Попутчики

Глава вторая

2016-й год

В 20 милях

от Балаклавской бухты.

ПСКР «Адамант»

Сергей Велесов, писатель

Кораблик оказался хорош. Изящно-угловатый, построенный по последней стелс-моде, «Адамант» радуетглаз сине-белыми, с полосой триколора, цветами береговой охраны, и это резко выделяет его на фоне шаровой краски боевых единиц ВМФ.

Я вальяжно опираюсь на леер, обозревая окружающий пейзаж, в основном, состоящий из воды и облачной мути. Я впервые оказался на настоящем военном судне – пограничные «Ярославцы», на которых я когда-то катался по Белому морю, в счет не шли. Имелся, правда, солидный «парусный» стаж – но где соломбальская «дорка», пусть и вооруженная под гафельную шхуну, а где боевой корабль?

А вот там, куда предстоит отправиться, боевые парусники еще в ходу.

В миле от «Адаманта», мористее, стоит большой десантный корабль проекта 775 «Можайск». На правой его раковине низкий силуэт – малый противолодочник «Помор». Им предстоит совершить нечто из репертуара научной фантастики: установка «Пробой», смонтированная на «Академике Макееве» должна создать то, что физики Проекта называют «воронка перехода». Из их объяснений я понял только, что некие "вихревые поля" образуют гигантский конус, в пределах которого можно произвольно менять метрику пространства-времени. Энергии сей процесс потребляет немеряно; для этого на спешно достроенный морской транспорт вооружений проекта 20118ТВ втиснули ядерный реактор, снятый с подводной лодки. Место штатного крана занял громоздкий, почти вровень с рубкой, тор вихревого генератора. Он раза в полтора перекрывает ширину судна в миделе, сильно выступая за габариты бортов, и это придавало транспорту нелепый вид теплохода, уестествляемого звездолетом пришельцев. Как военные скрыли секретную начинку во время перехода с Северов – остается только гадать. Местные остряки немедленно прозвали это сооружение ЦЕРН-ом; сейчас "Макеев»-ЦЕРН держится милях в трех мористее "Адаманта", и его белый силуэт сливается с облачной пеленой на горизонте.

Сам эксперимент начался еще вчера. «Пробою», прежде чем сформировать «воронку перехода», предстоит выйти на рабочий режим – «раскочегариться», – а на это требуется часов тридцать. До «часа Ч» остается около полусуток, и нервы у всех участников Проекта натянуты, как струны.

Погода портится, и это не каприз природы – насыщенные энергией вихревые поля «Пробоя» влияют на состояние атмосферы. Из космоса все это выглядит, как странная метеорологическая аномалия – кольцевой облачный фронт, диаметром в двадцать морских миль, постепенно стягивающийся к центру.

Район проведения эксперимента объявили зоной «внезапных военно-морских учений». Авиадиспетчеры уводят гражданские борта в сторону; пограничные катера блокируют прилегающую акваторию. Вокруг на много миль – ни самолета, ни судна, ни лодочки, и мы физически ощущаем накрывший корабли купол отчуждения.

Это походит на глаз урагана: туманные стены несутся по кругу, струятся, образуя непривычные глазу облачные потоки. Массы облаков вращаются против часовой стрелки: физики утверждают, что в их мутно-серой стене, отказывает любая электроника, вязнут лучи радаров, лазерные пучки, ультразвуковое излучение и еще, невесть что. Этот побочный эффект Проекта тоже интересует военных: согласно строго засекреченной легенде, флот, под прикрытием «внезапных учений», испытывает новейшую систему электронной маскировки. Даже вездесущие спутники не могутзаглянуть в центр облачного «бублика», настолько сильны загадочные помехи.

На ПСКР «Адамант» сейчас располагается временный штаб Проекта «К-18-54». Ему, как и «Академику Макееву», предстоит остаться в XXI-м веке. А вот «Можайск» и «Помора» ждет бросок на сто шестьдесят два года сквозь время, в прошлое. Профессор Груздев уверяет, что корабли экспедиции выйдут из воронки перехода четырнадцатого апреля 1854-го года, милях в двадцати. А через восемь, двадцать второго апреля (десятого по старому стилю) дней англо-французская эскадра появится возле Одессы.

