Все ловушки Земли

Он вспомнил, как тщательно все спланировал… и Плутон казался правильным выбором. Там имелись запасы продовольствия на многие годы, хранившиеся в складских помещениях, удобное жилье, инструменты и оборудование, которые могли бы ему в случае необходимости потребоваться. И разумеется, там находилось некое существо… неважно, что это могло бы быть. Нечто, внушавшее ужас, из-за которого был наложен запрет на посещение Плутона, и по этой причине здесь находился космический патруль, охранявший одиночество планеты.

Но Уэста не слишком беспокоило то, что он мог обнаружить на планете. Не могло быть ничего хуже, чем горечь существования на Земле.

Что-то происходило в лабораториях на Плутоне. Что-то, о чем правительство не знало или решило скрыть с помощью заведомо ложного сообщения три года назад. Дарлинг мог бы рассказать ему об этом, если бы захотел… если бы был в состоянии? Но теперь Уолтер Дж. Дарлинг уже ничего не мог рассказать. Придется Уэсту все узнать самому.

Уэст подошел к Дарлингу, поднял его, положил на кровать и накрыл изорванным одеялом. Взгромоздившись на изголовье кровати, Аннабель дрожала, хихикала и пускала слюни.

– Эй ты, иди сюда, – сказал Уэст. – Ну же, иди сюда.

Аннабель приблизилась, медленно и застенчиво. Уэст брезгливо поднял ее, затолкал во внешний карман, застегнул молнию и направился к двери.

По пути поднял с пола пустую бутылку, чтобы добавить ее к другим, в пирамиде.

Корабль Уэста летел, словно серебристый призрак, между вздымавшимися горными пиками, которые окружали единственную долину на Плутоне, хранившую память о том, что здесь побывал человек.

Двигаясь с приглушенными двигателями в тени планеты, Уэст проскользнул мимо патруля. Миновав горы, он включил двигатели, но заставил корабль двигаться медленнее, так что тот едва ли не полз. Уэст понимал, что пламя от его ракетных двигателей могло бы быть замечено любым патрулем далеко отсюда.

И теперь, когда скорость уменьшилась, он снижался под углом к гладкой, как стекло, посадочной площадке, поспешно переключая клавиши на панели управления, затем выбрал приземление в свободном падении, которое даже при благоприятных обстоятельствах было опасным. Но он осознавал, что это менее рискованно, чем привлекать внимание к своему прибытию грохотом еще одного ракетного двигателя. Посадочная площадка была длинной и гладкой. Если он правильно все рассчитал и не начал снижение достаточно рано, то ему должно хватить этого пространства.

Практически полное отсутствие атмосферы было существенным плюсом. Не было никаких водоворотов, потоков воздуха, которые могли бы отклонить судно от выбранного курса, вывести его из равновесия, заставив совершать неуправляемые вращения.

Внизу справа он увидел вспышку света, и что-то щелкнуло у него в мозгу, он мгновенно понял, что это лаборатория.

Корабль выпустил парашюты и со свистом понесся по посадочной полосе, сотрясаясь всем корпусом. Он остановился прямо перед выступом скалы. Уэст перевел дыхание и почувствовал, что его сердце снова начало биться. Еще несколько футов и…

Выключив панель управления, он повесил ключ на шею, опустил обзорное стекло кабины и выбрался из корабля.

По ту сторону поля виднелись огни лаборатории. Значит, он не ошибся. Он видел огни… и здесь были люди. Или он все-таки заблуждался? Лампы могли бы продолжать функционировать даже без постоянного контроля. Тот факт, что они горели, вовсе не означал, что в здании находились люди.

Вдали вырисовывалось массивное сооружение, и Уэст знал, что это были мастерские экспедиции на Альфу Центавра, в которых в течение двух лет люди трудились, чтобы сделать космический двигатель Хендерсона. Вне всякого сомнения, в тени освещенных светом звезд мастерских находился и сам корабль «Альфа Центавра», брошенный здесь, когда команда оставила попытки и в отчаянии возвратилась на Землю. Космический аппарат, предназначенный для полетов к звездам и созданный для того, чтобы покинуть пределы Солнечной системы и исчезнуть в пустоте, преодолевая световые годы так же легко, как обычный корабль расстояние от Земли до Марса.

Конечно, он никуда не улетел, но это не имело значения. «Всего лишь символ», – сказал про себя Уэст.

