С того света

11.00. Читая за собой, я начинаю сомневаться в необходимости кое-каких кусков, кажущихся мне теперь лишними или усложненными. Я режу наотмашь, подбадривая себя эспрессо-лунго.

11.30. Внезапно в бистро появляется одна из моих бывших невест, актриса Сабрина Дункан. Она вся в слезах. На меня выплескивается история ее разлада с последним по счету спутником – знаменитым актером, оказавшимся неисправимым нарциссом. Она имела неосторожность сказать ему, что он не способен работать, не подглядывая в текст, за что поплатилась пощечиной. Мне она сказала, что ей осточертели киношники и что она не прочь вернуться к людям из мира литературы: «У этих, по крайней мере, выдумка идет на благо их сочинениям, а не распаляет их бред». Я советую ей попытать удачи с женщинами. Она со смехом прощается: «До вечера». Снова крепкий кофе.

13.00. Встреча с Александром де Виламбрезом в шикарном ресторане около редакции. В честь завершения «Тысячелетнего человека» он заказывает бутылку лучшего «Бордо». За едой мы обсуждаем трудности со сбытом моих книг на американском рынке. По его словам, это закрытый рынок, а американцы по большей части презрительно относятся к французской литературе, считая ее самовлюбленной и формалистской. Я рассказываю о своих контактах с другим издателем, якобы знающим, как завоевать американский рынок. Он спрашивает, считать ли это угрозой переметнуться к конкуренту. Я успокаиваю его: тому я, дескать, уже отказал. Он переводит дух, но, похоже, сохраняет сомнения. Он заказывает еще одну бутылку с той же этикеткой, но другого вкуса – кажется, слегка перестоявшую. Он признается, что его издательство переживает непростой период в финансовом плане, особенно по вине интернет-издательств, позорящих профессию своей готовностью издавать в большом количестве все подряд благодаря новым технологиям. Мы заказываем десерт и кофе. Он повторяет, что с нетерпением ждет мою новую рукопись.

17.00. Запись телевизионной программы «Деготь и перья». Нынешняя тема – «Литература будущего». Передо мной сидит Жан Муази, заявивший перед входом в студию: «Готовься сдохнуть, Уэллс». Во время записи мы пьем яблочный сок – он смягчает глотку, это полезно, если возникнет охота прикрикнуть… Под конец Муази бросает: «Уэллс – худший автор века, в интересах хорошего вкуса и заботы о читателе было бы правильным его уничтожить или по крайней мере лишить возможности вредить, нужно, чтобы он прекратил забивать своими сказками головы наших детей». Перефразируя известную сентенцию об индейцах, Муази произносит: «Хороший писатель-фантаст – мертвый писатель-фантаст. Так он может хотя бы посещать воображаемые миры». Ведущий хохочет, как и публика у него за спиной. Я тоже изображаю смех, но, сдается мне, я вышел из этой дуэли проигравшим из нежелания показаться драчливым скандалистом. Слишком поздно до меня доходит, что эти передачи – постановки, от ведущих которых ждут гладиаторских боев, увеличивающих число зрителей. После передачи мы пьем за кулисами игристое, закусывая арахисом и чипсами. Муази, зло косясь на меня, делает вид, что говорит со своим пресс-секретарем. Когда мы встречаемся взглядами, меня пронзает током его нескрываемой ненависти. Ведущий пытается нас помирить и предлагает пожать друг другу руки. Рука у Муази холодная и когтистая.

19.00. Возвращаюсь домой. Как всегда, 50 минут кручу велотренажер – это прочищает сосуды, проходящие параллельно моей закупоренной артерии, – попивая протеиновое питье с лимоном и медом, которое делает мне Мария-Консепсьон.

20.30. Сборище по случаю моего 42-летия. Мы с моим братом-близнецом целиком сняли бистро «Кокле» и наприглашали человек по сто каждый. Все пьют пунш.