Что ж, памятник Дюку рискует лишиться своей главной достопримечательности – ядра, застрявшего в гранитном цоколе. Вряд союзникам будет до пальбы по городу: девять деревянных кораблей против скорострелок БДК, торпед и РБУ «Помора» – о чем тут говорить?

1916-й год, февраль.

Недалеко от Зонгулдака

Подводная лодка UВ-7

обер-лейтенант цур зее

Ганс Лютйоганн

Подводная лодка никуда не ушла. Ее командир проявил редкое даже для подводников Кайзермарине хладнокровие – вместо того, чтобы уходить прочь от русского гидрокрейсера и почти наверняка погибнуть, обер-лейтенант цур зее Ганс Лютйоганн скомандовал идти на сближение. И пока миноносец бросал подрывные заряды в стороне от авиаматки – отсиделся чуть ли не под килем угольщика. Риск был страшный: UВ-7 могли заметить возвращавшиеся гидропланы, но расчет строился на том, что авиаторы будут думать о посадке, а не о поисках.

Аккумуляторы опустели почти наполовину, воздух в отсеках стал ощутимо спертым, но капитан скомандовал затаиться и ждать. Службы гидроакустики на русских кораблях отродясь не было, так что Лютйоганн был настроен оптимистично. Лишь бы дотерпеть, когда гидрокрейсер начнет принимать самолеты, и тогда он снова сделается великолепной целью. В аппаратах две торпеды, и на этот раз промаха не случится – стрелять они будут с пистолетной дистанции, в упор.

Томительно тянулись минуты. Лютйоганн ничего не объяснял, да это и не требовалось – подчиненные дисциплинированно молчали. – Поднять перископ!

Стоит кому-то заметить роковую черточку в волна, и лодка обречена. Но, Бог, видимо, еще хранил храбрецов; когда UВ-7 выставила над волнами глаз, обер-лейтенант увидел в десятке саженей борт турецкого парохода, весь в потеках ржавчины. Почти в створе с угольщиком, кабельтовых в трех, дымила авиаматка, и командир субмарины ясно различал суету на палубе – русские поднимали с воды летающую лодку. Лютйоганн, не отрываясь от гуттаперчевого наглазника, важно произнес: «Зо…» Подводники повеселели – "старик" доволен, все хорошо!

– Готовить торпеды!

События пошли по отработанному сценарию. Не прошло и пяти минут, как перед обер-лейтенантом вспыхнули две зеленые лампочки.

– Подготовиться к запуску!

– Трубы готовы, господин лейтенант!

Лютйоганн поднимал перископ на краткие мгновения, опасаясь бдительности сигнальщиков. Хотя, это маловероятно – пароход затруднял наблюдение, да и перископ не выдавал себя предательским буруном.

Командир задумался. Цель неподвижна, дистанция прямого выстрела – условия идеальны. Стреляем одной торпедой, этой посудине хватит. А потом – лево руля, малый вперед и укрыться за угольщиком. Промахнуться на такой дистанции решительно невозможно. Миноносец, конечно, будет спасать команду гидрокрейсера – и превратится в мишень для последней торпеды. А когда он получит свое, можно всплыть и потопить подрывными зарядами пароход. Ганс Лютйоганн, не кровожаден и позволит команде погрузиться в шлюпки. До турецкого берега миль двадцать, жить захотят – догребут. А там уж турки о них позаботятся.

Обер-лейтенант изложил план атаки. Старший торпедист Отто Хахн кивнул, откинул колпачок, закрывающий кнопку выстрела первой торпеды и приготовился нажать, как только услышит приказ.

– Поднять перископ!

Авиаматка оказалась там, где ей и надлежало быть – почти в перекрестии черных нитей. Пожалуй, стоит немного сместиться, чтобы после залпа сразу нырнуть под пароход.

– Самый малый!

UВ-7 провернула винт и поползла вперед.

2016-й г. Черное море,

Район операции

Сергей Велесов, писатель

– Итак, Сергей Борисыч, мы желаем вам удачи. И очень рассчитываем на ваш… мнэ-э-э-… нетипичный подход. На ваше, так сказать, видение…

И снова принялся протирать очки. Я уже знал, что это своего рода знак: профессор в растерянности.