Он остался тем, чем был… символом и мечтой.

И чем-то еще теперь, когда Уэст был здесь, теперь, когда он мог признаться себе в том, что таилось в глубине его души на протяжении всего пути с Земли.

Уэст немного ослабил ремень и подвинул его так, чтобы пистолет находился рядом с его рукой – наготове.

Если здесь находились люди… или, что еще хуже, если то сообщение не было ложью, ему, возможно, понадобится пистолет. Хотя маловероятно, что существо, с которым он мог бы столкнуться лицом к лицу, уязвимо для пуль пистолета.

С содроганием он вспомнил то короткое, не предназначенное для широкой общественности сообщение, которое хранилось в секретном архиве на Земле… эту запись, которую передавали по радио с Плутона, напряженный и режущий слух голос, который говорил ужасные вещи об умирающих людях и о чем-то, что оказалось на свободе. Голос, который кричал о надвигающейся опасности, затем последовали булькающие звуки, и он умолк.

После этого был наложен запрет на посещение планеты и космический патруль отправился контролировать ее изоляцию.

«Это было тайной с самого начала, – подумал он, – с самого начала и до конца. А все потому, что комиссия вела поиски гормона, для того чтобы осуществить контролируемые мутации человеческой расы. И человечество, разумеется, возмутилось бы этим, так что исследования должны были оставаться в тайне».

Горькие мысли овладели Уэстом. Человечество возмущается по поводу любых отклонений от нормы. Оно всегда очищало города от прокаженных, оно душило сумасшедших, одевая их в смирительные рубашки в лечебницах, оно таращилось на любое изуродованное существо с жалостью, которая на самом деле была нестерпимым оскорблением. И оно боялось… о да, оно боялось!

Медленно, осторожно Уэст шел по посадочной полосе. Поверхность была гладкой, настолько гладкой, что его специальные ботинки оставляли на ней небольшие царапины.

На скалистой возвышенности находилась лаборатория, но Уэст обернулся и посмотрел куда-то в космос, словно хотел получить последнее напутствие от того, кого он хорошо знал.

– Земля, – произнес он. – Земля, слышишь ли ты меня сейчас? Тебе больше не нужно меня бояться и можешь не волноваться, я не вернусь. Но придет день, когда появятся другие, такие же, как я. И может быть, они уже существуют. Ведь невозможно распознать мутанта ни по тому, как он расчесывает волосы, ни по тому, как он ходит или говорит. У него нет рогов, нет хвоста или какой-нибудь отметины на лбу. Но когда он будет обнаружен, за ним необходимо тщательно наблюдать, шпионить, проверять его и перепроверять. И следует найти такое место, куда его можно было бы поместить, чтобы остальные оказались в безопасности от любых его действий… но он ничего не должен знать. Его будут судить, огласят приговор и отправят в изгнание, даже не сообщая ему об этом. Как пытались поступить со мной.

Но, – продолжал Уэст, обращаясь к Земле, – мне не понравилось ваше изгнание, так что я выбрал свое собственное. Понимаете, я все знал. Я знал, когда вы начали наблюдать за мной, о проверках и совещаниях и плане действий, и иногда я едва мог удержаться, чтобы не рассмеяться прямо вам в лицо.

Он долго стоял и глядел в космос, туда, где в темноте вращалась Земля вокруг похожего на звезду Солнца.

– Горько? – спросил он себя. И ответил: – Нет, не горько. Точно не горько.

Уэст продолжил разговор с Землей:

– Вы должны понять, что человек – прежде всего человек, а потом уже мутант. Он – не монстр, только потому что он мутант… он просто немного другой. Он человек, такой же, как вы, и, возможно, даже в большей степени человек, чем вы. Потому что человеческая раса сегодня – это история долгой мутации… людей, которые немного отличались от остальных, тех, кто думал немного глубже, кто чувствовал острее сострадание, тех, кто обладал такими чертами личности, которые были более присущи человеку. И они оставили более четкое мышление и более глубокое сострадание сыновьям и дочерям, которые передали эти качества своим детям, возможно не всем, но некоторым из них. Так человеческая раса выросла из дикости, так появилось представление о человеке.

