Бронзовые звери
А затем Северин приближается к ней с кинжалом, пропитанным парализующим ядом Голиафа. Он схватил ее, прошептав: «Доверься мне, Феникс. Я все улажу».
Она едва успела кивнуть в ответ, прежде чем мир погрузился в темноту.
Кто-то бросился к ней из цветного тумана. От света в пещере у нее все еще щипало в глазах, и фигура казалась темной. Зофья попыталась поднять руки, но они оказались связаны. Все ли в порядке с Энрике? Ушел ли Северин? Вспомнил ли кто-нибудь в Париже о том, чтобы покормить Голиафа?
– Ты жива! – вскричала фигура.
Человек опустился на лед рядом с ней. Лайла. Подруга крепко обняла ее, ее тело сотрясали рыдания, внезапно необъяснимо сменившиеся смехом. Обычно Зофья не любила объятий, но, похоже, сейчас это было необходимо Лайле. Она замерла.
– Ты жива, – повторила Лайла, улыбаясь сквозь слезы.
– …Да? – ответила Зофья. Ее голос прозвучал, словно карканье.
Северин говорил, что она будет парализована несколько часов, только и всего. И это было не смертельно.
– Я думала, Северин тебя убил.
– Зачем ему убивать меня?
Зофья вглядывалась в лицо Лайлы. По соленым следам на щеках подруги она поняла, что та плакала. Ее взгляд упал на гранатовый перстень на руке Лайлы, и Зофья остолбенела. Северин отказался играть на божественной лире, что должно было сохранить жизнь Лайлы. Не было причин не делать этого, если только лира не смогла бы спасти жизнь Лайлы. Но когда провалился их план по ее спасению? У них все еще оставалось десять дней до того, как тело Лайлы погибнет.
– Он сказал, что паралич – это часть плана.
Облегчение, отразившееся на лице Лайлы, сменилось болью, а затем… смятением. В этот момент громкий стон привлек внимание Зофьи. Ей стоило неимоверных усилий повернуть голову, превозмогая ужасную боль в шее. Справа от нее Энрике поднимался на ноги. При виде его, живого и мрачного, в груди Зофьи разлилось тепло. Она внимательно разглядывала его. На его шее виднелись пятна засохшей крови. И у него не было одного уха. Она не помнила, как он лишился его, хотя в памяти всплывали пронзительные крики. В тот момент она пыталась игнорировать происходящее вокруг, прокручивая в голове всевозможные варианты, пытаясь найти способ спастись.
– Что с твоим ухом? – спросила она.
Энрике прижал ладонь к голове и, поморщившись, сердито уставился на нее.
– Я едва не погиб, а ты спрашиваешь, что с моим ухом?
Лайла обняла его, а затем отпрянула.
– Ничего не понимаю. Я думала…
Из бассейна донесся звук бурлящей воды, и они все как один обернулись. Вода вспенилась, испуская пар, и показавшаяся на поверхности механическая капсула соскользнула на лед. Зофья узнала спасательный модуль, который когда-то скрывался внутри левиафана Давида, который все эти годы хранил сокровища Падшего Дома. Капсула в форме рыбы с несколькими иллюминаторами и веялкой из острых лезвий вместо хвоста дымилась и шипела, когда распахнулся люк в ее конструкции.
Гипнос, облаченный в парчовый камзол с Полуночного Аукциона, проходившего прошлым вечером, выбрался на лед и радостно помахал им.
– Приветствую вас, друзья! – воскликнул он, широко улыбаясь.
Но тут же умолк, его взгляд метнулся от безучастного лица Лайлы к крови на шее Энрике и связанным рукам Зофьи и, наконец, к цветному туману у кромки льда, где Зофья в первый раз заметила разбитый механизм мнемонического жука. Улыбка Гипноса угасла.
НЕСКОЛЬКО МГНОВЕНИЙ Гипнос не проронил ни слова.
Энрике как раз закончил объяснять, что произошло между ними и Северином, как он забрал божественную лиру и скрылся с Русланом, прежде притворившись, что убил их всех. Обхватив себя руками, Гипнос молча смотрел в пол еще несколько секунд, а затем поднял голову и уперся взглядом в Лайлу.
Его голос сорвался:
– Ты умираешь?
– Она не умрет, – отрезала Зофья. – Смерть зависит от ряда вещей, которые мы изменим.
