Зеркальная страна
– Bien sûr. Pardon[4]. – Улыбка Мари гаснет. – Приходите в гости. На чай, на аперитив – да на что угодно. Я живу совсем рядом, в крайнем доме. – Она показывает на Пряничный курятник, и я замечаю светлый келоидный рубец, резко выделяющийся на темной коже, от запястья до локтя. Поймав мой взгляд, Мари поспешно одергивает рукав.
– Расскажете, если станет хоть что-нибудь известно?
– Конечно, – я киваю.
Мари касается изумрудно-зеленого шарфика, и я замечаю шрамы на костяшках пальцев. Под виртуозно наложенным макияжем кожа на щеке топорщится, напоминая вспучившуюся штукатурку. Молчание затягивается. Женщина спохватывается, машет рукой и удаляется, обдав меня еще одним облачком «Шанели».
С облегчением поворачиваюсь к кассе, в то же время чувствуя себя немного виноватой.
– Пакет нужен? – спрашивает Анна с каменным лицом.
Я киваю, она выхватывает пакет из-под прилавка, потом начинает яростно пробивать покупки и отбрасывать их в сторону.
Прочищаю горло и вежливо интересуюсь:
– Что с вами?
Кассир швыряет бутылку вина не глядя, и ее щеки заливает румянец.
– Понять не могу, зачем вы вернулись?
– Прошу прощения?
– Эл нам рассказывала, что между вами произошло, – в глазах Анны снова вызов, – и почему вы уехали.
Мне остается только гадать, что она им сообщила. Эл умеет исказить правду до неузнаваемости.
– Случившееся между нами вас не касается!
Анна нервно сглатывает, расправляет плечи.
– Лучше уезжайте. Она не хотела бы вас здесь видеть.
Прикладываю карту к терминалу, хватаю пакет с покупками и направляюсь к двери. Я слишком не в себе из-за смены часовых поясов и настолько зла, что решаю промолчать.
– Будьте осторожней! – кричит Анна мне вслед.
В ее голосе больше нет холодности, и прощальные слова звучат скорее как предупреждение, чем как угроза.
* * *Когда я прихожу из магазина, Росса внизу нет. Наверное, так даже лучше. Я в раздрае. Странный сон и разговор с Анной выбили меня из колеи не меньше, чем электронные письма Эл, страницы из ее дневника и возвращение в Зеркальную страну. Я знала, что после стольких лет придется нелегко, но не до такой же степени! Мне страшно и непонятно, чего еще ждать.
Стою у плиты. Макароны развариваются в клей, я их выбрасываю и начинаю заново. Смотрю, как бурлит вода, и вспоминаю маму. Она гладит меня по щеке, ногти царапаются. «Не будь как я, Кэтриона. Старайся видеть во всем хорошее, а не только плохое». И я представляю, как мы с Эл сидим за столом, тайком суя в рот приторно-сладкие дедушкины ириски, пока мама не видит. Швыряем носки на подвесную сушилку для белья, которую мы окрестили Мораг в честь планеты в галактике Андромеды. Одно очко за попадание на деревянную перекладину, десять – если носок повиснет на железной штанге…
Телефон вибрирует, я вскакиваю и судорожно роюсь в кармане.
Электронное письмо от john.smith120594. Тема – «Он знает».
И само сообщение:
«Подсказка 2. Там, где умер дедушкин старпом Ирвин».
Гнев приносит облегчение, а вот без внезапно нахлынувших воспоминаний я вполне обошлась бы. Отворачиваюсь от плиты, сажусь за стол, где дедушка впервые рассказал нам о гибели несчастного Ирвина. В тысяча девятьсот семьдесят четвертом дедушка едва не лишился ноги и чуть не погиб во время двухдневного промыслового рейса в Северное море на борту кормового траулера «Реликт». Потом он рассказывал эту историю так часто, что нам стала сниться снежная буря, крики чаек и олуш, запахи морского дна, когда тросы вытягивают трал из Дьяволовой впадины и разит солью, нефтью, илом. Лебедку заклинило, гидравлика воет, сеть зацепилась за дно, и судно кренится, а дедушка и его старпом Ирвин скользят по палубе к распахнутым траловым доскам и морю. Нога дедушки застряла между досками и сломалась, но все же он нашел в себе силы бросить Ирвину крюк и до последнего пытался вытащить друга, пока тот не разжал руки.