«Возможно, – думал он, – мой отец был мутантом – мутантом, которого никто не подозревал в этом. Или им была моя мать. И никого из них не заподозрили. Поскольку мой отец был фермером, его мутация повлияла на улучшение зерновых культур – благодаря правильной оценке состояния почвы или технологии выращивания растений. Кого интересовало, что он был мутантом? Он просто был лучшим фермером, чем его соседи. И если ночью, когда он читал потрепанные книги, которые стояли на полке в столовой, и понимал изложенные в них идеи лучше, чем большинство других людей, разве это было основанием для подозрения?»

– Но я, я был замечен, – сказал Уэст. – Это преступление для мутанта – быть замеченным. Похоже на историю со спартанским мальчиком, для которого похищение лисы вовсе не являлось преступлением, но крики, когда лиса вырвала его кишки, были настоящим преступлением.

«Я слишком быстро пошел в гору, – подумал он. – Я слишком сильно сократил бюрократию. Я слишком хорошо все понимал. А в правительстве вы не можете ни чересчур быстро подниматься по карьерной лестнице, ни сокращать бюрократический аппарат, ни понимать слишком хорошо, что происходит в стране. Вы должны быть столь же посредственны, как и ваши коллеги. Вы не можете показать на проект двигателя ракеты и заявить: „Здесь есть проблема“, когда люди, обязанные лучше в этом разбираться, чем вы, не могут увидеть проблему. И вы не можете придумать такую систему производства, которая будет создавать два ракетных двигателя по цене одного и за более короткое время. Потому что здесь дело не только в слишком большой эффективности; это откровенное кощунство.

Но то, что вам делать нельзя ни в коем случае, – подняться на открытом собрании политических деятелей и заявить, что генная инженерия не преступление само по себе… что преступлением является ее использование во вред человечеству. Или сказать, что мир был бы богаче, если бы использовал мутантов, вместо того чтобы их бояться.

Разумеется, если бы кто-то знал, что он мутант, он не стал бы говорить нечто подобное. И мутант, понимая, что он мутант, никогда не указал бы на неисправность в двигателе ракеты. Потому что мутант должен держать язык за зубами, должен изображать из себя среднестатистического человека, посредственность и, наконец, достигнуть всего, чего он желает, с помощью сознательного обмана и притворства.

Если б я только знал, если б я вовремя понял это. Я мог бы дурачить их, так же как многие другие, надеюсь, все еще дурачат их даже сейчас».

Но теперь он знал, что было уже слишком поздно – слишком поздно, чтобы вернуться к жизни, от которой он отказался, вернуться и смириться с тем, что он попал в капкан, созданный для него… Капкан, который удерживал бы его и где он чувствовал бы себя в безопасности. А человеческая раса была бы в безопасности от него.

Обернувшись, Уэст обнаружил тропинку, которая вела по склону горы к лаборатории.

Неповоротливая человеческая фигура вышла из тени и окликнула его:

– Ну и куда, как вы думаете, вы направляетесь?

Уэст остановился.

– Просто иду, – сказал он. – Ищу своего друга. По имени Невин.

Он чувствовал, что в кармане его скафандра беспокойно шевелилась Аннабель. Что, если она простудилась?

– Невин? – спросил мужчина, в его голосе почувствовался холодок тревоги. – Что вам надо от Невина?

– У него есть картины, – ответил Уэст.

Голос мужчины стал вкрадчивым и как будто таил в себе угрозу.

– Что вы знаете о Невине и его живописи?

– Немного, – сказал Уэст. – Именно поэтому я здесь. Хотелось бы поговорить с ним об этом.

Аннабель сделала кувырок в застегнутом кармане Уэста, глаза мужчины поймали это движение.

– Что это у вас там? – спросил он с подозрением.

– Аннабель, – ответил Уэст. – Она, гм… в общем, она чем-то похожа на гладкошерстную крысу, с лицом почти как у человека, вот только ее рот вовсе не похож на человеческий.

– Не продолжайте. Откуда вы ее взяли?

– Нашел, – ответил Уэст.

Мужчина издал смешок.

– Так, значит, вы ее нашли, а? Можно себе представить.

Он подошел к Уэсту и взял его под руку.

– Возможно, нам будет о чем поговорить, – сказал он. – Мы должны сравнить наши записи.

Вместе они поднимались по склону горы, и рука мужчины, одетая в перчатку, сжимала локоть Уэста.

– Вы – Лэнгдон, – осмелился спросить Уэст намеренно безразличным тоном.

Мужчина фыркнул.

– Нет, не Лэнгдон. Лэнгдон пропал.

