Последний штрих к портрету

Наши дни, Москва

– Так странно, мне сегодня впервые за очень долгое время приснилась Аглая Дмитриевна.

Катя переставила сковородку с зажаркой для борща, которую помешивала на плите, и повернулась к стоящей у окна хозяйке квартиры.

– Ваша бабушка?

– Да, моя бабушка. Ты знаешь, деточка, я много лет не видела ее во сне. Иногда мечтала даже ее увидеть, словно напутствие получить, ответ на мучивший меня в то время вопрос. Особенно, когда Оля погибла, и мы с Глашей остались одни. Я тогда второй раз в жизни осталась совсем одна. В первый раз в Чите, в 1969-м, а второй в девяносто восьмом, когда похоронила свою единственную дочь и ее мужа. Я тогда так надеялась увидеть во сне бабушку, такую, какая она была – в длинной юбке, с высоким узлом волос, камеей вот этой, – длинные пальцы метнулись к горлу, затеребили брошь, прикрепленную к воротнику белоснежной блузки. – Но нет, никогда она мне не снилась. А сегодня пришла ко мне во сне, смотрела так печально, словно предупреждала о чем-то.

У Кати от жалости сжалось сердце. Она была рада, что уговорила разрешить ей пожить вместе с Аглаей Тихоновной, чтобы не оставлять ту одну. Глашка дневала и ночевала у Ани, оказавшейся Тоней. Тело Антонины Сергеевны не отдавали из-за следствия, невозможно было назначить дату похорон, и Аня с ума сходила в своей съемной квартире, боясь остаться одна. Глашка, как могла, поддерживала подругу, в то время как Катя взяла на себя функции компаньонки при Аглае Тихоновне. Сейчас вот, к примеру, борщ варила, чтобы хоть как-то занять руки, да и голову тоже.

– Аглая Тихоновна, вы только не бойтесь, – сказала она с горячностью. – Сегодня придет мой друг, участник Открытого театра. Он следователь и обязательно что-нибудь придумает, чтобы вас защитить. И убийцу найдет непременно. Вы только все ему расскажите, ладно?

– Ну, конечно, я все расскажу, – с досадой сказала ее собеседница, отошла от окна, в которое бездумно смотрела, уселась за стол, закинула ногу на ногу, обхватила колено руками. Чуть слышно звякнули тяжелые кольца и браслеты на тонкой старческой руке. – Весь вопрос только в том, что именно рассказывать. Я не хочу показаться твоему, деточка, приятелю выжившей из ума старухой.

– Вы не можете такой показаться, – рассмеялась Катя. – Вы удивительная, Аглая Тихоновна, и это становится ясно каждому, кто подходит к вам ближе, чем на три метра.

– Ты пристрастно ко мне относишься, девочка, – пожилая дама тоже засмеялась. – Ты знаешь, это у нас в крови, вызывать полярные, но очень сильные эмоции. К примеру, мою бабушку обожали практически все, кто ее знал. Папа мой, Тихон Ильич Колокольцев, относился к ней с глубоким уважением, я бы даже сказала, почтением. И друзья его тоже. И мама, и я, и большинство моих одноклассников. А вот Иринка ее терпеть не могла.

– Та, которая умерла в Чите? Но она же была самой близкой вашей подругой.

– Да, ближе ее никого не было, ни тогда, ни потом. Она скрывала, что не любит бабушку, но я знала. И Нюрка знала.

Что именно знала Нюрка, Катя спросить не успела, потому что раздался звонок в дверь. Пришел Бекетов, и Катя, пока Аглая Тихоновна открывала дверь, вопреки всякой логике, убрала волосы за уши и взбила упавшую от супного пара челку.

– Здравствуйте, Екатерина, – он появился в кухне, тут же заполнив собой немаленькое пространство, и Катя опять же не к месту подумала, насколько «крупногабаритные» мужчины привлекательнее «мелких». – Аглая Тихоновна, вы не возражаете, если я вот здесь присяду?

Расположился он на обычном Катином месте, отчего она испытала легкую досаду и тут же внутренне одернула себя, потому что это уж было совсем глупо. Хозяйка квартиры опустилась в свое привычное кресло, оплела пальцами чашку с остывшим чаем, поинтересовалась великосветским голосом:

– Могу предложить чай или кофе, что вы предпочитаете, господин…

– Бекетов. Следователь Бекетов Владимир Николаевич. Если можно, то чаю я бы с удовольствием выпил.