Все выжившие матросы «Реликта» получили компенсацию, но дедушке досталось больше всех, потому что именно он писал отчет за отчетом про неисправные траловые доски, потому что именно он потерял друга и едва не лишился ноги. В итоге ему выплатили достаточно, чтобы он смог уйти на пенсию и купить этот дом. «Зря парни меня недооценивали, милая, – говаривал дедушка. – Тот чертов шкипер все равно был оторви и выкинь». В отличие от мамы дедушка признавал только одно правило и руководствовался им всегда и везде: «На любом судне найдется свой поганец, а если его нет, то поганец – ты».
Встаю из-за стола, иду к ветхим бежевым шкафчикам. Сажусь на корточки, начинаю открывать дверцы и раздвигать в стороны пластиковые пищевые контейнеры. В последнем шкафу возле задней стенки нахожу крошечное черное пятно, нарисованное углем и шариковой ручкой. Дьяволова впадина. Эл обожала портить шкафчики и ящики, устраивая в них тайники, которые не найдешь, если не знаешь, что они там есть. Она нарисовала Дьяволову впадину в углу полки через пару дней после того, как дедушка впервые рассказал нам эту историю. Встаю на колени и дотягиваюсь до сложенного листка под полкой. И едва успеваю обнаружить, что их там два, а не один, как кто-то шипит мне прямо в ухо: «Ах ты, гадкая паршивка!»
Испуганно отшатываюсь, похоже, я невольно вскрикнула. Выдергиваю руку из шкафа и отчаянно перебираю ногами, пока не упираюсь в противоположную стену. Нервно сглатываю. На кухне никого нет, но голос все еще звенит в ушах. Такой язвительный, такой злобный. И где-то на задворках сознания всплывает образ женщины: высокая, коротко стриженная брюнетка. Ведьма!
– Что ты делаешь? – интересуется Росс, стоя на пороге кухни.
– Просто поскользнулась, – с деланым смешком восклицаю я, потирая руку, и сую в карман два свернутых листка. Росс помогает мне подняться с пола.
Я знаю эту женщину – по крайней мере, так мне кажется. Смутные воспоминания, вызванные к жизни свистящим шепотом, вьются, словно завитки дыма. Ее голос – тонкий, высокий и грозный. Брови насуплены, глаза сощурены и смотрят на меня так, словно я – самое отвратительное создание на свете. Дедушка нашел меня плачущей за кухонным столом, подмигнул, похлопал по плечу. «Не горюй, девонька, никто у нас пока не помер!»
Возвращаюсь к кухонному шкафчику, смотрю на две плитки под ногами и темное ржавое пятно на стыке между ними. Вздрагиваю, пытаюсь выкинуть это из головы. Бросаю взгляд на макароны – они вот-вот снова разварятся в клей.
– Готовы.
Мы оба едим как роботы: медленно, размеренно и четко. После ужина вид у нас ненамного лучше. Я встаю, открываю дверцу холодильника и достаю бутылку вина.
– Нижний ящик морозилки в нашем старом холодильнике всегда был забит замороженными сосисками в тесте, и на упаковках надпись большими черными буквами: «На мои похороны – не трогать!» – говорю я, пытаясь снять напряжение. – Дедушка называл их холодной закусью. – Вспоминаю его немудреные шутки, его усмешку. «В наши дни хорошая закусь на похоронах – большая редкость, цыпа».
Поворачиваюсь к Россу, с удивлением вижу насупленные брови и злобный взгляд. Вдруг его лицо расслабляется, становится отрешенным так быстро, что меня пробирает дрожь. Наверное, почудилось.