20.45. Присоединяюсь в углу к дюжине авторов – членов «Гильдии воображаемого» – созданной нами ассоциации, призванной объединить работающих в этом жанре. Речь заходит о премии для сочинителей рассказов, которая помогла бы молодым талантам. Некоторые видели телепередачу. Несмотря на их похвалы, я уверен, что сплоховал и что агрессия Муази была эффективнее моего поведения. По-моему, преимущество всегда на стороне атакующего, Муази понял и удачно применил этот принцип – немудрено, ведь он выступает с этим номером каждую неделю. Регулярное занятие этим спортом позволяет ему изучить все возможные комбинации, совсем как шахматисту, а что до меня, то я допустил ошибку, держа оборонительную стойку. Разгораются дебаты на эту тему, обсуждается вопрос, что лучше: безропотно сносить удары или давать сдачи? Некоторые открыто выступают против прогнившей литературной системы Парижа. Они мечтают разоблачить незаслуженное присуждение премий и хвалебную критику, сочиняемую под псевдонимами самими награждаемыми. Более умеренные члены Гильдии побаиваются стать жертвами тотального бойкота и лишиться даже тех крупиц, что им перепадают, если они включатся в эту борьбу. Тех, у кого страх пересиливает желание справедливости, набирается значительное большинство. Мы пьем вино и едим пирожки.

21.00. Ко мне подходит брат. Он тоже смотрел передачу и считает, что я выступил очень бледно. Он упрекает меня за то, что я позволил Муази меня высмеять. По его словам, таким манером я, пожалуй, причиню вред и его работе, ведь все знают, что мы с ним родня. Слово за слово, припоминаются былые конфликты, потом, как всегда, наступает примирение под хорошее вино и куриные рулеты.

21.30. Появляется с опозданием Александр де Виламбрез. Он настоятельно не советует мне впредь участвовать в таких программах, тем более что мои читатели все равно их не смотрят, а аудитория передачи принципиально занимает сторону Муази. По его мнению, мне бы следовало заняться саморекламой через интернет, ведь там, по крайней мере, рассуждающие о книгах их покупают и читают. Я нахожу его замечание уместным. Мы чокаемся и поедаем жареные овощи на шпажках.

22.30. Мы с Тома дружно задуваем наши 42 свечи. Тома веселит гостей рассказом о том, что покинул материнское чрево первым, за пять минут до полуночи, тогда как я появился на свет только спустя двадцать минут. Из-за этого у нас, близнецов, разные даты рождения. Гостям ужасно весело. Разносят кремовые пирожные и бокалы с шампанским. Я чокаюсь с братом.

23.00. Сабрина включает музыку и приглашает меня на медленный танец. Она шепчет мне на ухо, что сняла номер в гостинице по соседству, где мы могли бы ненадолго уединиться и вспомнить былое. Я отвечаю, что это было бы неразумно. Она настаивает, и мне приходится напомнить ей поговорку: вернуться к своему бывшему – все равно что проглотить свою рвоту. Она выплескивает мне в лицо свое шампанское и идет танцевать с моим братом.

Полночь. Кто-то еще танцует, но большинство сидит и чешет языком. Пьяный в стельку Александр признается мне, что его издательство, по его ощущению, пропахло нафталином и он понимает, что надо развиваться, иначе смерть. Я возражаю, что развитие развитию рознь и что нельзя доходить до того, чтобы доверять сочинение романов роботам. Он бормочет, что как-то об этом не подумал и что моя идея на самом деле неплоха: это как-никак послужило бы гарантией того, что авторы не станут жаловаться на недосягаемость для них иностранных рынков и угрожать переходом к конкурентам. Мы запиваем эти соображения красным вином. Я все сильнее чувствую усталость. Раскалывается голова, но я списываю это на счет большого содержания серы во многочисленных употребленных мной напитках. Некоторое время я выбираю, что будет лучше: улизнуть «по-английски» – тихонько, ни с кем не прощаясь, или отбыть «по-итальянски» – со всеми обняться на прощание и в итоге остаться. Останавливаюсь на первом варианте.