Лайла улыбнулась ей, а затем слегка кивнула. Она почти не проронила ни слова с тех пор, как появился Гипнос. И почти не смотрела на него. Она то и дело переводила взгляд со своего гранатового перстня на останки мнемонического жука на льду.
– Лира действует не так, как мы предполагали, – сказал Энрике. – Помните надпись? Игра божественного инструмента призовет разрушение. В этом случае разрушение ждет всех Сотворенных созданий, если только не сыграть на лире в особом месте, но мы не знаем, где это место.
– Где-то под островом Повелья, недалеко от Венеции.
– Повелья? – повторил Энрике, побледнев.
Зофья нахмурилась. Она уже слышала это название. Несколько лет назад Северин рассказывал о Чумном Острове. Они почти согласились на приобретение, но затем отказались от этой идеи. Энрике испытал огромное облегчение, потому что считал, что нельзя тревожить захоронения. Зофья вспомнила, как Тристан подшучивал над Энрике во время обсуждения этого вопроса, направляя Сотворенные ползучие виноградные стебли обвиваться вокруг его ног. Но Энрике было не до смеха.
– Матриарх все рассказала мне, – быстро произнес Гипнос. – Она сказала, что карты с расположением других врат были потеряны, и эта последняя карта – все, что осталось. Я знаю порталы Теската, которые откроют нам путь в Италию. Мы могли бы добраться туда к вечеру. Матриарх даже подготовила нам безопасное убежище в Венеции, место, где мы найдем ответы на все свои вопросы, но вход в это место Сотворен разумом.
– Тогда как же мы найдем его? – спросил Энрике.
– Она дала мне подсказку, где мы сможем найти ключ и его адрес, – ответил Гипнос. – А как только устроимся, можем встретиться с Северином. Он оставил указания в памяти мнемонического жука о том, как… – его взгляд уперся в останки мнемонического жука на льду, – …как найти его, – закончил он, а затем обвел их всех округлившимися глазами. Его взгляд остановился на Лайле. – Я по-прежнему не понимаю, зачем ты его уничтожила!
Краска залила лицо Лайлы, и она нахмурилась.
– Он ударил ножом Зофью, а потом Энрике, и я решила, что он… он…
Гипнос вскинул брови:
– И как ты могла подумать, что Северин желает нам смерти?
– Потому что он лишился рассудка и собирался стать богом? – спросил Энрике.
Он поморщился, коснувшись уха. Лайла оторвала кусок от своего платья, чтобы перевязать ему голову. Кровотечение прекратилось, но Зофья заметила, что Энрике выглядел бледнее, чем обычно. Он страдал от боли. Зофья не знала, как помочь ему, и это не давало ей покоя.
– Но если матриарх упомянула о карте, тогда, возможно, она узнает, где эта карта, – предположил Энрике.
Уголки губ Гипноса поползли вниз, и он уныло опустил плечи.
– Она исчезла вместе… вместе с этим механизмом, – сказал он.
Лайла шумно вздохнула, зажав рот ладонями. Энрике молчал. Зофья понурила голову. Она знала, что ей следует думать сейчас о матриархе, и она действительно горевала, что та погибла, но ее мысли были о Хеле. Зофья медленно коснулась рукой груди, где под сердцем ощутила острый, зазубренный край нераспечатанного письма Хелы.
Письмо пришло несколько дней назад, но адрес на конверте был написан не Хелой. И если Хела не смогла сама написать письмо, вполне вероятно, что ее сестра уже мертва. Но даже возможная смерть Хелы казалась сейчас не столь ужасной, как смерть матриарха. Зофья ощутила, как грудь сжимает знакомая паника. Она опустила руку в карман платья, где лежал спичечный коробок, но он исчез. Она окинула взглядом пещеру, пытаясь сосчитать предметы, разбросанные вокруг, и сосредоточиться. Двенадцать сосулек, шесть зазубренных краев льдин, три щита, четыре капли крови на льду, но Гипнос и Энрике вдруг принялись паниковать.
– Что же нам делать? – воскликнул Гипнос. – Без мнемонического жука мы не знаем, где искать Северина, и не сможем найти карту!
– Не нужен нам Северин, – холодно откликнулся Энрике.
Гипнос вскинул голову:
– Что?
– Ты же сам сказал… в безопасном убежище матриарха мы найдем все необходимые нам ответы, – ответил Энрике.
– Но лира… – произнес Гипнос, глядя на Лайлу.
