Лунная дорога в никуда

Макаров смотрел на нее с любопытством.

– В этом доме умер человек, – негромко произнес он. – Даже не умер, а был убит. Вам что, совсем его не жалко?

– Жалко. – Елизавета повела плечами под пушистой толстовкой. – Но ко мне его смерть не имеет отношения. Я этого человека не знала, я его не убивала, помочь вычислить убийцу не могу. И то, что я хочу тратить свое время эффективно, вовсе не делает меня бездушной тварью.

– Очень даже делает, – пробормотал Илья. Ольга с укором посмотрела на сына.

Даша заметила, что Катя подает Евгению Макарову какие-то знаки.

– Давайте выйдем на минуточку, – попросила она. – Катерина хочет что-то вам сказать.

Он изумленно посмотрел на Дашу, потом на Катю и снова на Дашу.

– Ну, хорошо, давайте. Выйдем на улицу, я заодно покурю.

Дождь на улице, казалось, стал еще сильнее. Посмотрев в стекло двери – ту его часть, которая была не разбита, – Макаров поежился и протянул руку к вешалке, стаскивая с нее дождевик.

– Дамы, предлагаю и вам облачиться в эти непромокаемые хламиды. Хляби небесные разверзлись окончательно. Одно хорошо: преступнику, кто бы он ни был, отсюда точно не уехать.

– А вдруг он просто маньяк? – предположила Даша. – И вся эта история с Сэмом, его дочерью, дорогими часами – просто трагическая случайность, и преступник будет уничтожать нас всех, по одному?

– Зачем? Даже у маньяков есть логика. Больная, но есть.

– Ну, к примеру, потому, что идет дождь. Осеннее обострение, читали про такую штуку?

– Читал и сталкивался, – коротко ответил Макаров. – Но поверьте, в нашем случае осеннее обострение ни при чем. Сэма убили за то, что в нем заключалась какая-то угроза для убийцы, вот и все. Осталось только понять какая.

– Выслушайте меня, пожалуйста, – кротко попросила Катя.

В надетом на голову островерхом брезентовом капюшоне она была похожа на смешного гнома. Маленькая, хрупкая, она утопала в огромной хламиде. К примеру, Михаил Евгеньевич, которого Даша ночью видела из окна своей комнаты, выглядел в дождевике совсем иначе. Или это был не Михаил Евгеньевич? Даша ведь не видела его лица, только фигуру в островерхом капюшоне. Под ним мог быть не только владелец усадьбы, но и, скажем, его партнер, Игнат, Илья или вон этот полицейский, о котором они на самом деле ничего не знают. Ну где это видано, чтобы офицер полиции приехал на актерский тренинг? Впрочем, за подобные мысли Даше тут же стало стыдно. Макаров вызывал у нее доверие, и сомневаться в нем ей не хотелось. И так все перевернулось с ног на голову.

– Послушайте меня, – повторила Катя. – Я предлагаю после обеда действительно возобновить наши занятия. Я уверена, что это может быть полезно.

– Боитесь, что придется возвращать клиентам деньги? – ехидно спросил Евгений. В его взгляде читалось презрение, и Даша тут же огорчилась за Катерину, которая уж точно не была рвачом.

– Вы не понимаете. – В голосе Кати просквозила королевская надменность. – Дело в том, что мой «Открытый театр» – это площадка для импровизации. Мы не просто ставим спектакли, мы учимся доставать из тайников своей души то, что там скрыто. Потому что психологический эффект театра – проиграть свою эмоцию.

Евгений сейчас был похож на стоящего перед открытыми воротами барана – из того, что сказала Катя, он явно не понял ни слова. Та предприняла еще одну попытку.

– Наш театр – это площадка, на которой мы можем собирать в своем сердце и безопасно «выгуливать» своих «униженных» и «оскорбленных», «обиженных» и «осужденных», «брошенных» и «потерянных» субличностей. В повседневной жизни человек окружен условностями, которые навязывает ему социум. Чаще всего мы не можем поступать так, как нам хочется. А здесь, выходя на площадку и проигрывая сценку, мы можем сами себе дать ответ на вопрос: «А что будет, если я сниму «маску» и поступлю так, как мне хочется? Не так, как всегда?». Это место доступа к собственным ресурсным состояниям. Человек, проигрывая какую-то ситуацию, даже не отдает себе отчета, насколько сильно раскрывается. Поэтому я предлагаю собрать всех в зале и попробовать метод импровизации. Сначала на какую-то отвлеченную тему, а затем предложить сыграть чувство вины, которое мучает человека из-за того, что виновен в чьей-то смерти.