Аглая Тихоновна посмотрела на Катю, та кивнула.

– Сейчас налью.

– Что ж, Аглая Тихоновна, давайте не будем откладывать в долгий ящик и сразу перейдем к делу. Итак, расскажите, пожалуйста, где, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с гражданкой Демидовой Антониной Сергеевной.

– Начнем с того, что о том, что она стала Демидовой, я узнала месяц назад, – усмехнулась его собеседница. – Да и то, что она Сергеевна, мне было совершенно без надобности. Я знала ее как Антонину Селезневу, Нюру, мою школьную подругу и одноклассницу, и до недавнего времени не видела более пятидесяти лет.

Аглая Тихоновна неспешно рассказывала Бекетову все то, что Катя уже и так знала. Речь ее текла плавно, дышала она спокойно и ровно, сразу было видно, что совершенно не волновалась. Фактически она сейчас вспоминала всю свою жизнь, от рождения и до того момента, как уехала из Магадана после смерти родителей, после тяжелой и трудной дороги оказалась в Чите, простуженная, очень больная, с умирающей от пневмонии подругой на руках. Как, отправив в Магадан запаянный гроб с телом Иришки (пусть и нежаркое там было лето, но все же путешествия на перекладных тело бы не выдержало), нашла в себе силы все-таки уехать в Москву, совершенно одна.

– Значит, это было в 1969 году?

– Да, я приехала в Москву в середине июля. Фактически накануне экзаменов. Едва успела подать документы в институт. Мои родственники были уверены, что я не поступлю. После такого-то стресса, в чужом городе, при диком конкурсе. А я экзамены сдала на одни пятерки, плюс медаль у меня была золотая, это дополнительные баллы давало. В общем, я поступила. Скорее, из упрямства и желания исполнить волю своей семьи и мечту Иринки, но поступила.

– А подруге своей, Антонине, вы не писали? Почему? Ведь она осталась единственным близким вам человеком.

Аглая Тихоновна помолчала.

– Я не знаю, как вам это объяснить и поймете ли вы меня, – наконец сказала она. – Понимаете, я была семнадцатилетней девочкой, которая в одночасье все потеряла. И при этом нашла много нового. Друзей в институте, родственников бабушки, которые меня приютили, Москву, которая меня ошеломила и закружила настолько, что я могла часами просто ходить по улицам и разглядывать дома. В свой день рождения, 25 июня, существовала одна Аглая Колокольцева, а в Москву приехала уже другая. Более жесткая, более приземленная. И эта новая Аглая не хотела иметь ничего общего с прошлым, в котором было так много потерь. Поэтому я никому не писала. Не только Нюрке, вообще никому. Вспоминать прошлое было слишком больно, поэтому я не вспоминала, жила настоящим. Вы понимаете, Владимир Николаевич?

– Я понимаю, – тихо отозвалась Катя, во время разговора продолжавшая варить борщ и хранящая молчание, чтобы не отвлекать. Но сейчас ей казалось очень важным поддержать пожилую женщину. – Аглая Тихоновна, все, что вы говорите, совершенно понятно, и никто не может вас упрекать в том, что вы предпочли забыть.

– Хорошо, – покладисто сказал Бекетов. Такое чувство, что эмоциональный рассказ собеседницы ничуть его не тронул, и Катя в этот момент ненавидела его железобетонное спокойствие. Может, правда, есть ряд профессий, в которых волей-неволей приходится стать толстокожим, чтобы выжить. – Давайте примем за аксиому, что пятьдесят лет вы ничего не знали о своей школьной подруге и никак с ней не связывались. Теперь давайте перейдем к настоящему. Что случилось, когда вы узнали, что приехавшая в Москву бабушка подружки вашей внучки на самом деле Антонина Демидова?

Пожилая дама опять помолчала, видимо, подбирая слова, чтобы ответить на вопрос максимально точно.

– Я удивилась, – наконец сказала она. – Нет, правда, я ужасно удивилась такому невероятному, потрясающему совпадению. Глаша с Анечкой учились в институте пять лет, девочка часто у нас бывала, особенно в первый год. Оно и понятно, одна в большом чужом городе. Конечно, у нее папа очень достойный человек, он ей всячески помогал, но проведывать часто не мог, сами понимаете, служба. Она очень скучала по дому, по родителям, по бабушке, и этим напоминала мне меня. Потом она начала ходить к нам реже, это тоже понятно, в Москве столько соблазнов, что всегда можно найти что-то поинтереснее, чем беседы со старухой. Но нет, о том, что она Нюркина внучка, я узнала только тогда, когда та приехала в Москву.