0.30. Во избежание мучительного утреннего похмелья я глотаю лекарство на основе артишока и укропа – оно должно помочь моей печени справиться с нагрузкой. Это снадобье мне дал брат, оно всегда лежит на моем ночном столике. Потом, поленившись от усталости даже встать и почистить зубы, я натягиваю пижаму и залезаю под одеяло. Предпоследним движением я гашу свет. Перед сном я запиваю водой снотворное. Это происходит уже в темноте. Я растягиваюсь и проваливаюсь в целительный сон.

Раздается звонок. Люси смотрит на часы, кусает губу и идет открывать.

– Прием в 15 часов, – объясняет она на ходу и, поправив одежду и прическу, спешит навстречу клиентке.

Это молодая женщина, мелкая-премелкая. У нее худые ноги, скулы торчком, белая кожа, огромные глаза с длинными ресницами. Едва сев, она выкладывает то, что ее тяготит.

– Я пришла к вам потому, что каждый вечер у меня происходят споры с отцом, умершим полгода назад. Я громко к нему обращаюсь и слышу в голове его ответы. А вчера вечером случилось странное: он не смог вспомнить, как звали мою мать. Меня это потрясло. Поэтому я спрашиваю, возможно ли, чтобы призрак взял и лишился памяти.

– Сейчас разберемся.

Люси закрывает глаза. Габриель чувствует, что она шлет сигнал в виде волны, проходящей над кроватью, и делает вывод, что она устанавливает связь с душой из Среднего Астрала. Уж не с Драконом ли?

После немого диалога она кивает головой. Появляется усатая эктоплазма.

– Вот и он! – сообщает Люси.

– Да, я тоже его чувствую, – соглашается клиентка. – Здравствуй, папа… Это я, Сильви.

Люси, понимая, что у этой пары свои привычки, не позволяет им завести беседу. Она громко и сухо обращается к отцу:

– Почему вы не помните имя своей жены, месье?

–Простое возрастное ослабление памяти, – отвечает дух.

–Пусть Сильви опишет своего папашу, – шепотом подсказывает Габриель.

–Куда меня втравили? – настораживается усач. – Ты-то откуда здесь взялся? Ты даже не медиум! Ты вообще кто?

Клиентка Люси описывает своего отца, и Габриель, убедившись, что описание не подходит (например, она не упоминает усов), сообщает Люси на ухо:

–Это не он.

– Это не он! – повторяет Люси. – Разговаривающий с вами человек – не ваш отец.

–Подождите! Зачем вы меня выдали? – возмущается чужак.

– Кто же это? – спрашивает потрясенная клиентка.

– Дух, выдающий себя за вашего отца, потому что пытается любым способом привязаться к кому-то из живых. Так часто бывает, – успокаивает ее Люси. – Бродячие души начинают скучать и связываются с кем-нибудь, кто призывает мать, отца, деда, чтобы выдать себя за того, кого зовет горюющий человек. Документов у них нет, как их выведешь на чистую воду?

– Почему на мой зов не явился мой настоящий отец?

– Возможно, он уже перевоплотился.

– Получается, что все интимные беседы, которые я вела с этим «существом», все его советы мне… – лепечет женщина про себя. – Вы-то кто такой?

Призрак задумывается, морщится и, наконец, изрыгает:

–Ты точно хочешь это знать? Да, я полгода прикидывался твоим папашей. Теперь я столько всего про тебя знаю, что ты у меня в кулаке! Тебе никогда от меня не избавиться!

Люси открывает глаза, по привычке делает глубокий вдох и повторяет слова эктоплазмы.

– Теперь вы знаете правду, – заключает она.

– Как же поступить? – спрашивает перепуганная молодая клиентка.

– Бросить с ним болтать. Потеряв собеседницу, он заскучает и станет искать другую жертву. Знаю я эти метущиеся души-паразиты, они как пиявки. Когда им становится нечего сосать, приходится прилипнуть к кому-то еще.

Клиентка, пребывающая в ужасе от услышанного, расплачивается и уходит.

Люси устраивается напротив своего клоуна, тем самым указывая Габриелю на свою готовность к общению с ним.