– Что с тобой, Росс?
И я почти с облегчением снова вижу ту же самую злобную усмешку.
– Сама как думаешь, Кэт?
– Извини. Конечно, тебе плохо. Я вовсе не хотела…
– Черт! Не обращай внимания. – Он трет глаза и улыбается через силу. – Просто вымотался.
Открываю вино, разливаю по бокалам.
– Сегодня я познакомилась с Анной. Она всегда такая стерва?
– Какая Анна?
– Из супермаркета. Красивая блондинка, русская.
– Ах да, Анна… Не русская, словачка. Она бывает… – Росс неопределенно машет рукой. – Не знаю, прыткой, что ли…
Делаю глоток вина.
– Эл думает, что Анна с тобой заигрывает? – Эл всегда была ревнивой. По крайней мере, Росса она ревновала постоянно.
Он молчит, и я ищу менее опасную тему.
– С Мари я тоже познакомилась. Она спросила, есть ли новости и…
Росс резко встает из-за стола и отворачивается.
– Не знаю, о ком ты говоришь.
– Вроде бы она с тобой знакома. Назвалась подругой Эл. Она живет в Пряничном курятнике.
– Где?!
– Через дорогу, в многоэтажке.
Росс стоит ко мне спиной, и я не вижу его лица.
– Понятия не имею, о ком ты говоришь.
Впрочем, какая разница? У Эл всегда были секреты. Она не любила смешивать ни еду, ни людей. Даже в детстве терпеть не могла, когда в тарелке все лежало вперемешку, и брезгливо отодвигала разные виды пищи к краям, оставляя между ними пустое место.
– Не знала, что у Эл была депрессия, – наконец говорю я, желая поскорее прервать затянувшееся молчание.
Росс оборачивается.
– Черт, я ведь психолог-клиницист! – В его голосе больше нет злости, только усталость. – Каждый день вижу десятки пациентов с хронической депрессией, биполярным расстройством, посттравматическим стрессом. – Он садится и подпирает голову руками. – А своей жене помочь не смог…
– Ты же считал, что у нее легкая форма! Ты сказал инспектору Рэфик, что депрессия Эл…
– Знаю. Рэфик сгодится любой предлог, чтобы от меня избавиться. Сама видела, что она думает об открытках. Я для нее – как шило в заднице.
– Послушай, все не так…
– Небось считает, что я сам подкинул тебе ту открытку, – добавляет Росс. – Чтобы расследование не свернули.
Мне хочется продолжить разговор об открытках, но его опущенные плечи заставляют меня промолчать. Как же подбодрить Росса? Он уже знает, что я не верю ни в смерть Эл, ни в то, что она действительно пропала. Если расскажу про подсказки в электронной почте, он наверняка заявит, что письма не от Эл, хотя это наиболее логичное объяснение. К тому же как бы мне ни хотелось, нельзя забывать про предупреждение – «Не рассказывай никому!» В результате получается именно так, как задумала Эл: мы с Россом лежим по разные стороны тарелки.
– Да, пожалуй. Спорим, она не пропустила ни одной серии «Главного подозреваемого»?
Росс не отвечает, и я смотрю в окно. Солнце опускается за внешнюю стену сада, заливая траву золотистым светом.
– Почему все рамы забиты гвоздями?
Он моргает и смотрит на подоконник.
– Мы решили, что Макдональды сделали это в целях безопасности – ну, окна-то совсем старые. – Коротко улыбается. – После переезда я вызвал реставратора, и тот сказал, что нужно менять все нижние рамы. Это обошлось бы нам в несколько тысяч фунтов. – Улыбка у него грустная. – Честно говоря, мне они не мешают. Я решил, что так безопаснее для Эл, когда меня нет.
Мы долго сидим и молча пьем вино. Наконец Росс встает, относит свой бокал в раковину.
– Пойду попробую хоть немного поспать.
– Ладно.