– Неужели за пять лет учебы и два года работы в одном театре Аня ни разу в разговоре с родными не упоминала, как зовут ее ближайшую подругу?

– Получается, что нет. То есть ее родители, конечно, знали, что у нее есть подруга Глаша, а вот Нюрка нет, не знала. Как-то не заходил об этом разговор. И только когда она решила на старости лет приехать к Анечке и поселилась у нее, Глаша как-то после театра забежала к ним домой, и Аня ее представила бабке именно как Аглаю Колокольцеву. Слово за слово, выяснилось про Магадан, так Нюрка меня и идентифицировала, если можно так выразиться.

– А дальше?

– А дальше они мне позвонили, мы поговорили, условились встретиться, но тут начался этот чертов карантин, и увидеться у нас получилось лишь две недели назад, когда мы обе решили сбежать от наших внучек, истово защищающих нашу безопасность.

– Вы встретились на Цветном?

– Да, мне это было близко от дома, да и Нюрке недалеко.

– Вы сразу друг друга узнали?

Аглая Тихоновна вдруг усмехнулась покровительственно, снисходительно.

– Молодой человек, уж вы простите, что я буду вас так называть, но мне вы явно годитесь в сыновья. Конечно, люди с возрастом меняются, но мы обе изменились не так сильно, чтобы не могли друг друга узнать. Нюрка, конечно, поправилась, но, разумеется, мы узнали друг друга.

– И о чем вы разговаривали?

– Да вы знаете, самое интересное, что говорить нам оказалось практически не о чем. Пятьдесят один год – большой срок, и мы провели его вдалеке друг от друга. У каждой из нас была своя жизнь, причем большая ее часть. Мы влюблялись, выходили замуж, хоронили мужей, растили детей и внуков отдельно друг от друга, и рассказывать про это было неинтересно, и слушать тоже. Такой был очень формальный разговор. Кто был Нюркин муж, как она растила сына в одиночку, потому что муж спился и умер после того, как его за пьянку на берег списали. Она все про Аню говорила, она ее Тонечкой называла, очень гордилась, что та артистка, красивая, в Москве живет. Переживала, что своего жилья нет.

– А прошлое вы вспоминали? Общее прошлое, я имею в виду?

Катя слушала напряженно, потому что в своем рассказе Аглая Тихоновна неминуемо приближалась к тому непонятному и страшному месту в разговоре, где всплыло какое-то золото.

– Я спросила, как прошли похороны Иринки? – снова помолчав, сказала Аглая Тихоновна. – У нее, оказывается, мама умерла, когда про Иринкину смерть узнала. В одночасье, от разрыва сердца. Их в одной могиле и похоронили, вот как. А я и не знала.

Легкая тень пробежала по ее лицу и исчезла. Аглая Тихоновна смотрела своему собеседнику прямо в глаза, и Катя в очередной раз поразилась стойкости ее духа и несгибаемости характера.

– Понятно, – невозмутимо продолжил разговор Бекетов. – О ком еще из вашего прошлого вы говорили?

Аглая Тихоновна бросила быстрый взгляд на Катю, та виновато кивнула, признавая, что раскрыла доверенный ей секрет. Впрочем, стыдно ей не было, ради безопасности дорогих ей людей она еще бы и не то сделала.

– Я понимаю, вы хотите, чтобы я рассказала вам о золоте, – медленно заговорила пожилая женщина. – Но я уже говорила Катеньке, что не очень поняла то, что пыталась рассказать мне Тоня. Я ничего об этом не знала, ничего. Мой отец, Тихон Ильич, не считал нужным посвящать женщин семьи в свои дела. Я убеждена, что мама и бабушка тоже ничего не знали. Мама, потому что она была немного не от мира сего. Она вообще плохо понимала, что ее окружает. У нее был свой внутренний мир, куда не было хода отцу. И мне не было. Она как Спящая царевна жила, словно в хрустальном гробу. Впрочем, сейчас не о маме. О золоте.

– То есть золото все-таки было? – уточнил Бекетов.

