о таком не мечтают. Таких нет. Есть те, которые настолько лицемерны, что даже себе в этом не признаются.
Я заварила себе сразу три Катькиных травы. Выпила два стакана. Постелила свое лучшее постельное белье, нашла новые подушки и одеяло. Я продолжаю истреблять запах измены Степана, его омерзительных случек с тощим и бесстыжим скелетом. Я удобно улеглась и наконец поплыла в теплые и странные сны, какие у меня всегда бывают от этих отваров.
Проснулась среди ночи, как будто меня ударили чем-то горячим в живот. Села, прижала руки к груди: сердце колотится, рвется. Но это не страх, не тоска. Это протест тела, которого лишили скромного супружеского пайка. Наверное, это вдовий синдром. Страшно от того, что руки, которые тебя обнимали, это руки покойника. Страшно, что его холод проникает туда, где было тепло, где загорался женский костер. Наверное, у каждой вдовы это по-разному, но я почувствовала бешеное желание вырваться из могильного мрака. Меня сейчас устроит только мужчина, которого не нужно и нельзя любить. Мне нужна сексуальная машина, не знающая человеческих эмоций, любопытства, жалости и привязанности. Только с таким мужчиной я могу отпустить в себе то, о чем до сих пор сама не знала. И такой вариант есть. Так что спасибо, Степан, за мою новую свободу. Она же месть вам всем.
Часть пятая. Обломки кораблекрушения
Мария
Мне кажется, Кристина заболела. Мне кажется, Антон на пределе. Я не могу освободить собственное сердце: оно сжато такими стальными, беспощадными тисками, что вздохнуть полной грудью не получается очень давно.
О чем бы я ни подумала, за что бы мысленно ни уцепилась, как за надежду, я вижу тупик. Выхода нет. Холодная и мрачная очевидность проникла в мою кровь, в мои мысли, в мои сны. Все иллюзии в прошлом. Мы ни с чем не справились. И каждый день отодвигает нас от возможности единения, понимания, возврата в теплый уют семьи.
И при этом наши отношения с Антоном не просто не остыли. Наоборот, они превратились в адский сплав отчаяния и упоенного объятия, как перед смертью. Мы оба обреченно понимаем: что бы ни произошло в следующую минуту – горе, угроза, конкретная опасность, – ничто не разъединит нас. Мы и не подумаем спасаться бегством друг от друга. Антон мне сейчас не звонит с работы или дороги о времени приезда. Он просто едет, а я подхожу и открываю дверь за несколько секунд до его звонка. Немыслимая близость, неслыханное родство. Мое неожиданное, невообразимое, ни с чем не сравнимое женское счастье. Как оказалось, это всего лишь яркий лучик, разрывающий суровое полотно моей жизни, сотканное из преданности, долга, ответственности, вины. Лучик – не смысл существования.
С утра позвонила Кристине и сказала, что иду к ней. По телефону у нас вообще не получается контакта. Она просто молчит. Я собрала судки с обедом – холодный литовский свекольник, котлеты из индейки с кабачком, малосольные огурцы, малина и мороженое. По ночам, когда я остаюсь одна, когда даже вина не может остудить мою голову и тело, я готовлю еду для Кристины. Считаю калории, витамины, вспоминаю все, что она любит, что ей хоть раз понравилось. Допускаю, что покажусь ей жестокой лицемеркой. Но это не самое страшное. Это еще не приговор. Я успокаиваю себя тем, что найду возможность если не вернуть ее доверие, то хотя бы заставить поверить в мою искренность. В одном: я люблю ее не меньше, чем раньше. Я люблю ее и хочу поддержать, как в первый день ее беды, но сейчас это желание умножено на раскаяние и безысходность. Безысходное раскаяние. А вдруг мы с этим справимся? Она ведь уже не девочка-подросток. Она – взрослая женщина, знающая цену любви.
Кристина открыла мне дверь. Растрепанная, очень бледная, с отекшим лицом. Я знаю, что она опять взяла отпуск за свой счет по состоянию здоровья. Если так будет продолжаться, ее держать не станут. Лионелла мне сказала, что в принципе вопрос с увольнением Кристины решен. И как в таком виде, с таким настроением она будет искать другую работу? Скорее всего, никак. И мне нельзя позволить ей прервать нашу связь, потерять возможность поддержки, а точнее – ежедневного ухода, до каких-то лучших времен.