Фомченко поморщился. Он не одобрял изменений в командной цепочке: хоть начальником экспедиции и оставался капитан первого ранга Куроедов, но теперь при нем возник «консультативного штаб» из трех человек, с которым кап-раз должен согласовывать любые серьезные решения. В этот штаб вошли бывший куроедовский зам. по науке Сазонов, майор ФСБ Привалов, отвечающий за «информационное обеспечение» Проекта и… ваш покорный слуга. Этого генерал уж никак не мог понять: ну ладно Привалов – все же майор, разведчик. Но, чтобы Сазонов, ученый- гуманитарий, утверждал приказы военных? И уж тем более, не мог Фомченко принять мое назначение: альтернативная история, фантастика, – как можно доверять серьезные дела человеку, занимающемуся такой ерундой?

Дрон намекнул: в Москве опасаются, что военное руководство может наломать дров, и тот, кто принимает окончательные решения (при этих словах он многозначительно хмыкнул и ткнул пальцем вверх), не рискнул доверить судьбу Проекта одним лишь носителям прямолинейной армейской логики.

Я узнал о своем новом статусе уже в море, на борту «Адаманта». Остальные члены экспедиции уже сидели на «Можайске», а меня задержали – научный руководитель проекта хотел лично убедиться, что новичок осознает всю меру возложенной на него ответственности.

Я постарался его не разочаровать: порассуждал о пользе взвешенного подхода к действиям в прошлом, об учете исторических последствий… и тэдэ и тэпэ. Профессор, мелко кивал, изредка поддакивая, а генерал постепенно мрачнел. Уверен мечтал, чтобы я свалился с трапа, сломал ногу, и тогда можно будет заменить меня на кого-то, внушающего доверие.

Но – не судьба. Выслушав положенные напутствия, я спустился в пришвартованный к борту катер и принял у матроса ярко- оранжевый непромокаемый баул.

Разъездным судном при «Адаманте» служила изящная моторка в стиле «ретро»: тиковая палуба, штурвал с отполированными ручками, надраенная до солнечного блеска бронза, кранцы – не пошлые покрышки, а нарядные сизалевые плетенки. Я засунул под банку баул и устроился поудобнее.

Кроме форменного барахла, личных вещей и ноутбука, я упаковал в баул имущество, положенное мне, как члену «консультационного штаба»: планшет с доступом к бортовой сетке «Можайска», папку с документами и рацию – цифровую модель со встроенным шифрованием. Кроме мануала, гарнитуры и блока питания, к ней прилагается гармошка фотоэлементного зарядного устройства. При необходимости, от него можно зарядить и планшет, и ноутбук.

Таких комплектов в бауле целых три. Один мой; два предназначены Сазонову с Приваловым, моим коллегам по «консультационному штабу».

Катерок пробежал четверть расстояния до «Можайска», когда ожила рация рулевого:

– Сто третий, сто третий, вызывает «Адамант»!

«Сто третий» – это я. Члены «консультационного штаба» получили личные позывные – Сазонов был «сто первым», «Привалов «сто вторым», ну а мне досталась счастливая тройка.

Я принял у старшины переговорник на длинном спиральном шнуре.

– Центр, сто третий на связи, прием!

– Сто третий, немедленно возвращайтесь, как поняли, прием!

Возвращаться? Что за дела? Начальству, конечно, виднее, но спросить-то я имею право?

– Центр, я сто третий, не понял. В чем дело?

На этот раз рация отозвалась голосом профессора:

– Сергей Борисыч, голубчик, с «Макеева» сообщают – с «Пробоем» какие-то нелады, аномалия воронки… Да вы на небо посмотрите, сами увид…

И – матерный рев Фомченко:

– Мать вашу… профессор…канал на… незащищенный, НЕМЕДЛЕННО отставить… в эфире!

А ведь профессор прав: вокруг как-то сразу потемнело, будто наступил вечер. Я посмотрел вверх и похолодел.