– Повторюсь, что мне об этом неизвестно, но после нашей единственной встречи с Нюркой я много думала о том, что она мне сказала. Понимаете, в том-то и дело, что оно могло быть, это золото. Мой отец много лет был начальником прииска, на котором работали зэки. Мыли золото. Именно там он познакомился с моим дедом. В общем, я вполне допускаю, что во время работы на прииске он сумел создать какой-то золотой запас. И именно из-за этого золота, а вовсе не из-за материнских драгоценностей, нашу квартиру и ограбили в ту злополучную ночь.

– Вашу квартиру ограбили?

– Да, пока мы все были в школе, на выпускном. Это был день моего рождения, мы все пошли на праздник, даже бабушка, хотя она практически никогда не выходила из дома. Потом милиция выяснила, что преступник пробрался в квартиру, когда дома никого не было. Он не был случайным человеком, потому что замок на двери был открыт дубликатом ключей, и где был спрятан сейф в папином кабинете, он тоже знал. Все считали, что он забрал шкатулку с драгоценностями. Папа маму очень любил и баловал, дарил ей красивые украшения. Но все-таки целого состояния они не стоили, не царские бриллианты, те драгоценности, что были в семье до революции, бабушка сразу же продала, им с сестрой Верой нужно было на что-то жить. В общем, я никогда не понимала, зачем ради маминых украшений вообще стоило городить весь этот огород. Но Нюрка сказала, что у отца было золото, и тогда получается, что преступник лез именно за ним. Золото и продать можно было гораздо проще и выгоднее, чем браслеты, серьги и кольца.

– Откуда ваша подруга могла знать о золоте?

– В детстве ниоткуда. Говорю же вам, что в доме о нем никогда не упоминалось. Но она рассказала мне, что уже здесь, в Москве, встретила одного человека, который ей об этом рассказал.

– Какого человека? – следователь Бекетов был само терпение, словно ему и не приходилось выдавливать из Аглаи Тихоновны информацию в час по чайной ложке.

– У нас был одноклассник, – тихо сказала та. Лицо ее побелело от напряжения и словно заострилось. Сейчас Аглая Тихоновна выглядела значительно старше своих шестидесяти восьми лет. – Сколько слез я из-за него пролила, трудно даже представить. Иринка в него была влюблена, а надо мной он издевался. Прохода не давал. Толкал, щипал, дергал за волосы. Однажды мой портфель забросил на крышу сарая, который стоял недалеко от школы. Как-то спрятал сменную обувь, забросил в сугроб, и я провалилась по пояс, пока доставала свой мешок. Его только Иринка могла утихомирить, и она постоянно это делала, заступалась за меня. Но я все равно все годы в школе боялась его до одури.

– И как его звали?

– Димка, Дима Зимин.

– И именно его Антонина встретила в Москве?

– Она говорила, что да. И рассказала, что тогда, в шестьдесят девятом, когда мы с Иринкой уехали в Москву, к ней в тот же вечер заявился Зимин, пьяный. Он орал, что мы не могли уехать, твердил про золото, которое у него увели прямо из-под носа, страшно матерился и очень ее напугал, хотя Нюрка была не из робких. Тогда она его выпроводила восвояси, но он все твердил, что будет за ней следить, и что если мы ей напишем из своей Москвы, то она обязана дать ему наш адрес. Но вместо письма от нас в Магадан вернулся гроб с телом Иринки, потом Нюрка уехала во Владивосток, и все эти годы про Зимина не думала и его не вспоминала. И тут натолкнулась на него в Москве.

– И что он ей сказал?

– Что все эти годы не переставал искать меня. Он был уверен, что, раз Иринка умерла, то золото должно быть у меня. И что он обязательно меня найдет.

– Аглая Тихоновна, но это же какая-то глупость! – воскликнула Катя. – Если этот Зимин искал вас пятьдесят лет, то он давным-давно вас нашел бы. Вы, выйдя замуж, даже фамилию не поменяли. Найти в Москве Аглаю Тихоновну Колокольцеву легко можно было еще в семидесятых, когда в столице работали справочные бюро. Да и сейчас стоит только ввести ваше имя в поисковике, как можно узнать, что вы все эти годы работали ведущим хирургом центра хирургии. Вы же не скрывались ни от кого.

– Нет, мне не от кого было скрываться. Вернее, я так думала.