Он останавливается на пороге кухни.
– Объясни мне, Кэт. Почему ты так уверена, что она жива?
– Если б она умерла, я непременно почувствовала бы, – отвечаю я. – Я бы знала.
Он сжимает дверную ручку так, что белеют костяшки.
– Думаешь, я бы не почувствовал? Ты совсем ее не знаешь… Черт возьми, Кэт, тебя здесь не было целых двенадцать лет! Она не стала бы ни имитировать свою смерть, ни слать самой себе открытки с угрозами. Мы с ней любили друг друга!
Не знаю, кого Росс пытается убедить, себя или меня, но его слова и внезапная злость ранят больно. Они жгут мне горло, от них щиплет глаза. И тут я понимаю, что он делает это вполне осознанно. Не может задеть Эл, так хотя бы отыграется на мне. Или же, глядя на меня, он видит ее…
– После твоего отъезда Эл изменилась, – заявляет Росс. – Она никогда так со мной не поступила бы!
– Люди не меняются, – бросаю я, не в силах сдержаться. И я действительно в это верю.
Росс кривит губы в невеселой усмешке.
– Эл всегда считала, что твоя суперсила – отрицание. – Он открывает дверь и уходит не оглядываясь.
Сижу за кухонным столом и смотрю в окно. Я взмокла от пота, измучена и в то же время напряжена. Достаю из кармана первый листок бумаги и разворачиваю.
10 января 1993 года = 8 лет с половиной
Мама говорит что по ночам Синяя Барада рыщет в поисках новой жены чтобы запереть ее и повесить на крюк когда разозлится. Синяя Барада – трус высшего пошиба.
Она говорит что когда мы плаваем на «Сатисфакции» в поисках капитана Генри и Острова то должны вести себя хорошо и не ссориться иначе Черная Барада за нами придет. Потомучта Черная Барада – самый плохой пират! Он хитрый и подлый только и знает что лжет. Он хочет поймать нас обмануть и бросить на съедение акулам. Но у него ничего не выходит.
Она просто вас пугает говорит Росс.
Глава 7
23 августа 1995 = 9 лет + 2 месяца (почти!)
Нам с Кэт хорошо вдвоем но мне нравитца когда тут Росс хотя нам приходитца играть в то что захочет он вроде спагетти-вестернов.
Сегодня мы были памошниками ширифа в Бумтауне и сдерживали натиск аклахомского зброда (не знаю, как это пишется!). Нам пришлось защищать город самим потомучта шириф Хэнк уехал в Дедвуд и мы не знали когда он вернется. Я спряталась за стеной САЛУНА ТРЕХПАЛОГО ДЖО с КОЛЬТОМ СОРОК ПЯТОГО КАЛИБРА. (Росс запретил клоунам играть – он не боится клоунов как мама или Кэт проста не любит). Беллу и Мышку ранили в ПЕРЕСТРЕЛКЕ потомучта Росс говорит они хриново стреляют.
А мы – МЕТКИЕ СТРЕЛКИ как Энни. Хотя я – получше Кэт.
Мама ВСЕГДА говорит что хороших ПРЕКРАСНЫХ ПРИНЦЕВ как в Золушке или в Спящей Красавице не бывает.
НО если есть пираты и принцессы и феи и клоуны и русалки и дегустаторы ядов и ЗЕРКАЛЬНАЯ СТРАНА то ДОЛЖНЫ БЫТЬ и хорошие прекрасные принцы.
Сегодня Росс держал меня за руку почти десять минут. И улыбнулся мне когда вылезал из нашей ЗЕРКАЛЬНОЙ СТРАНЫ когда нас позвали домой пить чай. Я не сказала Кэт.
