Бунтарь ее величества

Глава 3

Лето 1771 года было в самом разгаре – короткое северное лето, за которое надо многое сделать. Вот и сейчас из окна особняка, стоявшего на берегу Невы, было видно, как строители возятся в холодной невской воде, возводя новую гранитную набережную реки. Императрица Екатерина Алексеевна не жалела денег на обустройство своей столицы. По всему Петербургу шли строительные работы. Продолжалась отделка роскошного Зимнего дворца, сооруженного еще при Елизавете, строились дома знати на Невском и Литейном проспектах.

Впрочем, обитателя особняка на берегу Невы все эти подробности петербургской жизни вовсе не интересовали, как не интересовал и сам город на Неве – он был москвич и Северную столицу не слишком жаловал. Особняк, доставшийся ему по наследству от матери, служил ему во время не слишком частых приездов в столицу по делам службы. Хотя сейчас он переехал в город на Неве не по делам службы, а по нужде – жить в Москве из-за народных волнений стало невозможно.

Кроме хозяина особняка в комнате находился еще один человек – моложе и ниже его чином. Никого из слуг в комнате не было, не было их и в ближних покоях, о чем хозяин дома позаботился. Его беседа с подчиненным майором не предназначалась для посторонних ушей.

– Да уж, управилась матушка императрица с волнениями московскими, нечего сказать! – произнес, качая головой, хозяин. – Донской монастырь дочиста разгромили, архимандрита убили, весь центр Москвы, считай, сожгли. Жить в Москве совсем невозможно стало. Императрица Анна Иоанновна за такое небрежение губернатора бы на виселицу отправила, а Елизавета Петровна, что была характером помягче, – на каторгу. А сейчас что? Губернатора, который такое допустил, вовсе никак не наказали! Чем же может закончиться такое небрежение государственными делами?

– Вы все так же резки по отношению к императрице, – заметил его собеседник. – А знаете ли вы, что до ее величества доходят слухи о вашей фронде? Мне передавали, она давеча говорила, что вы «критикуете все и всех», и даже называла вас «первым вралем и себе персональным оскорбителем».

– А и пусть так! – махнул рукой хозяин. На его полном властном лице – лице человека, привыкшего командовать, – появилась гримаса раздражения. – Я за ее милостью гоняться не стану, как прочие. Что мне в милости или немилости этой немки, усевшейся на российском престоле? Я-то знаю, что она не имеет никаких прав на трон. Да, она умна, это у нее не отнимешь. Умна и хитра. Но что пользы для России от ее ума, если весь он направлен единственно к цели укрепления ее самовластья? Ты мне лучше скажи, Матвей, разделяешь ли ты мое мнение о вреде правления Екатерины для России?

– Вы же знаете, ваше сиятельство, что разделяю, – отвечал человек, которого хозяин особняка назвал Матвеем. – Я просто не могу, как вы, все обвинения против этой особы в порядке выстроить.

– Да, обвинений против ее правления много накопилось, – кивнул хозяин. – Начать с того, что она престол незаконно захватила и никаких прав на него не имеет. Пусть ее муж, воспитанный при голштинском дворе, был дуралей и к управлению вовсе не способен. Это так, личность Петра Федоровича мне известна. Но ведь имелись еще двое, имевшие в то время все права на престол. Это несчастный Иван Антонович, заточенный в крепость еще Елизаветой, и сын Екатерины Павел Петрович. Возведи она кого-либо из них на трон, оставшись при нем регентшей, – слава бы ей была в веках! Но нет, этой немке самой власти захотелось. Потому она так боится заговоров против себя, потому приказала казнить славного поручика Мировича, что пытался спасти шлиссельбургского узника. А ее всем известная расточительность, когда миллионы рублей ассигнациями и золотом жалуются ее любимцам? А сами эти любимцы, что сменяют друг дружку возле престола? А ее известные связи с английским послом, у которого она постоянно спрашивает совета? А ее неумение управлять, которое довело мою родную Москву до чумного бунта? Да что говорить! Перечень большой, еще можно прибавить. Судить Екатерину есть за что, да только суда того нет.

– Так вы, ваше сиятельство, как можно понять, и хотите стать тем самым судом?

– Да, я положил себе твердое намерение отнять российский престол у узурпаторши и передать его законному государю.

– И кого же вы полагаете таковым государем. Неужто ее сына?

– Да, законные права на престол сейчас имеются лишь у одного человека – Павла. Только в нем течет кровь Романовых, хотя и малая толика.

– Но как же вы мыслите осуществить такой переворот? Ведь гвардия целиком на стороне Екатерины! Я знаю настроения в гвардии – ведь я постоянно нахожусь среди гвардейских офицеров. Да и дворянство в большинстве поддерживает императрицу – что неудивительно после ее Жалованной грамоты. А ведь еще была и грамота городам…

– Да, это был самый хитрый ее ход. Две грамоты с вольностями, вышедшие почти одновременно, перевели на ее сторону два самых влиятельных сословия – дворянство и купечество. Обделенным осталось лишь духовенство, у которого Екатерина отняла множество земель, да еще простой народ.