– Ты еще не завтракала? – спрашиваю я. – Самое время заодно и пообедать. Уже третий час дня. Умывайся, я накрою на стол. Первое холодное, второе еще горячее. Сварю кофе.
Кристина угрюмо кивает, уходит в ванную. На кухне прибрано, грязной посуды нет. Антон как-то сказал, что он дома почти не ест. Но по утрам моет посуду в раковине, убирает со стола. Кристина больше не выходит проводить его на работу. Спит он в гостиной на диване.
Кристина умылась, но вид лучше не стал. Проблема еще и в том, что к врачу мне ее сейчас не уговорить пойти. Тут окопалась травница Катерина. Что это за отвары, кому и при каких диагнозах они показаны, на что действуют хорошо, на что плохо? Антон считает, что это в принципе шарлатанство, зомбирование, но именно поэтому бороться невозможно. Зомбированный человек уходит в область туманных иллюзий как в самое надежное убежище. Там гаснут тревожные мысли, глохнут больные эмоции, а их место занимает тупое подобие покоя. Так я понимаю это травяное лечение. От обычного, аптечного отвара трав не может быть ни таких изменений, ни такого, практически наркотического привыкания. Вся квартира в горшках с травой, уродливыми цветами. Понятия не имею, что это.
Кристина ест торопливо и жадно. Еще один, кстати, симптом сильного внедрения в организм. Кристина то совсем не может есть, то набрасывается на еду. Вряд ли она замечает вкус. С одинаково отстраненным выражением поглощает и свекольник, и мороженое.
– Какие у тебя планы на сегодня? – спрашиваю я осторожно.
– Спать, – отвечает она с обычным для последнего времени вызовом.
– Поспи, – соглашаюсь я. – А я постираю, у тебя, наверное, что-то накопилось.
И я почти убегаю в ванную – от ее тона, от ее вида, от ее нового оценивающего взгляда. Открываю в ванной корзину для грязного белья. Это не грязное белье. Это вещи моей дочки, моего мужчины, это их запах. Это моя забота. Я прячусь в этой простой работе, как будто нет между нами ни враждебности, ни предательства. Как будто мы все по-прежнему вместе.
И вдруг… Что это? Платье Кристины, которое мы не так давно вместе выбирали – черное в горошек. Оно скомкано, местами разорвано. И на нем… Это же сперма! Платье еще хранит и запах духов Кристины, и ее пота. И запах чужого тела. Я остро чувствую чужой запах. Рядом с платьем кружевные черные трусики, тоже разорванные. У нее появился мужчина? Человек, который предпочитает грубые игры? Или это вообще изнасилование? Как спросить? Как спросить, чтобы получить ответ?
Я тихонько захожу в ее спальню. Кристина лежит на кровати, прикрывшись простыней. Она в не очень свежей ночной рубашке. На столике стакан с остатками какого-то отвара. Глаза у нее затуманены, как будто мозг уже отключается, хотя сна еще нет.
Я села на стул рядом, почувствовала противный запах отвара. Взяла ее руку.
– Кристя, все в порядке? С тобой ничего плохого не случилось?
Она смотрит на меня недоуменно и вдруг хрипло смеется:
– Ты порылась в моем белье? Испугалась, что меня изнасиловали? Платье твоей дочечки порвали! Ты хочешь меня пожалеть или помечтать, что подвернулся случай вам меня кому-то сбагрить? Я скажу. Нет, не изнасиловали. Мне самой так нравится. Вот такой грубый мужик, который ничего не придумывает. В отличие от моего благородного мужа с моей распрекрасной мамочкой. Рассказать подробности?
– Ни в коем случае, – ответила я и встала. – Только не в таком состоянии. Только не с целью причинить мне еще большую боль. Не знаю, думала ли я о таком наказании, как твоя ненависть. И не знаю, что мне с нею делать.
– Не все коту масленица, – мстительно проговорила Кристина и закрыла глаза.
Я вернулась в ванную, постирала все, развесила, в том числе и разорванные вещи. Может, они ей дороги как память. Вышла не попрощавшись. Шла домой и несла ее ненависть, как горб, который с каждой минутой гнет меня все сильнее.
Сергей Кольцов
Захожу с утра в кабинет Славы. Он поднимает голову от компьютера, смотрит на меня, а переключиться не может.
– Какой у тебя задумчивый и поэтический взгляд, Слава. Ты смотришь на меня, как на отражение света в воде. А на это можно смотреть бесконечно. Это я, твоя частная и честная левая рука! Проснись и пой. Я кое-что принес в клювике.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Всего 10 форматов