– Скверно, – заметил Уэст. – Плутон – не самое лучшее место, чтобы потеряться.

– Он не на Плутоне, – сказал мужчина. – Где-то там, в космосе.

– Может быть, Дарлинг… – И Уэст затаил дыхание, чтобы услышать ответ.

– Дарлинг оставил нас, – сказал мужчина. – Я – Картрайт, Бертон Картрайт.

На крошечном плато перед лабораторией они остановились, чтобы отдышаться. Тусклый свет звезд окрашивал долину, раскинувшуюся внизу, в серебристый цвет.

Уэст показал на звездолет.

– Тот самый корабль!

Картрайт захихикал.

– Вы узнаете его, а? «Альфа Центавра».

– Там, на Земле, все еще продолжают работать над двигателем, – сказал Уэст. – Когда-нибудь они добьются своего.

– Не сомневаюсь в этом, – кивнул Картрайт и повернулся к лаборатории. – Пойдемте. Скоро будет готов обед.

Стол был накрыт белой скатертью, серебряные приборы сверкали в мерцающем свете тонких свечей. Бокалы, наполненные игристым вином, были расставлены согласно этикету. В центре стола находилась ваза с фруктами – но таких плодов Уэст никогда прежде не видел.

Картрайт наклонил стул и сбросил существо, которое спало там, на пол.

– Садитесь, господин Уэст, – сказал он.

Существо выпрямило туловище и пристально посмотрело на Уэста с подозрительным отвращением, затем, злобно зашипев, исчезло из поля зрения.

Расположившийся по другую сторону стола Луи Невин заметил извиняющимся тоном:

– Проклятые твари все время вертятся под ногами. Полагаю, господин Уэст, они тоже вам досаждают.

– Мы пробовали специальные ловушки для крыс, – сказал Картрайт. – Но они оказались слишком сообразительными, так что мы уживаемся с ними, это лучшее, что можно сделать.

Уэст засмеялся, чтобы скрыть кратковременное замешательство, но почувствовал на себе взгляд Невина.

– Аннабель, – сказал он, – было единственным созданием, которое когда-либо беспокоило меня.

– Вам повезло, – сказал ему Невин. – Они надоедливые паразиты. Один из них настаивает на том, чтобы спать со мной.

– Где Белден? – спросил Картрайт.

– Он поел раньше, – ответил Невин. – Сказал, что у него дела, которые он хочет доделать. Просил его извинить. – Он обратился к Уэсту: – Джеймс Белден. Возможно, вы о нем слышали.

Уэст кивнул.

Он отодвинул стул и сел, затем резко поднялся.

В дверях появилась женщина с фиолетовыми глазами и платиновыми волосами, закутанная в манто из горностая. Она шагнула вперед, и свет от пылающих свечей упал на ее лицо. Уэст застыл на месте и почувствовал, что кровь в венах стала холодной, как лед.

Это лицо не было лицом женщины. Оно скорее походило на череп, покрытый мехом, словно лицо ночной бабочки, которое попыталось стать человеческим и застряло где-то на полпути.

В конце стола Картрайт тихо посмеивался.

– Вы узнаете ее, господин Уэст?

Уэст сжал спинку стула с такой силой, что его суставы мгновенно побелели.

– Конечно узнаю, – ответил он. – Белая певица. Но как вы привезли ее сюда?

– Вот поэтому они зовут ее обратно на Землю, – сказал Невин.

– Но ее лицо, – настаивал Уэст. – Что случилось с ее лицом?

– Их было две, – пояснил Невин. – Одну мы послали на Землю. Мы должны были подправить ее немного. Понимаете – пластическая хирургия.

– Она поет, – заметил Картрайт.

– Да, я знаю, – сказал Уэст. – Я слышал, как она пела. Или, может быть, я слышал другую… ту, что вы послали на Землю с переделанным лицом. Ее выступления транслируют все эфиры. Все телевизионные сети показывают ее.

Картрайт вздохнул.

– Я хотел бы услышать ее на Земле, – сказал он. – Видите ли, она поет там иначе, чем здесь.

– Они поют, – перебил его Невин, – так, как они чувствуют.

– Камин отражает свет на стене, – сказал Картрайт, – и она будет петь, как свет от камина на стене. Или благоухает сирень во время апрельского дождя, и ее пение будет походить на аромат сирени и пелену дождя, падающего на дорожку сада.