– И вы думаете, это сработает? – с сомнением в голосе спросил Евгений.

– Я считаю, что мы, по крайней мере, можем попробовать, – просто ответила Катя.

Если начинаешь расследование и у тебя нет ни малейшего представления о том, что случилось, а также если все окружающие ведут себя странно, то нужно выдвинуть первую версию, очертить круг подозреваемых и сосредоточиться на их проработке. Это Макаров знал на собственном, уже весьма богатом опыте.

Конечно, в данном случае первой версией был грабеж, но его мог совершить кто угодно, поэтому для проработки версия годилась слабо. Вторая была записана в маленьком блокнотике, который Макаров привык таскать с собой «на всякий случай», как «дочь Голдберга», именно ее он и намеревался сейчас отработать.

Даже если эта самая мифическая дочь и не была убийцей, вся цепочка событий, приводящих к преступлению, запускалась именно с рассказа Голдберга о ее существовании. Итак, что про нее известно?

Американец сказал, что познакомился с девушкой, с которой у него завязался страстный роман, на Олимпиаде в Москве, и произошло это в июле – августе 1980 года. Значит, сейчас дочери, родившейся вследствие этого романа, должно быть 39 лет. Что ж, это существенно сужает круг подозреваемых.

Сразу после осмотра места происшествия Макаров попросил у дежурного администратора список гостей, а потому точно знал, что сейчас в гостевом доме находятся всего четыре тридцатидевятилетние женщины: унылая мать Ильи и Саши Ольга Тихомирова, ведущая непонятные разговоры на английском языке и предложившая свою помощь при осмотре тела «австриячка» Анна, костюмер Маргарита, уронившая бокал с вином сразу после рассказа Сэма о поисках дочери и после этого спешно покинувшая гостиную, а также организатор всего этого лицедейного шоу, актриса Екатерина Холодова, неожиданно тоже рвущаяся в помощники.

Хозяйка усадьбы Татьяна была старше, красавица Паулина, карьеристка Елизавета, Настя, втравившая Игната и Макарова с ним заодно в эту историю, стоящая рядом с видом преданного пса Даша – существенно моложе. Последнему Макаров отчего-то был особенно рад. Эта Даша начинала ему нравиться. Не так уж и много подозреваемых.

Немного подумав, он решил начать с Маргариты. Во-первых, внезапно охватившая ее дурнота явно указывала, что рассказ американца разбередил в ней какую-то внутреннюю рану. Не зря она выбежала из комнаты чуть ли не в слезах, ой не зря. Кроме того, и это Макаров помнил совершенно точно, во время вчерашнего ужина на правой руке женщины было дивной красоты кольцо – крупное, из потемневшего металла, явно старинное и дорогое. Быть может, это оно – тот самый подарок, по которому Сэм безоговорочно опознал свою дочь?

Сейчас, когда Макаров собрал всех обитателей дома в одной комнате, Маргарита Романовна была бледна и грустна. А вот кольца на пальце уже не имелось. Значит, все правильно, с нее и начнем.

Докурив, он аккуратно затушил окурок, бросил его в урну, вошел в дом, стащил брезентовую накидку, отряхнул ее от воды и кое-как пристроил на вешалку у входа. Из гостиной доносились стук ложек, звяканье бокалов, гул голосов, который обычно возникает, когда много людей, пусть даже не очень хорошо знакомых, собираются вместе.

Что ж, после обеда начнется вторая часть тренинга – то самое проигрывание историй, о котором с таким жаром говорила Екатерина Холодова. В ее теорию Макаров не верил, но согласился попробовать. В конце концов, людей нужно чем-то занять, не то одуреют от скуки. Чтобы вести свое расследование, беседовать с людьми не на глазах (а главное – не на ушах) у остальных, Макарову требовалось что-то наподобие служебного кабинета. Гостиная не подходила, там постоянно кто-то толокся, да и из кухни, в которой царствовала Татьяна, слышно все, что говорится в зале.

Номер, в котором жил Макаров, тоже не подходит, там сосед – длинноногий, вихрастый и ушастый Илья. Мог ли он ночью незаметно для Макарова выскользнуть за дверь, убить старика и вернуться? На этот вопрос у Евгения не было ответа, потому что спал он крепко и после истории с разбитой дверью ни разу не просыпался.

