– Милостивый государь, – возразил, смеясь, англичанин, – я – как моя фирма; я не занимаюсь такого рода делами; я желал бы получить куртаж совсем другого рода.
– Говорите, я вас слушаю.
– Вы инспектор тюрем?
– Уже пятнадцатый год.
– У вас ведутся тюремные списки?
– Разумеется.
– В этих списках, вероятно, есть отметки, касающиеся заключенных?
– О каждом заключенном имеется особое дело.
– Так вот, милостивый государь, в Риме у меня был воспитатель, некий аббат, который вдруг исчез. Впоследствии я узнал, что он содержался в замке Иф, и я желал бы получить некоторые сведения о его смерти.
– Как его звали?
– Аббат Фариа.
– О, я отлично помню его, – воскликнул г-н де Бовиль, – он был сумасшедший.
– Да, так я слышал.
– Он несомненно был сумасшедший.
– Возможно; а в чем выражалось его сумасшествие?
– Он утверждал, что знает про какой-то клад, про несметные сокровища, и предлагал правительству огромные суммы за свою свободу.
– Бедняга! И он умер?
– Да, с полгода тому назад, в феврале.
– У вас превосходная память.
– Я помню это потому, что смерть аббата сопровождалась весьма странными обстоятельствами.
– Могу ли я узнать, что это за обстоятельства? – спросил англичанин с выражением любопытства, которое вдумчивый наблюдатель с удивлением заметил бы на его бесстрастном лице.
– Пожалуйста; камера аббата находилась футах в пятидесяти от другой, в которой содержался бывший бонапартистский агент, один из тех, кто наиболее способствовал возвращению узурпатора в тысяча восемьсот пятнадцатом году, человек чрезвычайно решительный и чрезвычайно опасный.
– В самом деле? – сказал англичанин.
– Да, – отвечал г-н де Бовиль, – я имел случай лично видеть этого человека в тысяча восемьсот шестнадцатом или в тысяча восемьсот семнадцатом году; к нему в камеру спускались не иначе, как со взводом солдат; этот человек произвел на меня сильное впечатление; я никогда не забуду его лица.
На губах англичанина мелькнула улыбка.
– И вы говорите, – сказал он, – что эти две камеры…
– Были отделены одна от другой пространством в пятьдесят футов. Но, по-видимому, этот Эдмон Дантес…
– Этого опасного человека звали…
– Эдмон Дантес. Да, сударь, по-видимому, этот Эдмон Дантес раздобыл инструменты или сам сделал их, потому что был обнаружен проход, посредством которого заключенные общались друг с другом.
– Этот проход был вырыт, вероятно, для того чтобы бежать?
– Разумеется; но на их беду с аббатом Фариа случился каталептический припадок, и он умер.
– Понимаю; и это сделало побег невозможным.
– Для мертвого – да, – отвечал г-н де Бовиль, – но не для живого. Напротив, Дантес увидел в этом средство ускорить свой побег. Он, должно быть, думал, что заключенных, умирающих в замке Иф, хоронят на обыкновенном кладбище; он перенес покойника в свою камеру, влез вместо него в мешок, в который того зашили, и стал ждать минуты погребения.
– Это было смелое предприятие, доказывающее известную храбрость, – заметил англичанин.
– Я уже сказал вам, что это был очень опасный человек; к счастью, он сам избавил правительство от беспокойства на его счет.
– Каким образом?
– Неужели вы не понимаете?
– Нет.
– В замке Иф нет кладбища; умерших просто бросают в море, привязав к их ногам тридцатишестифунтовое ядро.
– Ну и что же?.. – с туповатым видом сказал англичанин.
– Вот и ему привязали к ногам тридцатишестифунтовое ядро и бросили в море.
– Да что вы! – воскликнул англичанин.
– Да, сударь, – продолжал инспектор. – Можете себе представить, каково было удивление беглеца, когда он почувствовал, что его бросают со скалы. Желал бы я видеть его лицо в ту минуту.
– Это было бы трудно.
– Все равно, – сказал г-н де Бовиль, которого уверенность, что он вернет свои двести тысяч франков, привела в отличное расположение духа, – все равно, я представляю его себе! – И он громко захохотал.
– И я также, – сказал англичанин.
И он тоже начал смеяться одними кончиками губ, как смеются англичане.
– Итак, – продолжал англичанин, первый вернувший себе хладнокровие, – итак, беглец пошел ко дну.
– Как ключ.
– И комендант замка Иф разом избавился и от сумасшедшего и от бешеного?