– Вот, видите, ничего не сходится, – продолжала горячиться Катя. – Если бы этот Зимин знал тех людей, которые влезли в вашу квартиру, а потом убили ваших родных, то он не мог не понимать, что они, уходя, забрали золото с собой. Как оно могло снова оказаться у вас?

Лицо Аглаи Тихоновны исказила мучительная гримаса. На мгновение Катя испугалась, что пожилая женщина сейчас испытывает сильную боль, дикую, практически непереносимую.

– Ты зришь прямо в корень, девочка, – сказала она, тяжело дыша.

Катя бросилась к графину с водой, наполнила стакан, протянула его собеседнице, та сделала жест рукой, не надо, мол.

– Я думала над этим несколько ночей после нашей встречи с Нюркой и нашла только одно объяснение происходящему, каким бы страшным оно ни было, и как бы мне не хотелось в него верить. Я думаю, что это Иринка предложила Зимину ограбить нашу квартиру. Она постоянно бывала у нас дома, могла услышать что-то про золото, мой папа, конечно, был человеком осторожным, но не удивлюсь, если Иринка что-то узнала. У нее с Димкой был роман, он стал ее первым мужчиной, зимой, в последнем классе. Она сама мне рассказала по страшному секрету.

– Вы хотите сказать, что два школьника сговорились совершить тройное убийство? – недоверчиво спросил Бекетов. – Скажите, преступление вообще было раскрыто?

Аглая Тихоновна покачала головой.

– Нет, поймите, огнем было уничтожено все. А преступников так и не нашли, потому что на двух, как вы выразились, школьников, просто никто не подумал. Это же был Магадан, город, в котором ударниками строительства с тридцатых и до конца шестидесятых годов были именно заключенные: воры, убийцы, грабители. Вся столица Колымы была огромной зоной, поделенной на два лагеря – заключенных и вольнонаемных, точнее, зэков и вертухаев. Тогда весь город жил в постоянном страхе, потому что освобожденные или бежавшие из лагеря уголовники могли ограбить или обворовать любого. И к концу шестидесятых ситуация если и изменилась, то несильно.

– То есть следователи были уверены, что вашу квартиру ограбили бывшие зэки?

– Да, вполне возможно, что с папиного прииска. Искали тех, кто мог это сделать, а на одноклассников моих даже не смотрели. Но Иринка могла знать про золото, сделать слепки с моих ключей, рассказать Димке Зимину, где находится сейф и как его открыть ключом, который папа хранил в кабинете, в выдвижном ящике шахматного столика, том самом, куда можно было ссыпать фигуры. Мы были на выпускном, и Димке должно было хватить времени на то, чтобы ограбить квартиру и уйти, не привлекая внимания. Родители, вернувшись домой, застали его в квартире. Их убили ножом. Зарезали. Думаю, что первым он убил папу, потому что тот был сильным и мог дать отпор, просто не успел, потому что не ожидал нападения. А расправиться потом с двумя слабыми, обезумевшими от страха женщинами для Зимина было вообще плевым делом. А потом, чтобы скрыть следы преступления, он облил квартиру хранившимся в кладовке керосином, у бабушки были большие запасы, потому что зимой иногда отключали электричество, а пару раз и отопление. И поджег. А мы в это время были в бухте, и я даже ни о чем не догадывалась.

– Аглая Тихоновна, но вы ведь понимаете, что это не более чем версия, – сказал Бекетов задумчиво. – Вы что же, пятьдесят лет жили с мыслью, что ваша ближайшая подруга подстроила убийство вашей семьи?

– Нет, конечно, – с досадой сказала пожилая женщина, словно сердясь на их непонятливость. – Я никогда про это не думала, пока не встретилась с Нюркой и не услышала историю про золото. Говорю же, что несколько ночей не спала, все крутила в голове эту историю, прикидывала расклады. И все сводилось к тому, что Зимин совершил убийство, а Иринка была наводчицей. Она была очень целеустремленной. Мечтала вырваться из той жизни, уехать из Магадана, где все знали, что ее отец во время побега убил конвоира, снял с него скальп, представляете? Она настаивала на том, чтобы мы уехали в Москву. Я не хотела, в тот вечер я хотела поговорить с отцом, чтобы он позволил мне остаться дома. И Иринка знала об этом, потому что я ей сказала. На школьном вечере. Она рассердилась ужасно. Потому что мое решение ломало все ее планы.

– А в планах было украсть золото и уехать в Москву?