С этой самой дверью, точнее, со стеклом что-то было не так, но с ней Макаров собирался разобраться чуть позже. Сейчас важнее было поговорить с Маргаритой Романовной, так болезненно реагировавшей на все происходящее. Даша предложила воспользоваться ее комнатой, и, немного подумав, Макаров с благодарностью согласился.

Даша же сбегала за Маргаритой Романовной, работавшей костюмером в театре и в свободное время помогавшей Екатерине Холодовой с ее задумкой – за деньги, разумеется. На выездном тренинге она отвечала за подбор костюмов и нехитрого реквизита, который был привезен с собой. Реквизит, кстати, особенно интересовал Макарова.

Он, не прикасаясь к ножу, которым был убит Голдберг, успел хорошенечко его рассмотреть, а во время короткого визита, нанесенного на кухню гостевого дома, убедился в том, что нож вряд ли взят оттуда. На кухне имелся набор, не самый дорогой из существующих в природе, но все-таки довольно качественный, и все ножи были на месте. Кроме того, внешне они сильно отличались от орудия преступления, а Макаров уже заметил, что чувство стиля не изменяло хозяевам усадьбы даже в мелочах. Итак, нож был явно «чужой», а это значило, что его вполне могли «прихватить», к примеру, из театрального реквизита. И этот вопрос нужно было прояснить отдельно.

Маргарита Романовна зашла в Дашин номер, присела на краешке стула и сложила руки на коленях. Пальцы не дрожали, да и в целом ничего не выражало волнения, охватившего ее вчера и так заметного, когда стало известно о смерти Голдберга. Что изменилось за прошедшие два часа? Почему женщина успокоилась? Успела избавиться от улики, которая могла ее выдать, или просто схлынул первый ужас от известия об убийстве?

– Я хочу с вами поговорить о Сэме Голдберге, – обманчиво мягким голосом начал Макаров, впившись глазами в лицо костюмерши. В нем, впрочем, не дрогнула ни одна жилка.

– Да, конечно, я отвечу на все ваши вопросы, – сказала женщина. – Правда, не уверена, что могу оказаться вам полезной, потому что совершенно не знала этого господина.

– Как вы узнали, что на тренинге будет американец?

– От Катеньки. То есть от Катерины Холодовой, – поправилась Маргарита. – Изначально планировалось, что меня и все наши чемоданы с реквизитом сюда привезет Дашенька. Но потом Катя позвонила и сказала, что мне закажут такси, потому что Даша повезет в усадьбу своего гостя, американского туриста, который захотел провести эту неделю с нами.

– Вас ничего не удивило в таком повороте событий?

– Нет. Было, конечно, немного странно, что американец захотел поселиться в такой глуши, но у людей бывают разные странности, а ко мне это никакого отношения не имело. Я знала, что Даша подрабатывает экскурсоводом у иностранцев, и посчитала, что было бы гораздо хуже, если бы она из-за своих обязательств отменила свою поездку сюда. Единственное, что это меняло, – расселение по номерам, но я не расстроилась.

– А из-за чего вы могли расстроиться?

– Изначально планировалось, что номер люкс займет Паулина. Она все-таки привыкла жить в условиях – не чета нынешним, поэтому изначально заказала себе люкс. Но из-за визита господина Голдберга люкс пришлось отдать ему. Даша позвонила Паулине, и та согласилась занять обычный номер – тот, в котором изначально должна была жить я. Я переехала к Елизавете, к счастью, та не возражала. Правда, чемоданы с реквизитом пришлось разместить не в моем номере, а в кладовке, и из-за этого я немного переживала. Все-таки я несу материальную ответственность за эти вещи.

– Так. – Макаров повел носом, как хорошая ищейка, идущая по следу. – То есть, после того как вы выгрузили реквизит, у вас не было возможности его контролировать?

– Нет, но Даша заверила меня, что это и не нужно. Мол, все обитатели усадьбы – люди приличные. Уж точно не украдут тряпки, пересыпанные нафталином, бутафорские пистолеты, ножи и прочую ерунду. Жаль, что кладовка не запирается, конечно, но чемоданы я закрыла на ключ.

– Маргарита Романовна, скажите, а среди вашего реквизита был металлический нож с широким лезвием и узкой резной ручкой? Вот такой. – Макаров достал телефон и показал костюмерше фотографию ножа, сделанную в таком ракурсе, чтобы было не видно, во что именно он воткнут.