– Северин гонится за божественным, – сказал Энрике, сурово поджав губы. – С нами или без нас он доберется до Чумного Острова. Там мы и найдем его. И тогда он сможет сыграть на лире и спасти Лайлу. Именно это нам и нужно от него. А после этого нам больше никогда не стоит с ним встречаться.
– Но что подумает Северин? – едва слышно произнес Гипнос. – Прежде чем уйти, он сказал, что больше всего на свете хотел защитить нас…
Зофья увидела, как заиграл мускул на щеке Энрике. Он некоторое время смотрел на лед, а затем перевел взгляд на Гипноса. Его брови вытянулись в линию, что означало, что он в ярости.
– Нам нужна от него лишь защита, – ответил Энрике.
Защита. Зофья вспомнила, как Энрике разрушил этимологию слова. Оно происходило из латинского. За: «скрывать». Щить: «скрывать». Скрытый за. Защита означала прикрытие. Необходимость спрятаться. Зофья провела рукой по груди, прикрывая рукой место, где было спрятано письмо, написанное не Хелой. Обдумывая возможный исход дела, она предполагала, что это письмо – скорее всего официальное извещение о смерти сестры. Хела уже долгое время болела. Она уже почти умерла. Зофья не сумела защитить сестру… но у нее еще оставался шанс спасти Лайлу.
Зофья с трудом заставила себя прислушаться к разговору остальных. Речь шла о тайных порталах Теската, которые привели бы их в Венецию, и о том, как члены Вавилонского Ордена все еще были парализованы кровавым Творением Евы, и у них оставались считаные часы, чтобы скрыться или быть схваченными. Зофья едва могла себя заставить все это слушать.
Вместо этого она не сводила глаз с перстня Лайлы: десять дней.
У нее оставалось десять дней, чтобы защитить Лайлу. Если Зофья сумеет сделать это для подруги, тогда, вероятно, сумеет вскрыть письмо и узнать о судьбе Хелы. А до этого времени она оставит конверт запечатанным. Если бы она не прочитала письмо, тогда ей и не надо было знать, что в нем, а если она не узнала бы о его содержании, тогда, возможно, у нее был шанс… статистическая невозможность, но все же некоторая вероятность того, что Хела жива. Зофья ухватилась за безопасность цифр: десять дней, чтобы найти решение для спасения Лайлы, десять дней, в которые ее не покинет надежда, что Хела все еще жива.
Надежда, подумала Зофья, была единственной защитой, которая у нее осталась.
4. Лайла
Лайла пробиралась сквозь темноту узкого, вымощенного кирпичом переулка, плотнее запахнувшись в покрывало, скрывавшее ее лицо и волосы. Вокруг орали и злобно шипели бродячие коты, кувыркаясь в горах мусора. Где бы они ни находились, она уже сбилась со следа после седьмого перехода через портал Теската. Уже было за полдень, и ветер с моря наполнял воздух зловонным запахом гниющей рыбы. Идущий впереди Гипнос приложил ладонь к покрытому грязью кирпичу. Зофья стояла рядом с ним, держа в руке тескатский медальон, оторванный от ожерелья. Это был единственный инструмент, которым они сейчас располагали. Исследования Энрике, лаборатория Зофьи, костюмы Лайлы… все это осталось в Спящем Дворце.
Медальон засиял ярким светом, указывая на потайной вход.
– Судя по всему, это последний вход в портал, – заметил Гипнос, натянуто улыбнувшись. – Матриарх сказала, что отсюда откроется переход прямо позади Моста Риальто. Разве это не замечательно?
– Я бы не назвала это словом «замечательно», – откликнулась Зофья.
Ее светлые распущенные волосы словно нимб обрамляли ее голову, а подол голубой туники обуглился и почернел. Стоявший рядом с ней Энрике осторожно коснулся окровавленной повязки на голове, и в этот момент жирный таракан пробежал по заляпанным грязью туфлям. Лайла отскочила в сторону.
– Было бы замечательно, если бы на другой стороне нас ждала горячая ванна и надежный план, – сказал Энрике. – Мы ведь даже не знаем, где искать это безопасное убежище.
– У нас есть подсказка… – сказал Гипнос, прежде чем повторить указания матриарха: «На острове мертвых лежит бог, у которого больше одной головы. Сосчитайте то, что видите, и это приведет вас прямо ко мне».
– И что именно это означает? – спросил Энрике.
Гипнос поджал губы.
– Это все, что мне было сказано, mon cher. Придется довольствоваться этим. Я проверю, правильный ли это путь. Зофья, пойдешь со мной? Мне может пригодиться твое красивое ожерелье.