– Теперь вы понимаете, в чем заключается моя работа. Главное в ней – советы живым и потусторонним душам.

–Не ждал, что это такое деликатное занятие.

– Именно поэтому я веду прием только днем и пускаю ограниченное количество клиентов. Раз за разом передо мной разыгрываются драмы, узурпация личности, звучат угрозы. Неблагодарная профессия!

–Я и подумать не мог!

– Это как улица с двумя тротуарами: один для живых, другой для мертвых. Я держусь посередине и пытаюсь обеспечивать тем и другим связь. Даже если в конечном счете они остаются недовольны друг другом.

–Но ведь вы не единственная, кто устанавливает связь между двумя тротуарами…

– Вы имеете в виду других медиумов? 95 процентов моих так называемых коллег – шарлатаны. Они ничего не слышат, а просто притворяются, что имеют связь с тем светом. Некоторые, что гораздо опаснее, настраиваются на зловредных духов, и те с их помощью манипулируют живыми людьми.

–95 процентов медиумов – шарлатаны… Это не преувеличение?

– Иногда мне хочется, чтобы к медиуму никто не приходил и чтобы два тротуара оставались разделенными: тогда было бы меньше негативных наложений, вроде того, при котором вы только что присутствовали. А теперь я бы вас попросила оставить меня одну, месье Уэллс. Встретимся завтра утром, по случаю одного интересного для вас события.

– Это где же?

– На ваших похоронах. Уверена, если убийца существует, он не преминет туда явиться.

Она указывает на свой планшет. На его экране написано: «Похороны писателя Габриеля Уэллса, 9 часов, кладбище Пер-Лашез».

27 января 1897 г. в деревушке Гринбриер, Западная Вирджиния, США, мальчик находит труп женщины по имени Зона Хистер Шью и немедленно поднимает тревогу. Врач Кнапп, прибываюший на место через час, застает там мужа, Эдварда Шью. Тот, завернув тело жены в простыню и прижав его к себе, горько плачет. При попытке доктора Кнаппа осмотреть тело муж сердито его отталкивает, говоря, что никому не позволит дотронуться до любви всей его жизни. До самых похорон Эдвард Шью никого не подпускает к гробу жены. Он накрыл тело шалью, на голову надел чепец, объяснив, что это ее любимые вещи. Все думают, что причина его странного поведения – горе. Тем не менее мать Зоны, Мэри Джейн Хистер, подозревает зятя в убийстве своей дочери. Каждый вечер перед сном она пытается вызвать дух дочери, чтобы та подтвердила ее подозрение. Через месяц после похорон ей является призрак Зоны с рассказом о том, что Эдвард свернул ей шею и потом никого не подпускал к телу, чтобы никто не заметил, что шея свернута. Мэри Джейн Хистер идет к прокурору и уговаривает его начать следствие. Доктор Кнапп показывает, что так и не осмотрел тело, поэтому прокурор распоряжается об эксгумации. Вскрытие выявляет, что голова трупа повернута. Подозрение падает на мужа. В суде не приводится доказательств, а Мэри Джейн Хистер не осмеливается признаться, что общается с призраком дочери. Адвокат Эдварда Шью указывает на то, что имеются показания только самой потерпевшей, прозвучавшие с того света, чем намерен высмеять обвинительницу. Но ко всеобщему удивлению, присяжные не отмахиваются от матери как от фантазерки, а признают ее показания убедительными: Эдвард Шью приговаривается к пожизненному заключению. Он умрет спустя три месяца в одиночной камере от внезапной необъяснимой лихорадки.

На надгробии деревенского кладбища красуется с 1981 г. следующий текст, ставший местной достопримечательностью: «Здесь погребена Зона Хистер Шью. Ее смерть в 1897 г. считали естественной, пока ее дух, явившийся матери, не описал совершенное ее мужем Эдвардом убийство. Преступник был осужден. Это единственный известный на сей день случай, когда показания призрака позволили осудить убийцу».

Примечания