– Здесь нет ни дождя, ни сирени, – сказал Невин и посмотрел так, что на мгновение показалось, что он вот-вот заплачет.

«Сумасшедший, – подумал Уэст. – Абсолютно безумный. Как тот мужчина, что упился до смерти, там, на спутнике Плутона. И все же, может быть, он не столь сумасшедший».

– У них нет разума, – пояснил Картрайт, – то есть нет собственного взгляда на вещи, чтобы высказать свою мысль. Только связка нервных окончаний, вероятно, без сенсорного восприятия, такого как у нас, но более чем вероятно, что у них другое, полностью отличающееся от нашего сенсорное восприятие. Чувствительные создания. Музыка для них – выражение сенсорных впечатлений. Они не могут повлиять на то, как они поют, так же как ночная бабочка – справиться с желанием лететь на пламя свечи, не сознавая, что это убьет ее. Они по природе телепаты. Они принимают мысли и передают их в пространство. Не удерживают ни одной мысли, понимаете, только передают – подобно старинным телефонным проводам. Мысли, которые слушатели, под воздействием музыки, принимают.

– И красота этого заключается в том, – подхватил Невин, – что если бы когда-либо позже слушатель осознал свои мысли и задумался по этому поводу, то был бы убежден, что они являлись его собственными, что они вертелись у него в голове все это время.

– Умно, а? – спросил Картрайт.

Уэст вздохнул свободнее.

– Умно, да. Я не думал, что вы, парни, способны на такое.

Уэст хотел задрожать и понял, что не может, и дрожь начинала расти внутри него, и казалось, что его туго натянутые нервы сейчас разорвутся.

Картрайт сказал:

– Так что у нашей Стеллы все получается хорошо.

– О ком вы? – спросил Уэст.

– Стелла. Другая. Та, что с лицом.

– А, понятно, – кивнул Уэст. – Я не знал, что ее зовут Стелла. На самом деле никто о ней ничего не знает. Однажды ночью она неожиданно появилась в качестве сюрприза на одной из телесетей. Ее объявили в качестве таинственной певицы, а затем люди начали называть ее Белой певицей. Она всегда пела, освещенная тусклым голубым светом, понимаете, и никто никогда не видел ее лицо отчетливо; несмотря на это, каждый, конечно, считал ее красавицей.

Телесеть не ставила под сомнение то, что она была инопланетянкой. Сообщили, что она – представитель таинственной расы, которую Джастон Ллойд нашел на Астероидах. Вы помните Ллойда, нью-йоркского пресс-агента?

Невин потянулся к нему через стол.

– И люди, правительство, они ни о чем не подозревают?

Уэст кивнул.

– Почему они должны сомневаться? Ваша Стелла – чудо. Все сходят по ней с ума. Газеты просто обезумели. Киношники…

– И перед ней преклоняются?

– Преклоняются, – ответил Уэст.

– А вы? – спросил Картрайт, и в громовом голосе мужчины Уэст почувствовал вызов.

– Я узнал, – сказал он, – и прибыл сюда, чтобы присоединиться.

– Вы точно знаете, о чем просите?

– Да, я знаю, – ответил Уэст, надеясь, что это так.

– Новая философия, – пояснил Картрайт. – Новая концепция жизни. Новые пути прогресса. Тайны, о которых человеческая раса никогда не подозревала. Преобразование человеческой цивилизации почти за одну минуту.

– И вы прямо в эпицентре событий, дергаете за ниточки, – заметил Уэст.

– Итак? – вопросил Картрайт.

– Я хочу быть причастным к этому действу, но не в качестве марионетки.

Невин поднял руку.

– Подождите, господин Уэст. Хотелось бы знать, как…

Картрайт рассмеялся.

– Забудь, Луи. Он знал о твоей картине. У него была Аннабель. Где, полагаешь, он все разузнал?

– Но… но… – бормотал Невин.

– Возможно, он не использовал картину, – заявил Картрайт. – Возможно, он использовал другие методы. В конце концов, ты знаешь, что они существуют. Тысячи лет назад людям было известно место, которое мы нашли. Му, возможно Атлантида или другая забытая цивилизация. Для меня вполне достаточно того факта, что у Уэста есть Аннабель. Он должен был быть там.

Уэст с облегчением улыбнулся.

– Я использовал другие методы, – сообщил он им.

Робот прикатил поднос с дымящимися тарелками.