Только что чистое небо стремительно затягивало жгутами облаков. Серо-лиловые, они отлипали от пелены, закрывающей горизонт, и створками лепестковой диафрагмы, сходились в зените. Ярко-голубой кружок стремительно уменьшался, и в тот момент, когда он пропал, из центра клокочущей лиловой мути во все стороны брызнули ветвистые молнии. На моторку обрушился акустический удар такой силы, будто мир раскололся пополам, а мы оказались точно на линии разлома…

Где-то в вихрях времен.

…тьма навалилась со всех сторон. Аппарат увяз в мутном лиловом киселе – М-5 кружило, мотало, переворачивало в замедленном кинематографическом темпе. И – ни звука, словно во сне, или горячечном бреду, вызванном инфлюэнцей.

… выпали из лилового НИЧТО, и сразу воздух вокруг заревел, перекрывая стрекот «Гнома». Гидроплан встал на нос, повалился в бездонную яму; Эссен тянул штурвал на себя, не в силах понять, где верх, а где низ. Чувства отказывали; поверхность моря, сплошь в пенных полосах шквалов, мелькала то внизу, то по сторонам, то над головой. В какой-то момент лейтенант с ужасом увидел, как ударился о воду аппарат Корниловича – сначала плоскостью, потом носом, и заскакал но волнам подобно сорвавшимся с оси крыльям ветряной мельницы.

Шквал прекратился внезапно, так же, как и начался. Эссен выровнял машину над самой водой, чикнул по гребню волны, и подскочил вверх. Лиловая муть пропала, будто ее и не было; в отдалении дымили корабли, и на грузовой стреле «Алмаза» все еще раскачивался гидроплан с белыми цифрами 32 на фюзеляже.

Эссена била мелкая дрожь; справа ворочался и матерился Кобылин. Лейтенант пхнул летнаба локтем, и, когда тот обернул к пилоту белое, без кровинки лицо, ткнул вниз – «идем на посадку!»

…перекрестье нитей легло под переднюю трубу. «Пли» скомандовал Лютйоганн, и в этот момент лодка содрогнулась от страшного удара. Палуба вздыбилась; люди валились друг на друга, отчаянно цепляясь за штурвальчики, рукоятки, трубы. «Эсминец? успел подумать обер-лейтенант. – Подкрался незаметно и протаранил? Глубина – всего ничего, вполне мог…

Новый удар, подводники разлетаются, будто сбитые шаром кегли. На мгновение лодка выровнялась, и Лютйоганн, чудом устоявший на ногах, почувствовал, что UВ-7 вращается, словно в гигантском водовороте. Обер-лейтенант вцепился в обтянутые кожей ручки и припал к перископу. Последнее, что он успел увидеть – это надвигающийся из лиловой мути борт турецкого угольщика. Снова удар, сильнее прежних, оглушительный скрежет сминающегося металла. Ганса Лютйоганна оторвало от перископа и швырнуло спиной на борт, утыканный штурвалами клапанов затопления. Плечо пронзила острая боль, и в тот же момент на голову ему хлынул поток морской воды.

…клокочущие небеса обрушились на катер; под аккомпанемент треска дерева, я увидел черно-лиловый, просвеченный насквозь странными, кольцевыми молниями, вихрь, накрывающий «Адамант». Динамик поперхнулся отчаянным генеральским воплем: «…третий, назад! Назад, мать тво…» – и все пропало в клокочущем нигде. Разум мучительно сопротивлялся этому нигде, пытался вырваться, будто муха, влипшая в тягучее безвременье, где на самое простое движение может уйти… час? Век? Геологическая эпоха? Звуки слились в протяжный стон, утробный, низкий, почти неслышный – и вместе с тем, такой чудовищный, что барабанные перепонки вот-вот сомкнутся внутри черепа.

… и отпустило… Из последних сил я примотал себя поперек поясницы к банке попавшимся под руку шнуром и отключился.

Глава третья

Сразу после Переноса.

