– Это не мы тут ходили, – заметила я. – Это уже давно обобрали.
– Ну, значит, ходил кто-то другой. И он тоже ведь пошел потом домой?
– А может, он живет вовсе не у нас?
– Ну, и что? Найдем хоть какое жилье, а там нас выведут. Наших отцов все знают. А еще больше – деда!
Конечно, о княжеских внучках люди бы позаботились и проводили домой, но мы никак не могли решить, в какой стороне нам этих добрых людей искать.
Вдруг что-то зашевелилось в кустах в десятке шагов от нас – такое огромное, что от неожиданности мы вздрогнули и я, кажется, даже взвизгнула. В ужасе мы отшатнулись и прижались к сосне.
Лапы молодых елей раздвинулись, и перед нами очутился… медведь.
При виде огромной туши в бурой шкуре и с оскаленной пастью я пискнула, крепко вцепилась в Эльгу и зажмурилась. Во мне еще живо было младенческое убеждение, что таким способом можно избавиться от любой беды.
Но Эльга оттолкнула меня, схватила с хвои кривой сук и с натугой подняла перед собой.
– А ну, подойди! – воинственно выкрикнула она. – Ужо я тебя!
– Кто тут шумит у меня в лесу? – низким голосом проговорил медведь. – Кто мне спать не дает?
«Почему он спит – ведь сейчас лето?» – мельком подумала я. Именно это удивило меня в тот миг больше всего.
Что медведь ходит на двух ногах и говорит человеческим голосом, было более-менее понятно: ведь во всех сказках медведь и разговаривает, и поет. Мы знали, что медведи вступают в беседы не всегда, но то, что они это могут, не сомневались. Жизнь тогда еще не вполне обозначила для наших семилетних умов границу между тем, что бывает обычно, и тем, чего не бывает почти никогда.
Сейчас-то я уже достаточно стара и мудра, чтобы понимать, как зыбка эта граница на самом деле…
Но тогда мы не сильно удивились, а только испугались. Если медведь все же заговорил с нами, значит, это не простой медведь, а оборотень. Тот, кто живет между белым светом и Навью!
А то, что находится между, и пугает сильнее всего.
Эльга от неожиданности даже выронила сук.
– М-мы забл-лудились, – дрожащим голосом, но довольно внятно выговорила она. – М-мы – к-княжьи внучки. Не ешь нас, он тебя наградит.
– Меня наградит! – медведь хрипло рассмеялся. – Погляжу я на того, кто меня наградить сумеет!
Мне показалось, что морда у него какая-то странная: оскаленная пасть с желтыми зубами находится слишком высоко и не двигается, а под ней видно что-то похожее на бороду. В этой-то бороде и шевелился рот, из которого исходил голос. Медведь слегка шепелявил – наверное, клыки мешали.
– Еще кто кого наградит! Это я – хозяин лесной, я сам девок награждаю и счастьем наделяю. Вот такое дело… Которая мне послужит хорошо, ту я самым дорогим подарю: будут у нее рождаться ребята, здоровые, как медвежата! Но это вам пока рано ведать.
– Проводи нас домой! – попросила чуть ожившая Эльга. – А мы тебе… чернику нашу отдадим. Смотри, сколько набрали.
– Ягоды у меня не счесть – скажу слово, она сама будет с куста прыгать да прямо мне в пасть! – медведь опять захохотал. – Вот такое дело… Вам до дому далеко, а я устал. Поведу к себе: отдохнем, а там и видно будет. Ступайте за мной.
Он начал было поворачиваться, но заметил – он этого явно ожидал, – что мы не шевелимся и не торопимся выполнить его приказ. Тогда он резко обернулся снова к нам и рявкнул:
– А не то – съем!
Мы взвизгнули и схватились друг за друга.
Медведь сделал знак высоким посохом, который держал в лапе, и мы побрели. Боялись отвести от него взгляд и потому все время спотыкались.
Лесной властелин шел сбоку и чуть впереди, показывая дорогу, но часто оборачивался и поводил посохом, будто погонял нас. И мы ковыляли за ним – две бедные, дрожащие овечки. Убежать мы не надеялись: он был такой огромный, что, конечно, догнал бы нас в два прыжка и тогда непременно съел бы.
Я заметила, что наш поводырь хромает. И сразу вспомнилась самая страшная сказка бабы Годони: как медведь на липовой ноге пришел к старику со старухой и сожрал их. Они ждали его, затаившись в темноте избы, а он подходил все ближе, липовая нога скрипела все громче… Надо думать, после того случая он особенно зол на людей…
Опять накатила жуть, и я еще крепче вцепилась в руку Эльги. Она тоже была бледна и отчаянно сжимала губы. Глаза ее как-то слишком ярко блестели – уж не от слез ли? Но все же вид у нее был скорее взволнованный и решительный, чем испуганный. И я сказала себе: нельзя бояться, иначе она меня потом засмеет.
В то время Эльга была для меня почти всем моим миром. И даже в тот жуткий час мне было легче от того, что мы вместе: пока она со мной, дела пусть не совсем хороши, но и не совсем плохи.