Женщина посмотрела внимательно, но ничуть не волнуясь.

– Конечно нет! – уверенно сказала она. – У нас бутафорские ножи. Такие, знаете, пластмассовые, у которых при ударе лезвие уходит внутрь рукоятки – можно имитировать, что нож воткнули. А этот, судя по фотографии, настоящий. И какой-то… – она запнулась на мгновение, – необычный, что ли.

– Почему необычный? Нож как нож, – удивился Макаров. – Это сейчас все стальными пользуются, а у моей бабушки набор примерно таких ножей и был, с костяной ручкой.

– Не знаю. – Маргарита Романовна снова помолчала. – Мой брат просто одно время очень увлекался ножами, коллекционировал их. Тут на фотографии не видно лезвия, но если оно чуть изогнутое, сужающееся к концу, то я бы сказала, что это пчак.

– Что-о-о-о?

– Пчак, узбекский нож. Точнее, национальный нож среднеазиатских народов, им и узбеки пользуются, и уйгуры. Понимаете, уж больно у него рукоятка похожая, с орнаментом.

«Так, только национальных ножей нам и не хватало», – с тоской подумал Макаров, но пометку в своем блокнотике сделал.

– То есть, если я правильно вас понял, до того, как вы приехали в усадьбу, вы Сэма Голдберга никогда не видели и о его существовании не знали?

– Нет.

– Тогда почему вчера, во время ужина, вы так разволновались от рассказанной им истории?

Женщина пошла красными пятнами, вызывающе вздернула подбородок.

– Я не разволновалась, с чего вы взяли?

– Да бросьте, Маргарита Романовна! Вы то ли испугались, то ли расстроились, но от неожиданности даже выронили бокал с вином, а потом выбежали из зала, закрыв лицо руками. Так уж получилось, что я это видел. И сегодня, когда вы узнали, что Голдберг убит, то очень испугались, это тоже было совершенно очевидно тренированному глазу. А мой глаз тренирован, вы уж меня извините. Поэтому повторю свой вопрос: почему рассказанная вчера история так вас взволновала? Решили, что вы и есть та самая внебрачная дочь Голдберга?

Женщина снова закрыла лицо руками.

– Да, я так решила. – Голос глухо звучал из-под ладоней, тонких, изящных, с длинными пальцами и аккуратными ногтями красивой формы.

Костюмерша выглядела гораздо старше своих тридцати девяти лет, а вот руки у нее были неожиданно молодые, очень ухоженные. К таким рукам действительно очень подходили красивые крупные кольца, вот только сейчас их не было.

– Я так решила, – повторила она и отняла ладони от лица. Глаза были воспаленными, красными, но сухими. – Ненадолго, но все-таки вдруг поверила, что передо мной отец, которого я никогда не видела. Конечно, я разволновалась, потому что нашу семейную историю мама всегда рассказывала с грустью и радостью одновременно. Я выросла на ней, и на мгновение мне показалось, что ее можно оживить.

– Не будете ли вы любезны рассказать эту историю мне, – максимально корректно попросил Макаров. – Поверьте, Маргарита Романовна, я спрашиваю не из пустого любопытства. Погиб человек, и мне нужно понять, кто виноват, даже если ради этого мне придется немного потоптаться по чьей-то хрупкой душе. Истина – вещь грубая, даже циничная.

И женщина рассказала.

Ее мама училась в Литературном институте на переводчика. Она была отличницей и секретарем комсомольской организации, поэтому и была отобрана в группу, которая сопровождала иностранных гостей на официальные мероприятия. Американцы Олимпиаду официально бойкотировали. Их делегации в Москве не было, но отдельные спортсмены, выступавшие не под американским, а под олимпийским флагом, все-таки приехали, и поддерживающие их болельщики тоже. Так мама познакомилась с «идеологическим противником», в которого ее угораздило влюбиться.

– Она говорила, что таких счастливых дней у нее потом никогда в жизни не было. Лето стояло теплое, на улицах полно людей, все веселые, довольные, улыбаются. Они ходили по бульварам, держась за руки, и не могли наговориться. А потом начался дождь, и мама привела своего гостя домой, благо бабушка и дедушка летом всегда жили на даче. Своей разумной дочери они доверяли полностью. Это был последний день, который мой будущий отец мог провести в СССР, – грустно рассказывала Маргарита. – Назавтра он улетал и обещал, что обязательно найдет маму и что женится на ней. Вы знаете, она всю жизнь его ждала! Всю жизнь. Когда стало понятно, что я должна появиться на свет, ее родители были в ужасе, но мама и слышать ничего не хотела. Она была уверена, что возлюбленный когда-нибудь приедет за ней и их ребенком и они будут вместе. Когда господин Голдберг начал свой рассказ, все совпадало, понимаете, все.