Летающая лодка М-5

бортовой номер 37

лейтенант Реймонд фон Эссен

Аппарат захлопал фанерным днищем по гребням волн. Эссен привычно удержался на прямой, подождал, пока упадет скорость, и на малых оборотах подрулил к торчащему из воды хвостовому оперению. Корнилович сидел на стойке крыла. Эссен удивился: пилот без куртки, китель распахнут – а ведь на дворе февраль, и утром было не больше плюс семи по Цельсию…»

Плюс семь? Лейтенант вдруг понял, что обливается потом. И нервы тут ни при чем – ему просто жарко. Солнечные блестки весело играли на мелкой ряби, отскакивали от прозрачного козырька кокпита, ласкали перкаль обшивки. Лейтенант стянул перчатку, перегнулся через борт и опустил пальцы в воду. Теплая, хоть купайся… Эссен поднял голову и встретился взглядом с Кобылиным.

Наблюдатель пожал плечами; физиономия у него была красная, распаренная, несмотря на то, что Кобылин успел уже стащить кожаную, на меху, куртку.

«Февраль, значит?»

Лейтенант чуть добавил оборотов; «Гном» зафыркал восемью исправными цилиндрами, и гидроплан подрулил к аппарату Корниловича.

Перекрикивая треск мотора, мичман поведал, что сам он цел (несколько ссадин не в счет); что Володя Бушмарин, вылетел из кабины при ударе о воду и утонул; что носовая часть отломилась и тоже пошла ко дну, а то, что осталось надо бы зацепить тросом и оттащить к авиаматке. Эссен полез за швартовым концом, и его спину, затянутую толстой коричневой кожей, припекало отнюдь не зимнее солнце.

Зашипело, хлопнуло. Вверх, рассыпая искры, метнулась сигнальная ракета и повисла над гидропланом комком красного огня. И еще ракета, и еще – Кобылин пускал одну за другой, обозначая место посадки. Фон Эссен скосил глаза на часы, вделанные в приборный щиток. До кораблей недалеко, самое большее, через четверть часа подойдет миноносец и извлечет обломки из воды. Аппарат, конечно, восстановлению не подлежит, а вот мотор, за который заплачено русским золотом, можно перебрать и снова ввести в строй. Или хотя бы разобрать на запчасти, которых все время не хватает.

И все же – что за ерунда? Бездонная голубизна неба, жаркое по-летнему солнце… С часами тоже что-то не так: на циферблате семнадцать-тридцать восемь, но веры стрелкам нет: дневное светило еще не пересекло полуденной линии.

– Ничего не понимаю, Реймонд Федорович! Что творится с погодой на благословенном Понте Эвксинском? Ставлю вдову Клико против сельтерской, что сейчас лето. Но я самолично заполнял утром формуляр полетов, и точно помню, что на календаре значилось шестое февраля! Да вот, сами посмотрите…

В прозрачной, зеленоватой воде, возле самого борта пульсировали крошечные прозрачные кляксы. Медузы аурелии, морские блюдца. Как и всякий черноморец, фон Эссен знал, что маленькие медузы нарождаются к середине лета, а к зиме вырастают до размера суповой тарелки. Эти аурелии совсем крошечные.

Кобылин встал в полный рост и замахал шлемом. Фон Эссен и Корнилович оторвались от созерцания крошечных морских блюдец: к гидроплану подходил миноносец.

Сразу после Переноса.

Обломки кораблекрушения

Сергей Велесов, писатель

Сознание вернулось с мокрым шлепком по физиономии. Лямка баула отвешивала мне пощечины в такт размахам качки. Жив? И даже нигде не болит… Я пошевелился, попытался встать – веревка не пустила. Уже хорошо…

Я кое-как распутал узел и огляделся. От катера осталась одна корма: неизвестная сила перекусила суденышко пополам. Старшины-рулевого нет; над головой бездонное синее небо, ласковая волна, захлестывает планширь, и недвижный круг горизонта.

Мысли понеслись карьером, водоворотом, горным взбесившимся потоком. Объяснение одно: треклятый «Пробой» сработал, но как-то криво. Нештатно.

Пункт первый: куда делись «Можайск» с «Помором»? Ну хорошо, меня могло задеть краем Воронки, но ведь корабли по любому должны были отправиться в прошлое? Я встал на банку, кое-как примерился к качке, и огляделся. Пусто. Ни корабля, ни самолета, ни моторки. Похоже, я угодил в воронку один.