Зофья кивнула, и Гипнос снова прижал ладонь к кирпичу. Его вавилонское кольцо – улыбающийся полумесяц, занимавший три пальца – засиял теплым светом. И мгновение спустя они шагнули сквозь кирпичную стену и исчезли.
Лайла смотрела на врата портала, отчаянный смех рвался из ее горла.
Когда они впервые покинули Спящий Дворец, она представляла, что все можно исправить… но затем Гипнос раскрыл «подсказку» матриарха, и Лайла поняла, что они в полном смысле слова пропали. И даже если они доберутся до острова Повелья, что дальше? У них нет инструментов, информации, оружия, координат… и места встречи.
Лайла зажмурилась, словно это могло помочь ей вызвать в памяти то, что она должна была увидеть в мнемоническом жуке. Перед ее мысленным взглядом промелькнул Северин, отводящий от нее холодный, мрачный взгляд. Она вспомнила, что успела разглядеть половинчатый отпечаток своей помады у него под воротником, в том месте, где она поцеловала его ночью. Лайла резко открыла глаза, прогоняя видение.
Она ненавидела Северина. Он чересчур полагался на ее веру в него. И наивно думал, что она решит, будто не существует мира, в котором он причинит боль Энрике или Зофье, однако он недооценил, как сильно он убедил их в своем безразличии. Лайла почти могла представить, как Северин говорит: Ты меня знаешь. Но это была ложь. Она совсем его не знала. И все же ее не покидало чувство вины. Каждый раз, закрывая глаза, она видела разбитого мнемонического жука и не знала, чего им всем будет стоить это мгновение ярости.
Лайла прогнала Северина из своих мыслей и посмотрела на Энрике, стоявшего на другой стороне переулка. Он скрестил руки на груди, и в его глазах сквозили отчуждение и злость.
– Ты считаешь, что я виновата? – спросила она.
Энрике вскинул голову. На его лице застыл ужас.
– Конечно, нет, Лайла, – ответил он, подходя к ней. – И почему это тебе в голову пришло?
– Если бы я не уничтожила мнемонического жука.
– Я поступил бы точно так же, – сказал Энрике, стиснув зубы. – Лайла, я понимаю, что ты чувствовала… знаю, как это выглядело…
– И даже так…
– И даже так, у нас не безвыходная ситуация, – твердо сказал Энрике. – Я говорил серьезно… он нам не нужен. Мы найдем другой выход.
Энрике взял ее за руку, и они подняли глаза к небу. На мгновение Лайла забыла о тяжести смерти, сдавливавшей ее тело. Вскинув голову, она внимательно разглядывала высокие кирпичные стены. Похоже, это была часть укреплений бастиона, отделявших город от моря. Сверху до Лайлы доносился шум базара и множество голосов, говоривших на разных языках. Запах свежеиспеченного хлеба с медом и специями наполнял воздух, перебивая зловонный запах гниения, исходящий от моря.
– Чумной Остров, – мягко произнес Энрике. – Помнишь, как Тристан разыграл меня? Мы обсуждали, стоит ли отправляться на остров за приобретением, а он знал, что мне немного неприятны все эти разговоры о костях в земле…
– Немного неприятны? – поддразнила его Лайла, ласковая улыбка промелькнула на ее губах. – Я помню, ты так громко завопил, когда сотворенные Тристаном виноградные лозы обвились вокруг твоих ног, так что половина посетителей в Эдеме решила, что кого-то убили в гостиной.
– Это было ужасно! – вздрогнув, сказал Энрике.
Лайла невольно заулыбалась. Она думала, что воспоминание о том дне оставит привкус горечи, но вместо этого оно принесло неожиданную сладость. Мысли о Тристане теперь больше напоминали тяжесть в старом синяке, чем боль в открытой ране. С каждым днем память о нем становилась все менее чувствительной.
– Я помню, – мягко ответила Лайла.
– Захоронения вызывают у меня тревогу, – сказал Энрике, быстро перекрестившись. – На самом деле…
Внезапно он осекся, его глаза округлились. В этот момент Гипонос и Зофья прошли через портал. Лайла увидела длинный каменный коридор, выходящий к базару. Вдали виднелся белый мост. Чайки кружились над рядами прилавков торговцев рыбой.
– Энрике? – позвала Лайла. – В чем дело?