– А у вашей мамы было прозвище Жаворонок?

– Нет, по крайней мере, я никогда о таком не слышала. Но мою маму зовут Жанна. Созвучно, правда?

– Похоже, – согласился Макаров. – Но, вы сказали, у вас есть брат.

– Да, когда мне было десять лет, мама все-таки вышла замуж за своего коллегу, они вместе преподавали в институте иностранных языков. Отчим меня удочерил, поэтому я Романовна. Родился Семен. Я всегда была уверена, что мама назвала его в честь своей первой любви. Семен, Сэм… тут тоже все сходилось. И мама действительно недавно болела. Все думали на самое плохое, но обошлось. Она поправилась, но тем не менее был период, когда она уже прощалась с нами со всеми. Я решила: если у нее был его американский адрес, то она вполне могла написать то письмо.

– Маргарита Романовна, на вас вчера было красивое кольцо. Откуда оно у вас и почему вы сегодня его не надели?

Теперь женщина выглядела удивленной.

– Это наша фамильная ценность. Оно старинное, его подарил мой прадед прабабушке еще до революции. Потом оно перешло к бабушке, затем к маме, а она отдала мне – как раз когда болела. Я ношу его только по вечерам, при дневном свете оно выглядит неуместно. А почему вы спрашиваете?

– Незадолго до приезда в Россию Сэм Голдберг отправил своей дочери какое-то дорогое украшение, и я решил, что ваше кольцо, пожалуй, вполне подходит под это определение.

Маргарита покачала головой.

– Нет, это наша семейная реликвия, которая хранится в семье сто лет, даже больше. Кроме того, теперь я точно знаю, что господин Голдберг не имеет ко мне и к маме никакого отношения. Вчера я просто ошиблась. Это был морок, наваждение, которое быстро рассеялось.

– Каким образом? Вы с ним разговаривали? Маргарита Романовна, вы виделись с Голдбергом наедине?

– Господь с вами, конечно, нет. – Женщина вздохнула. – У меня духу бы не хватило. Когда я убежала из гостиной, то поднялась в номер, умылась холодной водой, приняла таблетку от головной боли. Я места себе не находила, думая о том, что, возможно, нашла своего отца. Но потом я вспомнила, как отчим всегда учил меня: «Лучший способ что-то узнать, это спросить». И я позвонила маме.

– Не побоялись растревожить ее таким разговором?

– Моей маме еще нет и шестидесяти, она полностью здорова и не имеет привычки впадать в истерику, – довольно сухо сказала Маргарита. – В конце концов, она тридцать лет прожила в счастливом браке с человеком, который ее очень любит, и, хотя к той давней истории относится с нежностью, вовсе не ходит с кровоточащей раной на сердце. Поэтому я позвонила ей, рассказала о Сэме и узнала, что маминого возлюбленного звали Роберт. Он работал спортивным врачом, сопровождал кого-то из атлетов, причем, несмотря на то что сам он американец, работал с кем-то из испанской сборной. В общем, не мог оказаться моим отцом Сэм Голдберг, я просто обозналась.

– И что было дальше?

– Я была так измучена своими переживаниями, что сразу уснула как убитая. Я даже не знала, что чувствую – разочарование или радость, что мне не предстоит душераздирающая сцена, которой все станут свидетелями. Я никогда не любила привлекать к себе внимание. В общем, я уснула и проснулась утром, уже немного посмеиваясь над своей вечерней впечатлительностью.

– Тогда почему вы так испугались, когда узнали, что Голдберг убит?

– Поняла, что вы можете подумать на меня – мое вчерашнее поведение выглядело странно, – и придется объясняться, либо с вами, либо с полицией.

– А почему успокоились?

– Сказала себе, что мне нечего скрывать. Я никого не убивала, я не дочь господина Голдберга, я не выходила из своей комнаты после того, как легла в постель, а значит, не боюсь вопросов. Вот и все.

Макаров попросил ее принести кольцо, и женщина сходила за ним в свою комнату. Он повертел украшение в руках – кольцо как кольцо. Тяжелое, массивное, из потемневшего от времени серебра, с довольно крупными камнями. Не бриллианты, это точно, может быть, изумруды или рубины. В камнях Макаров разбирался слабо. Эксперту бы показать, да где его возьмешь в этой глуши.