Потом уже я узнала, что наши отцы все же согласились отправить нас на «медвежьи каши», но поставили условие, что мы с Эльгой пойдем вместе, а значит, не так сильно испугаемся, как поодиночке. Уговорили их наши матери, особенно Домаша. Она тоже проходила «медвежьи каши» перед первым замужеством и уверяла, что без этого и не решилась бы на второй брак – с самим Вальгардом.
– Пойми, для меня жених-варяг был все равно что медведь из лесу! – говорила она. – Но я уже в лесу бывала в лесу, медведя встречала и знала – и с медведем поладить можно. Вот и расхрабрилась. Отец мне сказал тогда: за тебя-де варяг сватается, – а мне и ничего! Варяг так варяг! А кабы не лесная наука, я бы лучше в реку бросилась, чем за тебя пошла! А теперь вот живем хорошо, детей растим.
Вальгард считал, что эти замшелые глупости давно пора выкинуть к лешему, но жена все же уломала его. Убедила, что ничего худого с нами не случится. Зато Эльге, княжьей внучке, будет гораздо больше почета и в девичестве, и в замужестве!
В итоге Вальгард согласился. У кривичей свои обычаи, а девочке столь высокого рода не стоит заранее отрезать путь к вершинам…
И вот мы, держась за руки и волоча лукошки с черникой, пробирались по лесу за хромающим медведем. Шли безо всяких тропинок: то по плечи в болотной траве, то ползком пробираясь под еловыми лапами. Порой перелезали через завалы бурелома – исцарапались, извозились в лесном соре и отчаянно устали. Не раз под ногами хлюпала во мху вода, наши черевьи совсем промокли.
Споткнувшись в очередной раз, я отсыпала наземь половину ягоды из своего лукошка – все же легче нести. Я уже выбилась из сил. Казалось, дремучий лес сомкнулся за нами навсегда, отсюда нет пути назад! Никогда мне больше не увидеть наше Варягино и Выбуты на том берегу, и мать, и Вояну, и бабу Годоню, и Аську с Кетькой.
– Ну, что вы еле бредете? – медведь обернулся с недовольным видом. – Люди вы или курицы мокрые? Ноги у вас есть?
И тут мы обе расплакались: сколько мы ни крепились, смертельная усталость, растерянность, испуг взяли свое. Мы просто сели на рыжую хвою с мелкой травкой и разревелись в три ручья, пряча лица на плечах друг у друга.
Это был конец: от изнеможения мы не могли даже шевельнуться.
– Ну, вот еще! – недовольно проворчал медведь и направился к нам.
Мы зарыдали еще пуще, уверенные, что сейчас он возьмет и откусит нам головы. Нам уже было известно, что медведь начинает есть человека с головы.
Как вдруг наш вожатый подхватил меня одной рукой, Эльгу – другой, и закинул себе на плечи, будто мешки! И понес дальше в лес, широко шагая и словно не замечая ноши. От изумления мы даже было перестали плакать. Только два лукошка с черникой остались сиротливо стоять под сосной.
Я закрыла глаза. Висеть на плече было неудобно, я шмыгала носом и вытирала его рукавами. Платок уже совсем сбился на шею, растрепанные волосы липли к лицу: никогда в жизни я не чувствовала себя такой несчастной. За что? Я же ничего не сделала! Мы ничего не сделали! Мы слушались, не шалили, ничего не расколотили, вязали чулки и ткали пояса, смотрели за Кетькой… Раньше я верила, что такие беды случаются только с непослушными девочками, и вот… такая несправедливость!
Словом, я была разбита вдребезги и выброшена прочь с белого света…
Но вот медведь остановился и сгрузил нас на мягкий мох. После столь неудобного путешествия это было такое облегчение! Мы торопливо сели и вытерли глаза, пытаясь понять, куда попали.
Я огляделась, ожидая увидеть вокруг обглоданные кости… и да, я их увидела. Казалось бы, по пути сюда я пережила весь возможный страх – но нет! Теперь волосы у меня зашевелились от ужаса, а к глазам, уже вроде бы иссушенным, прихлынула новая волна слез. Кости были повсюду – валялись кучками на моховой полянке, были свалены, будто хворост, под стенами избенки, до половины ушедшей в землю. Старые, высохшие, выбеленные, они усеивали поляну – ребра, позвонки, длинные трубчатые кости… черепа с оскаленными зубами, обломки рогов… Иные были не так уж стары, и над ними вились мухи.
От ужаса мы заледенели, наши зубы стучали, мы не смогли бы вымолвить ни слова, даже если бы вспомнили хоть одно. Мы были в Нави, и сейчас ее косматый хозяин набросится на нас…
– Ступайте в берлогу! – прорычал медведь, показав нам на вход в избенку. – Ну, шевелитесь, живее! А не то – съем!
Мы уяснили, что если «шевелиться», то «съем» не будет… или будет не сейчас. Встать не вышло – не держали ноги, – и мы на четвереньках поползли к чернеющей дыре, повизгивая, будто щенки, наступая на подолы сорочек, и без того уже изгвазданные.