– Я… думаю, я знаю, где нам стоит поискать ключ от безопасного убежища, – ответил Энрике. – Остров мертвых… возможно, это указание на Изола ди Сан-Микеле. Почти сто лет назад Наполеон принял решение превратить остров в кладбище из-за того, что захоронения в городе могли привести к эпидемиям. Помню, я читал об этом в университете. Знаешь, там находится совершенно уникальная церковь эпохи Ренессанса и монастырь, и…
Гипнос хлопнул в ладоши.
– Решено! Отправляемся на кладбище!
Энрике помрачнел.
– А что насчет остальных подсказок? – спросила Зофья.
Лайла еще раз произнесла слова: На острове мертвых… лежит бог, у которого больше одной головы… сосчитайте то, что видите, и это приведет вас прямо ко мне…
– Я… я не знаю, – признался Энрике. – Конечно, существует множество многоголовых божеств, особенно в Азии, но слова «сосчитайте то, что вы видите», похоже, означают, что мы ничего не узнаем, пока не окажемся в этом месте.
Улыбка Гипноса погасла.
– Значит, ты не знаешь точно, что нам надо искать на кладбище?
– Что ж, нет, не совсем, – ответил Энрике.
– А насчет Изола ди Сан-Микеле ты уверен?
– …Нет.
Между ними воцарилась тишина. У них всегда существовал свой ритм принятия решения, куда двигаться дальше. Этот ритм определялся расчетами Зофьи, историческими познаниями Энрике, умением Лайлы считывать объекты, и еще у них был Северин. Тот, кто оценивал все их изыскания в необходимом контексте происходящего, подобно тому, как линза объектива помогает достичь четкости изображения.
Он нам не нужен, сказал Энрике.
Верил ли он сам в это?
Лайла разглядывала друга: лихорадочный румянец на скулах, огромные глаза, поникший вид. Его плечи поникли, словно он вдруг захотел сделаться невидимым.
– Думаю, это такая же удачная идея, как остальные.
Энрике выглядел потрясенным. Он улыбнулся ей, но улыбка тут же погасла, когда его взгляд упал на гранатовый перстень, будто бы с укором взиравший на них. Лайла все поняла без слов.
Девять дней.
И даже так она все равно доверится тем, кто этого заслуживал. Лайла коснулась руки Энрике и посмотрела в глаза Зофье и Гипносу.
– Так попробуем?
ПРИ ПЕРВОМ ЗНАКОМСТВЕ С ВЕНЕЦИЕЙ у Лайлы захватило дух, и хотя воздуха у нее оставалось совсем немного, она не могла мыслить здраво. Венеция казалась городом, наполовину слепленным из обрывков детских грез. Это был плавучий город, с вязаными нитями мраморных мостов, полный погрузившихся под воду дверей, на которых застыли улыбающиеся лица богов. Куда ни брось взгляд, город повсюду очаровывал оживлением. На лотках уличных торговцев, выставленных вдоль берегов залива, в кружевах Творения, свернутых в подобие полумесяца и играющих в прятки с улыбающимся ребенком. В нитке бус из цветного стекла, вспорхнувшей с бархатной кушетки, чтобы игриво обхватить шею хохочущей аристократки. В изысканных масках, усыпанных золотыми листьями и украшенных спиралями жемчужин царственно проплывающих мимо, словно буйки, созданные ремесленниками mascherari[1], работавшими около воды.
– Чтобы добраться до Изола ди Сан-Микеле, нам понадобится лодка, – заметил Энрике.
Гипнос со скорбным видом вывернул карманы.
– И как же мы расплатимся?
– Предоставьте это мне, – сказала Лайла.
Она торопливо направилась к причалу. Сначала она незаметно смахнула черную шаль, случайно забытую кем-то на табуретке. В голове вспыхнуло воспоминание о теплых, смуглых руках, вязавших шаль. Простите, подумала она. Лайла накинула шаль поверх своего грязного и рваного платья. Ее собственная маска Энигмы лежала свернутая в крошечном алмазном медальоне, свисавшем с ее шеи на зеленой шелковой ленте. Она постучала по нему, и изысканная маска с павлиньими перьями тут же развернулась и скрыла ее лицо. Если другие торговцы масками, носившие их продукцию, и заметили что-то неладное, то ничего не сказали, когда она проходила мимо.
Лайла не сводила глаз с воды. Вода поступала через проход, вымощенный бледным истрийским камнем, выходивший в море прямо за Мостом Риальто, огромным сооружением, напоминавшим полумесяц, сошедший с небес, чтобы украсить собой город. Уже было далеко за полдень, и гондолы бойко рассекали нефритовую воду.