– Но эти сословия, как мы знаем, никакого влияния на ход государственных дел не имеют и никакой угрозы для императрицы не представляют. Простой народ, эти невежественные рабы даже не сознают своего положения, они никогда не возвысят свой голос против государыни.

– Отчего же? Народ может подняться, надо только его хорошенько толкнуть. И потом, имеется такое вольное сословие, как казаки. Если вдруг появится человек и объявит себя законным государем… Вспомни Григория Отрепьева!

– Так вот что вы задумали! Вот на что надеетесь!

– Я не надеюсь, отнюдь. Ты неправильно меня понял. Тут не надеяться надо, не мечтать, а составить план и согласно ему действовать. И я такой план составил. Целая диспозиция имеется, как немецкую самозванку от власти убрать. А начать следует с того, чтобы найти смелого человека из простого народа, который не побоится взять на себя имя убитого Петра III. Смелого и толкового – иначе ничего из этой затеи не выйдет.

– А что он должен сделать?

– Он должен поднять волнение среди населения какой-нибудь губернии, возможно отдаленной. Если это волнение будет иметь успех и армия с ним не справится, дворяне тоже начнут роптать. Ведь над ними нависнет опасность! Я в это время установлю связь с кем-либо из полководцев – разумеется, исключая фаворита императрицы, сладчайшего и хитрейшего Григория Потемкина. Если мы будем действовать таким образом, с двух сторон, трон под Екатериной зашатается. Но важно начать! А для этого нужен подходящий человек. Где бы нам такого человека найти…

Собеседник его сиятельства некоторое время размышлял, затем несмело произнес:

– А ведь я знаю такого человека. Да и вы, ваше сиятельство, его знаете, хотя имя его вам вряд ли известно. Помните, в прошлом году, при взятии у турок крепости Бендеры, отличился отряд казаков из полка Кутейникова? Сим отрядом командовал хорунжий Пугачев. Вот про этого хорунжего я и подумал.

– А, кажется, я вспоминаю этого хорунжего, – подумав, произнес его сиятельство. – Такой речистый, бойкий? Кажется, он ранее участвовал в сражениях в Пруссии и там научился артиллерийскому делу?

– Все верно, ваше сиятельство, это он. Если вы согласны, я могу с ним поговорить. Он меня знает, и я найду к нему подход.

– Нет, тебе самому ни в коем случае нельзя с ним говорить! – твердо заявил его сиятельство. – Как раз потому, что он тебя знает! А ну как захочет выдать? Тут ты и пропал. И потом, в таком деле важна тайна. Надо не предложить этому казаку сыграть роль погибшего императора, а прямо заявить ему, что он и есть Петр III. Сочинить легенду покрасивее о его чудесном спасении… Он должен поверить, понимаешь? Тогда он отдастся этому делу со всей душой, без оглядки.

– А еще денег дать, и потом посулить, – поддержал Матвей.

– Деньги само собой, деньги тут не главное. Главное – тайна и вера. В общем, ты для этих переговоров не годишься. Сделаем так: ты найдешь этого твоего хорунжего и скажешь мне, а я подберу человека, который будет с ним говорить. Месяца два тебе на это хватит?

– Думаю, хватит. Пошлю ординарца на Дон, он все разузнает… Но я вот что подумал. А что, если это волнение нашего самозванца будет иметь слишком большой успех? Если он получит слишком много силы? Тогда он не захочет уступить трон Павлу, сам захочет на него сесть.

– Пожалуй, ты прав… – задумчиво проговорил его сиятельство. – Сделаем так. Когда начнется волнение, мы зашлем в окружение этого твоего… как его?

– Пугачев, Емельян.

– Зашлем в окружение Пугачева нашего человека. Он должен постоянно находиться при нем, следить, как идет дело. И если случится то, о чем ты сейчас говорил, этот человек остановит самозванца.

– Да, так будет лучше всего, – согласился Матвей.

Глава 4

– Ну что, Емельян Иванович, получил бумаги? – спросил Михайло Белоусов, когда его товарищ вернулся в корчму.

– Все в подлинности получил, всю справу! – подтвердил Пугачев. – Вот, гляди!

– А что же так долго? Разговор, что ли, какой был? Или допрашивали?

Тут Емельян Иванович, обычно на язык весьма бойкий, замялся и невнятно что-то ответил.

В польском городе Жешув Емельян Иванович и его товарищ Михайло Белоусов пробыли совсем недолго, меньше месяца. Да они и не собирались тут задерживаться. Вся поездка в Польшу была задумана с одной целью – чтобы Пугачев смог получить новые документы и стать чистым перед законом. А Емельян Иванович очень хотел снять с себя вину, избавиться от преследований и не слыть бунтовщиком.