Пункт второй. Судя по температуре воды, на дворе лето. Да и солнце над горизонтом слишком высоко для весны. А ведь «Пробой», будь он неладен, был настроен на апрель 1854-го…

Где я нахожусь – это уже пункт третий. Обломок катера болтается в открытом море: в далекой дымке не видно ничего, хотя бы отдаленно напоминающего контуры крымского берега. И это хреново: ученые ни словом не обмолвились о том, что «Пробой» может перемещать объекты не только во времени, но и в пространстве.

Выходит, может?

Я хлопнул себя по лбу и протащил из-под банки багаж. Совсем мозги отшибло! В бауле – рация, стоит включить ее, и…

Я не успел дернуть за гермозастежку и это спасло мое, отнюдь не водостойкое, барахло. Волна накрыла меня с головой, сбила с ног и чуть не унесла баул за борт; следующая швырнула меня лицом на решетчатые пайолы. Я вцепился в какую-то деревяшку, прижимая к животу драгоценный багаж. Обломок кораблекрушения мотнуло еще несколько раз; порыв ветра утих, и мы снова закачались на мелкой волне.

Следует срочно принять меры, а то так и останешься ни с чем! Я запихал баул под банку и совсем собрался примотать репшнуром, как вдруг увидел пластиковый ящик.

Удача? Еще какая! Не знаю, зачем в разъездном катере аварийный контейнер с десятиместного спасательного плота, но для меня это настоящее сокровище. Можно вскрывать, не опасаясь коллизий вроде давешнего шквалика: все надежно упаковано и не боится морской воды.

Я отжимал защелки, чувствуя себя колонистом с жюльверновского острова Линкольна, дорвавшимся до заветного сундука. Так и есть! Даже опись содержимого на обратной стороне крышки:

* патроны сигнальные (ПСНД) – 6 шт.;

* водоналивная батарея "Маячок-2" – 1 шт.

* сигнальное зеркало – 1 шт.

* стакан градуированный, для питья – 1 шт.

* свисток сигнальный – 1 шт.

* боцманские ножи – 3 шт.

* ракеты парашютные шлюпочные – 2 шт.

* фонарь электрический герметичный – 1 шт.

* запасные батареи к фонарю – 4 шт.

* аптечка первой помощи – 1 компл.

* консервированная питьевая вода – 45 шт.

* аварийные продуктовые пайки – 10 компл.

* набор для ловли морской рыбы – 1 компл.

* набор материалов для ремонта плота, – 1 компл.

Особенно порадовали упаковки с питьевой водой – солидные консервные банки, никакой алюминиевой фольги, синие буквы на тусклой жести: «Вода питьевая консервированная». И год выпуска, выдавленный на донце: 1997. Ладно, будем надеяться, срока годности она не имеет. Интересно, откуда такая древность? Вроде бы, сейчас питьевая вода для аварийных комплектов пакуется в пластиковые мешочки по сто миллилитров… Может, боцман, хозяин катерка, трепетно относится к раритетам советской эпохи?

Опорожненная банка отправилась за борт. Я защелкнул в шлюпочный нож свайку – слегка изогнутый заостренный стержень, которым так удобно дырявить банку – и задумался. Есть, вроде, не хочется, да и не до еды сейчас. И уж тем более, не до рыбной ловли, хотя необходимый инвентарь присутствует. Ну, потребности организма в калориях будем удовлетворять потом, это потом – а пока припрячем в карман аптечку, так оно надежнее. И пора подумать, наконец, о связи. Рацию можно достать, – дождаться, когда волнение немного утихнет, и откупорить баул. А пока пожалуйста, о нас позаботились: «ракета сигнала бедствия, парашютная судовая». Так, пункт первый: «отвернуть колпачок и осторожно извлечь шнур с кольцом…»

Ракета повисла высоко над головой и медленно опускалась, разбрасывая вокруг себя искры красного химического огня. Жаль, их всего две; зато видно издалека. Еще в наличии несколько сигнальных патронов, каждый с «дневной» и «ночной» начинкой», то есть с дымовой шашкой и ярким красным факелом. Так что, как говорится: «больше оптимизма, худшее впереди!»