Я помню улыбку Эл в тот летний день, когда Росс с матерью переехали в старый дом Маккензи, что стоит рядом с нашим. Он пустовал много месяцев: сначала его заколотили досками, потом железными скобами, и табличка «Продается» на лужайке постепенно заросла сорняками. Эл отвернулась от окна, сама не своя от радости, и широко улыбнулась. Мальчик! Нам было по семь лет. А уж когда Росс выглянул из окошка своей комнаты над садовой стеной и спросил, как ее зовут, Эл взбудоражилась так, что заразила и меня. Я сидела, скрестив ноги, на золотисто-желтом покрывале и читала «Питера Пэна». Меня словно молния пронзила, сердце загрохотало в груди.
В шиферной крыше прачечной было старое окно-люк, черное от палой листвы и грязи. Стены вокруг сада – высокие, не залезешь, и мы прекрасно понимали, что скажет дедушка и как разозлится мама, если нас поймают за игрой с мальчиком, поэтому с самого начала Росс стал нашей тайной, а мы – его. Средь бела дня мы заходили в Зеркальную страну только по субботам после обеда, когда мама пылесосила и мыла полы, а дедушка закрывался в Машинном отсеке, и весь дом содрогался от воплей футбольных комментаторов. Росс перелезал из своей комнаты на крышу прачечной, открывал окно-люк и спрыгивал в Зеркальную страну.
Когда он проделал это впервые, я ужасно смутилась и долго не могла поднять взгляд. Помню, руки стали липкими от пота, а он посмотрел на нас карими, как болотный торф, глазами, криво усмехнулся и заявил: «Вы – одинаковые».
В отличие от меня, Эл вовсе не страдала застенчивостью. Она тут же вывалила на Росса кучу подробностей про нас: сколько нам лет, какой у нас размер обуви, что мы любим, а что нет, и что мы Зеркальные близнецы: редкие и очень особенные, двое на сто тысяч детей. Я и правда ревновала, завидовала ее уверенности в себе, хотела получать больше внимания нового знакомого…
Почти весь первый день мы провели с ковбоями. По субботам мы обычно упражнялись в рукопашной борьбе или в стрельбе по мишеням. Мама говорила, что мы должны уметь защищаться от грабителей и убийц детей, которые прячутся за дверями и крадутся в тени. Эл всегда стреляла гораздо лучше меня, и я вздохнула с облегчением, когда занятие закончилось раньше обычного, чтобы мы смогли помочь Россу сделать рогатку из ветки и резинки.
После этого я тихонько спряталась в самом большом вигваме – шатком каркасе из старых жердей с наброшенной сверху простыней. Вождь Красное Облако, сидевший скрестив ноги в набедренной повязке и головном уборе из перьев, едва удостоил меня взглядом. Индейцы племени лакота-сиу учили нас мастерить из садовых инструментов боевые дубинки и томагавки, показывали, как защищаться от ударов, ставя блоки, как делать захваты и как бить самим, но только не в те дни, которые мы проводили в компании ковбоев.
Я поздоровалась и села, делая вид, что вовсе не прячусь. На подушках напротив вождя развалилась, словно арабская принцесса, Белла. В ее волосах сверкали рубины и длинные серебряные клинки. Она улыбнулась и подмигнула. Из всех обитателей Зеркальной страны больше всего мне хотелось быть Беллой – невероятно красивой, необузданной и бесподобной. Сидевшая рядом с ней Энни фыркнула. Плевать она хотела на мои невзгоды. Как мне кажется теперь, она стала воплощением нашей убежденности в том, что все взрослые женщины подобны маме: суровые, вечно сердитые, внушающие страх. Энни не расставалась с двумя ирландскими пистолетами, от виска к уху у нее тянулся рваный шрам, и по храбрости она превосходила любого из пиратов на «Сатисфакции». Когда Энни стояла на палубе в высоких сапогах с пряжками и в куртке из воловьей кожи с пуговицами из китового уса, то наводила страх на всех без исключения. И она это знала. Энни усмехнулась и прошептала: «Ты просто трусишка!»