– Давайте приступим к трапезе, – предложил Невин.

– Только один вопрос, – сказал Уэст. – Как вы вернули Стеллу на Землю? Ни один из вас не мог доставить ее. Вас бы наверняка узнали.

Картрайт довольно усмехнулся.

– Это Робертсон, – ответил он. – У нас был корабль, и он сумел незаметно проскользнуть. А еще Белден – наш врач. Он, если вы помните, весьма способный пластический хирург.

– Он все сделал, – заметил Невин, – и для Робертсона, и для Стеллы.

– Чуть-чуть, и с нас бы кожу живьем содрал, – проворчал Картрайт, – чтобы заработать. Я продолжаю считать, что он взял больше, чем ему было действительно нужно, только из вредности. Он капризный попрошайка.

Невин сменил предмет разговора:

– Пригласим Рози сесть с нами?

– Рози? – спросил Уэст.

– Рози – сестра Стеллы. Мы не знаем детали их отношений и степень родства, но мы называем ее так для удобства.

– Порой мы забываем про ее лицо и позволяем ей сидеть во главе стола, как будто она одна из нас, – объяснил Картрайт. – Как будто она наша хозяйка. Понимаете, она удивительно похожа на женщину. Эти крылья, словно накидка из горностая, и платиновые волосы. Она придает происходящему за столом… своего рода…

– Иллюзию аристократизма, – сказал Невин.

– Наверное, сегодня неподходящее время, – решительно заметил Картрайт, – господин Уэст еще не привык к ней. Он пробыл здесь несколько часов… – Он остановился с ошеломленным видом. – Мы забыли кое-что, – объявил он, поднялся и обошел вокруг стола, направляясь к искусственному камину.

Там он взял бутылку, которая стояла на полке камина, бутылку с черным шелковым бантом, повязанным вокруг горлышка, а затем с торжественным видом поставил ее в центр стола около вазы с фруктами.

– У нас есть вот такая безобидная шутка, – сказал Невин.

– Едва ли это шутка, – возразил Картрайт.

Уэст, казалось, был озадачен.

– Бутылка виски?

– Особенная бутылка, – ответил Картрайт. – Весьма особенная бутылка. Давным-давно мы в шутку организовали общество последнего человека. Эта бутылка должна была быть той, которую выпьет последний человек. Наша затея заставляла нас чувствовать себя такими храбрыми, готовыми пойти на риск… И мы со смехом вспоминали о ней во время работы, когда пытались выявить гормоны. Видите ли, ни один из нас не думал, что когда-нибудь настанет время для этой бутылки.

– Но теперь, – сказал Невин, – нас осталось только трое.

– Ты не прав, – напомнил ему Картрайт. – Нас четверо.

Они оба посмотрели на Уэста.

– Конечно, – решительно произнес Невин. – Нас четверо.

Картрайт расстелил салфетку на коленях.

– Возможно, Луи, мы могли бы также позволить господину Уэсту увидеть картину.

Невин колебался.

– Совсем не уверен, Картрайт…

Картрайт щелкнул языком.

– Ты слишком подозрителен, Луи. У него есть это существо, не так ли? Он знает о твоей картине. Есть только один способ, с помощью которого он мог узнать об этом.

Невин подумал и сказал:

– Я полагаю, ты прав.

– И если господин Уэст по воле случая окажется самозванцем, – весело заметил Картрайт, – мы можем всегда принять надлежащие меры.

Невин обратился к Уэсту:

– Я надеюсь, что вы это понимаете.

– Безусловно, – ответил тот.

– Мы должны быть очень осторожны, – отметил Невин. – Это доступно немногим.

– Очень немногим, – согласился Уэст.

Невин пересек комнату и потянул шнур, который висел на стене. Один из гобеленов медленно свернулся в тяжелый рулон. Уэст наблюдал за этим, затаив дыхание, – и перед ним предстала картина.

На переднем плане было изображено дерево, с веток которого свисали золотые плоды, в точности похожие на один из тех, что лежали в вазе на столе. Словно кто-то только что шагнул в картину и выбрал этот свежий фрукт себе на обед.

Под деревом была нарисована дорожка, которая начиналась от самого края холста; она была прорисована до такой степени подробно, что даже крошечная галька, покрывавшая ее, была ясно видна глазу. И от дерева дорожка вела к возвышавшимся на горизонте лесистым холмам.