Гондольеры не обращали на нее внимания, курили и играли в шахматы на каменных ступенях. Лайла по очереди касалась носов их лодок, роясь в воспоминаниях этих людей.
Первое: Девушка с цветком в волосах, ее ресницы трепетали, когда она прильнула ко мне в поцелуе…
Второе: Расстроенный мужской голос: «Mi dispiace…»[2]
Третье: Ребенок держит руку деда, аромат дыма сигары струится в воздухе.
И так до бесконечности, пока…
Руки Лайлы застыли, когда звук статических помех наполнил ее мысли. Такой шум мог издавать только Сотворенный объект. Она улыбнулась.
ЧАС СПУСТЯ ЛАЙЛА сидела на носу гондолы, глядя, как луна цвета инея встает вдали над островом. Ее лицо овевал бодрящий холодный ветер, но даже это не давало ей избавиться от печати смерти на ее руке, по крайней мере, у нее осталось хоть это.
Расположившиеся на другом краю гондолы Энрике и Зофья, похоже, полностью погрузились в собственные мысли. Энрике не сводил глаз с воды. Зофья, потерявшая свой спичечный коробок, теребила обугленный подол платья. Гипнос, развалившийся на подушке за спиной у Лайлы, положил голову ей на плечо.
– Боюсь, я начинаю заболевать, ma chère.
– И почему ты так думаешь?
– Я жажду скуки, словно это редчайшее марочное вино в мире, – сказал он. – Такая развращенность.
Лайла едва не расхохоталась. За последнюю неделю она видела богатства, соперничающие с целыми королевствами, и стала свидетельницей опьяняющей власти, которая при помощи одной песни могла уничтожить целый мир… но ничто не могло сравниться с роскошью и очарованием возможности потратить день впустую и не сожалеть об этом. Если бы она могла наполнить шкатулку невероятными сокровищами, то спрятала бы соблазнительные солнечные деньки и холодные звездные ночи, чтобы насладиться ими в компании любимых людей.
– Я должен перед тобой извиниться, – сказал Гипнос.
Лайла нахмурилась.
– Это еще за что?
– Я повел себя безобразно, обнаружив, что ты уничтожила мнемонического жука, – ответил он, опустив глаза. – И хотя я доверяю Северину, совершенно очевидно, что он не заслужил твоего гнева. Не знаю, что он сказал тебе, но уверяю, он не хотел, чтобы так вышло. Знаю, что это всего лишь уловка, чтобы защитить тебя.
Лайлу охватило уже знакомое оцепенение.
– Теперь я это знаю.
– Ты также должна знать, что хотя он любит нас всех, ты, кого он…
– Не надо, – холодно отрезала Лайла, а затем добавила: – Прошу.
Гипнос миролюбиво вскинул руки, предоставив Лайлу ее мыслям. Ее взгляд снова упал на перстень: число 9. Девять дней, чтобы дышать этим воздухом, смотреть на это небо. Ее разум жадно впитывал образы, словно сливки, – бледные купола соборов, мрачное пятно грозовой тучи в небе. Думать о Северине – все равно что запятнать эти мысли чернилами. Они заполняли разум чернотой, из-за которой ничего нельзя было разглядеть. Его здесь не было. Пока. И потому она стремилась вообще не думать о нем.
КЛАДБИЩЕНСКИЙ ОСТРОВ ИЗОЛА ДИ САН-МИКЕЛЕ, окруженный стенами из красно-белого кирпича, наполняли тишина и покой. Купол церкви из бледного венецианского камня словно парил на фоне темного залива. Когда гондола приблизилась к причалу, трехметровая Сотворенная статуя архангела Михаила распростерла свои крылья и подняла вверх весы, словно приветствуя их. Бронзовые весы покачивались на морозном февральском ветре, и казалось, что незрячие глаза серафима неотрывно смотрят на них, словно готовясь взвесить добро и зло, происходившие в их жизни. Дальше по вымощенной белоснежным гравием дорожке выстроились ряды статных кипарисов, стоявших на страже врат в обитель мертвых.
Едва лишь Лайла вышла из гондолы, ее охватило странное чувство. Пустота, возникла и тут же исчезла. На мгновение она перестала различать запах снега на ветру или ощущать холод на своей коже. Ее тело словно расчленили, и она ощущала его странную неподвижность, словно это была тяжелая ноша, которую она должна была тащить.
– Лайла!