– В первоначальных, да. Я помню, как они тем вечером стояли и разговаривали в сторонке. Они тихо говорили, но я расслышала слово «рыжики». Тогда я удивилась, что в конце июня они говорят о грибах, не сезон ведь. И только сейчас поняла, что они говорили совсем о другом. Видите ли, для каждой местности характерны свои словечки и обозначения. Так вот, в Магадане, рыжиками называли изделия из золота. Думаю, что потом Иринка поменяла планы и приказала Зимину убить мою семью. Тогда я бы точно уехала с ней, потому что мне не с кем было оставаться. Так я и сделала. После похорон у меня не осталось никого, кроме Иринки, и я уехала с ней. А она с золотом.

– Ну, конечно, – воскликнула Катя, напряженно следящая за рассказом. Как актриса и режиссер она, к своему ужасу, представляла, как бы можно было построить эту мизансцену, чтобы она смотрелась выигрышнее. Просто ужас какой-то, профессиональная деформация. – Именно поэтому после вашего отъезда Зимин и приходил к Нюрке, то есть к Антонине Сергеевне. После убийства он отдал золото Иринке, а та сбежала с ним, оставив своего подельника с носом.

– Это единственное объяснение, почему он думает, что золото у меня, – с усилием сказала Аглая Тихоновна. – После Иринкиной смерти в Чите у меня остались все ее вещи. Поэтому он подумал, что я нашла золото и забрала его себе.

– Простите, но не могу не спросить, а вы этого не делали? – спросил Бекетов, простодушно глядя на пожилую женщину. Правда, Катя режиссерским своим нюхом чуяла, что простодушие это напускное.

– Нет, не делала. Когда мы добрались до Читы, Иринке уже было так плохо, что я фактически тащила ее на себе. Нести и ее, и вещи, я не могла, поэтому оставила тюки и чемоданы на перроне, а сама потащила Иринку к дежурной по вокзалу, чтобы вызвали «Скорую помощь». Я не сразу спохватилась, что часть вещей тогда украли. Пропал Иринкин рюкзак. Самое страшное, что в нем были наши паспорта. Я сама их ей отдала, чтобы не потерять. Деньги были у меня в лифчике, извините за такую интимную подробность, школьные аттестаты в моем чемодане, а паспорта у нее в рюкзаке. Он был очень тяжелый, это я помню. Именно поэтому я оставила его под скамейкой на перроне. Наверное, там было золото, которое она тащила с собой. Так что если Зимин меня найдет, то вернуть я ему ничего не смогу.

– Аглая Тихоновна, как вы думаете, почему он убил Антонину?

– Я не знаю, – сказала их собеседница и, наконец, заплакала. – Думаю, что это я виновата. Когда у меня в голове сложилась вся картина, я позвонила Нюрке и пригласила ее на день рождения. Если бы не желание попросить ее подробно вспомнить тот вечер и все, что было позже, то я бы не стала с ней больше встречаться. Чужой человек, не о чем говорить. Но меня мучила тайна, которую хотелось раскрыть во что бы то ни стало. Я позвонила Нюрке и пригласила ее в гости.

– И за что тут убивать? Наоборот, если Зимин за ней следил, то ваша школьная подруга могла бы привести его к вам.

– Вы не понимаете, – надменно сказала Аглая Тихоновна, и столько превосходства было в ее голосе, что Катя даже поежилась от неловкости за Бекетова. – По телефону я сказала Нюрке, что подозреваю Зимина в убийстве моей семьи. Так что я не удивлюсь, если она его как-то нашла.

– Для того, чтобы шантажировать, что ли?

– Может, и так. Она была помешана на необходимости купить Анечке квартиру. В первую нашу встречу только об этом и говорила. А может, и решила рассказать, что ее пригласили в гости ко мне домой. Говоря грубо, решила меня «сдать» в обмен на деньги.

– Вы считаете Анину бабушку настолько безнравственной? – недоверчиво спросила Катя.

– Она тоже родилась в начале пятидесятых в Магадане, – ответила Аглая Тихоновна. – И ее отец был уголовником, умершим на прииске. Я считаю ее не безнравственной, а прагматичной. В моем детстве этому быстро учились. Мне просто повезло, что я росла в другой семье. Семье с дворянскими корнями в прошлом и обеспеченным настоящим. Но так в жизни повезло далеко не всем.