Мышка подтолкнула меня локтем и робко улыбнулась. Она подпоясывала веревкой свое черное платье из мешковины и неуклюже рисовала на нем мелом белые линии, имитируя полоски на наших с Эл ситцевых платьицах. Мышка всегда пыталась подражать нам и во внешности, и в поведении, но была слишком покорной, слишком худенькой, коротко стриженной и темноволосой, как и все остальные матросы. Она мазала лицо белым клоунским гримом, красила щеки и губы розовым, как Белла. Мышка воплощала наши страхи и сомнения, мы доверяли ей свои секреты и тревоги, и она впитывала их, словно губка. Потом мы ее за это наказывали: игнорировали, передразнивали, заставляли пройтись по доске или схлопотать пулю в Бумтауне. В Зеркальной стране наши фантазии становились неукротимыми и беспощадными. Мышка была нашей любимой пиньятой, нашей девочкой для битья. Однако в тот день она тихонько сидела в вигваме вождя Красное Облако, похлопывала меня по руке, совсем как дедушка, и в ее огромных голубых глазах светилось неподдельное сочувствие. «Все будет хорошо, Кэт. Я люблю тебя!»
Росс просунул голову и плечи в проем, и у меня перехватило дыхание.
«Классный вигвам, – одобрил он. – Сама построила?»
Приятнее всего была даже не его уверенность в том, что вигвам сделала я, а внимание. Он разговаривал только со мной, словно больше никого не существовало в целом свете. Конечно, Росс не успел пробыть в Зеркальной стране достаточно долго для того, чтобы узнать как следует всех ее персонажей, но наверняка заметил за спиной нетерпеливо подпрыгивающую Эл, услышал раздраженный топот ее ног.
…Пару часов спустя, когда Росс собрался уходить и запрыгнул в окно-люк, Эл все еще злилась.
«Между прочим, Кэт боится высоты. – Она усмехнулась. – Иногда даже по лестнице спуститься не может!»
«Замолчи!» – крикнула я.
Росс лишь улыбнулся нам обеим.
«Я вернусь в следующую субботу, – пообещал он. – Не рассказывайте обо мне своей маме, не то она все испортит».
Складываю вторую страничку дневника и сую в карман рядом с первой. Спина болит, ноги ватные. Понятия не имею, сколько сейчас времени, но наверняка прошла уже пара часов с тех пор, как Росс поднялся к себе. Я все еще сижу за кухонным столом и предаюсь старым воспоминаниям. Чего Эл от меня хочет? Что я должна вспомнить? В чем вообще смысл ее затеи? Понятия не имею, почему эта охота за сокровищами так сильно отличается от тех, в которые мы пускались в детстве. Зачем она шлет мне по электронной почте подсказки, ведущие к обувным коробкам с мусором или к страничкам дневника, написанного более двадцати лет назад? При этом сама подевалась бог знает куда…
Наверное, дело в контроле. Потребность Эл контролировать все и вся была для нее жизненно необходима – как кислород. Она шлет мне подсказки вместо того, чтобы просто дать дневник, потому что для нее важно, когда именно я прочту ту или иную страничку и что именно найду. Теперь все ясно! Точнее, мне ясно только это, остальное вообще лишено всякого смысла… Впрочем, я не обязана играть по ее правилам.
Открываю ноутбук. Нажимаю «ответить», пока не передумала.
«Кто ты? Моя сестра пропала без вести. Если не скажешь, кто ты, я пойду в полицию!»
Ответ приходит так быстро, что я подпрыгиваю от неожиданности.
«Не ходи»
На этот раз я отвечаю без колебания.
«Чего ты хочешь?»
«Я знаю то, что ты заставила себя забыть
Он не хочет, чтобы ты это вспомнила
Не говори полиции. Не говори никому
Ты в опасности
Я могу тебе помочь»
«Да пошла ты, Эл! Я знаю, это ты. Прекрати! Ты должна вернуться. Хватит! Возвращайся».
Она не отвечает. Я долго сижу за столом, взбудораженная и злая. И вдруг в коридоре раздается шум. Встаю, медленно иду к двери и с опаской открываю, словно на пороге кто-то притаился и готов на меня броситься.