– Маргарита Романовна, а где живут ваши родные?

– В Москве, – снова удивилась вопросу костюмерша. – И мама, и отчим, и брат.

– А в Переславле у вас кто-нибудь есть?

– Нет и никогда не было. Евгений, если вы все еще думаете, что я имею отношение к истории господина Голдберга, то вы ошибаетесь. Если бы Жаворонком была моя мама, то ехать в Переславль-Залесский, чтобы ее найти, не было бы никакой нужды. Понимаете?

Макаров понимал. Пожалуй, из списка подозреваемых Маргариту Романовну можно было исключить. Ну что ж, отрицательный результат – тоже результат. Отпустив костюмершу готовиться к первой репетиции, он спустился в кухню, где уже мыли посуду после обеда, и получил тарелку супа.

Сегодня Татьяна приготовила борщ, и выглядел и пах он так, словно был приготовлен в лучшем ресторане, претендующем как минимум на две мишленовских звезды. Естественно, к борщу прилагались пампушки с чесноком – мягкие, пышные, на два укуса, они таяли во рту. Было так вкусно, что Макаров чуть не урчал от удовольствия. И зачем хоронить такой поварской талант в этакой глуши?

Этот вопрос он, не сдержавшись, задал вслух.

– Так ведь у каждого свое предназначение, свой путь, – спокойно ответила женщина. – Я, когда венчалась, мужу обет перед богом давала: и в горе, и в радости всегда рядом быть.

– А здесь, в усадьбе, это в горе или в радости? – тут же прицепился Макаров.

– В усадьбе, значит, в труде, – спокойно ответила Татьяна. – Муж мой, Миша, человек увлекающийся. Про таких на Руси говорили «запойный». Только он не пьет, а работает так, что себя не помнит. У нас с ним это второй брак. У меня дочь взрослая, в Москве живет, скоро внуков подарит. У Миши тоже с первой семьей не задалось, так случилось, что пришлось ему из Москвы в родной город вернуться. Мы с ним к тому времени уже знакомы были, в церкви встретились. Вот он, когда новое дело начинал, и предложил мне сюда переехать, хозяйкой в этом доме стать. Так что я первое время и жила прямо здесь, в номере на первом этаже, том самом, который вы с Ильей занимаете. У Миши душа была вся израненная. Знаете, как бывает, когда человек сквозь оконное стекло наружу выпрыгивает? Вот и у него душа была вся в таких мелких и сильно кровоточащих порезах.

– И вы его пожалели, значит.

– Сначала пожалела, потом полюбила. Усадьба – для него все. А значит, и для меня. Вот так-то.

– Но вы же в такой глуши живете. Вон, дорогу размыло, вы от всего света оказались отрезаны. Неужели вам не хочется нормальной жизни?

– А какую жизнь вы считаете нормальной? – вопросом ответила Татьяна. – Крыша над головой у меня есть, я не голодаю, любимый человек рядом, до храма недалеко, а если распутица, так бог – он в душе. Одиночество нам не грозит, в доме все время люди. А если, к примеру, в театр захочется, так что до Москвы, что до Ярославля сто тридцать километров всего. Нет, не страдаю я здесь, не мучаюсь, в жертву себя не приношу. А у Миши вся жизнь тут: и озеро, и лес, и дом этот. Вот, еще конеферму они с Игорем купят, будут лошадей разводить, школу откроют, будут детишек учить верхом ездить. Еще у нас в планах реабилитационный центр, чтобы лечить иппотерапией. Нет, хорошо нам здесь, спокойно.

– Да уж куда спокойнее! Гостя убили. Ваш муж прав, шум пойдет, оттока гостей не миновать. Татьяна, вам обоим выгодно, чтобы я как можно быстрее вычислил убийцу. Поэтому расскажите мне все, что знаете.

Губы женщины сложились в тонкую полоску.

– Я бы того, кто это сделал, своими руками удавила, хоть и не по-христиански это. Жадность – большой грех. Кто-то на цацку позарился, человека не пожалел. Вот только я всю голову сломала, кто бы это мог быть. Внешне да на словах все такие приличные, вежливые, обходительные, а внутри… внутрь ведь не заглянешь, у кого там чисто и светло, как на Пасху в горнице, а у кого черно, как в истопленной печи, из которой золу вытряхнуть забыли.