В коридоре пусто. Витражное окно темное-темное. Возле старого телефонного столика горит викторианская масляная лампа и бросает на паркет молочно-красные отсветы. Дом лязгает и стонет, словно спящий механизм, стены мерно вдыхают и выдыхают. Ловлю свое отражение в зеркале над телефонным столиком – стекло в пятнах от старости, по углам темнота. Лицо у меня белое, как у клоуна, и расчерчено уродливыми тенями. Снова раздается шум, и я замираю. Он низкий и пронзительный, словно вой ветра, запертого в тесном пространстве, и доносится из гостиной…
Крадусь по паркету на цыпочках. Поворачиваю ручку, открываю дверь. Она истошно скрипит, но Росс не поднимает взгляда. Он сидит на ковре перед камином и листает альбом со свадебными фотографиями. Меня Эл с Россом даже не пригласили…
В комнате тепло, две большие лампы от Тиффани заливают все золотистым светом. Помню, как дедушка каждый год привозил с фермы «Крейгиз» настоящую пихту, и весь декабрь она стояла в углу между камином и окном, сверкая гирляндами, роняя иглы, наполняя комнату запахами зимнего леса. В сочельник в ожидании полуночи мы с Эл слушали, как оглушительно тикают дедушкины часы, и с волнением следили за четырьмя бокалами хереса, стоявшими на бирюзовых плитках бара «Пуаро».
Наконец Росс поднимает взгляд и смотрит на меня. Лицо мокрое, глаза покраснели. Рядом с коленом – стакан и полупустая бутылка виски. Он протягивает ее мне, и я сажусь в старое кожаное кресло. Виски противный, мутно-коричневый и слишком крепкий. Впрочем, знакомое жжение и разливающееся по телу тепло – достаточная награда.
Росс смотрит на глянцевый снимок, на котором они с Эл стоят перед величественным зданием с греческими колоннами. Он одет в тартан клана Маколи, а Эл смотрится невероятно стильно в коротком атласном платье и красных туфлях на каблуках; волосы уложены в высокую, чуть небрежную прическу. Погода дождливая и ветреная, Росс пытается удержать большой зонт, и они жмутся друг к другу. Рука Эл лежит у Росса на груди, он обнимает ее за талию, и оба хохочут так, что смех звенит у меня в ушах. Красивое фото. Росс с трудом переворачивает страницу, пальцы его дрожат. Я не решаюсь подойти ближе, в сердце ворочается знакомая непрошеная боль. Она не похожа на то быстрое, горячее, мимолетное ощущение, которое я испытала, узнав, что Эл пропала без вести. Нет, это чувство глубинное, застарелое, очень давнее. Все равно что обнаружить дверь в Зеркальную страну… Единственное, чего я хочу, – чтобы оно ушло!
Росс издает ужасный сдавленный стон и разражается рыданиями. От его всхлипов у меня самой дерет горло, глаза печет. Наконец он поднимает взгляд, и я вздрагиваю от столь неприкрытого отчаяния.
– Господи, Кэт! Что я буду делать без нее?
Внезапно меня охватывает ярость. «Я кое-что знаю. Он не хочет, чтобы ты это вспомнила». Кого же Эл имела в виду, как не Росса?
Он рыдает, утирая щеки ребром ладони.
– Мне так страшно, Кэт! Я не знаю, что делать. Не знаю, как жить без нее! Смогу ли я продолжать…
– Перестань, Росс! Не смей так говорить, слышишь?
Внезапно вспоминаю другую субботу в вигваме вождя Красное Облако, через пару лет после первой. Мы с Россом сидели бок о бок, скрестив ноги. То ли в прятки играли, то ли Эл не разговаривала с нами обоими, что бывало нечасто.
Росс насупился.
«Ненавижу!»
«Кого?»
«Мою маму».
«Почему?» – Я пыталась скрыть волнение, потому что чувствовала: с Эл он это точно не обсуждал.