Да и то сказать – разве большая была его вина? Проезжих купцов казак Пугачев не грабил, офицерам и государевым людям не дерзил, не совершал какого лихоимства. Провинился он исключительно по широте душевной и легкости характера.

В 1771 году, находясь на лечении в городе Таганроге (после ранения под Бендерами у него стали воспаляться грудь и ноги), Емельян Иванович встретился со своей сестрой Феодосией и ее мужем Симоном Павловым. Зять, человек неосновательный, сообщил родственнику свой замысел – бежать со службы и отправиться на Терек, где настоящая вольная жизнь и никакой царской службы нет. А Емельян Иванович возьми да и согласись ему помочь.

С чего он решил встрять в эту зятеву авантюру? Михайло не раз и не два о том товарища спрашивал, но Емельян никак не мог дать вразумительного ответа. «Должно, черт меня тогда за язык потянул. Брякнул: помогу, мол. А почему – не знаю» – вот все, что он мог сказать.

Помощь эта обернулась для Пугачева боком. Из побега на Терек у зятя ничего не вышло, его поймали недалеко от Черкасска, и на первом же допросе он выдал всех, кто о его проступке знал и помогал, в том числе и Пугачева. С тех пор началась для доброго казака и женатого человека Емельяна Ивановича совсем другая жизнь – в бегах. Он бежал, его ловили, он снова бежал (стерегли его свои же братья-казаки, и не больно строго). Наконец, в Кабаньей слободе тамошний беспоповец Осип Коровка подсказал Емельяну, как ему вернуться к правильной казацкой жизни. Для того надо было пробраться в Польшу и объявить себя тамошним старообрядцем, чей род в давние времена сбежал в Речь Посполитую от царских гонений. После чего явиться перед строгие очи начальства и заявить о своем желании переселиться в отдаленные края, на реку Яик, где нужны были казаки для охраны границ. Пугачев так и поступил: вместе со своим товарищем Михайлой отправился в Польшу.

Здесь надо сказать об этом самом Михайле Белоусове. Емельян Иванович познакомился со своим новым товарищем, когда бежал из-под стражи в станице Цимлянской. Собственно, Михайло и помог ему бежать, без него бы не сладилось. Помог бежать, а потом вызвался сопровождать Пугачева в Кабанью слободу. А когда возник план пробраться в Польшу, Белоусов и тут не оставил товарища, заявив, что давно хотел побывать в тех краях. Так вместе и отправились.

Емельян Иванович особенно не задумывался, отчего и по какой причине справный (хотя и немного чудной) казак Михайло Белоусов вдруг решил удариться с ним вместе в бега. Мало ли отчего? Вот он сам отчего вдруг решил зятю помогать? Что, особливо дружен с ним был, что ли? Нет, не было такого. Так, вожжа под хвост попала, ветром понесло. Вот и Михайло так же. Пугачев про нового товарища постановил: тот тоже человек легкий, веселый, охочий до всяких поворотов судьбы. Такой человек никак не может всю жизнь на одном месте просидеть. И была еще одна причина. Емельян Иваныч знал за собой свойство людей приманивать. Тянулись к нему люди, слушались его. Так и в полку было, так и в родной станице Зимовейской, и в других местах. Вот и Михайло Белоусов, мыслил Емельян Иванович, попал под его влияние, прикипел к нему – не отстать. А Пугачеву и хорошо – помощник есть. Тем более у Михаила денежки водились. Невеликие, но водились. Откуда – Михаил не сказывал, да Пугачеву и нет нужды знать. Важно, чтобы в корчме расплатиться можно было да коню овса задать.

Вообще, если задуматься, Михайло Белоусов действительно был с чудиной, причем во всем. На коне сидит справно, но как-то иначе, не по-казацки. Ест как люди, только норовит перед едой руки водой мыть. Емельян Иваныч его за этим занятием раз застал, другой и на смех поднял. Лицо утром умыть – это да, есть такой обычай, а руки-то зачем? Тот перестал, а потом, глядишь, опять за старое. Емельян его пытал: зачем воду на руки лить, какой от того прибыток? А тот отвечал: «Батя так делал, вот я и привык». Чудно. А еще слова иногда странные говорит, каких ни в одном языке нет – «промышленность», например, или «мебель». Ну, и Пугачев в долгу не оставался, подшучивал над ним: «Какой ты Белоусов, когда весь, как есть, черный? Ты должен быть Черноусов!»

И вот теперь этот Михайло Белоусов встретил своего товарища, вернувшегося из казенного присутствия по делам раскольников, и вернувшегося с полной победой: новые документы были получены, можно было возвращаться в Россию, не опасаясь никаких преследований.

– Так что же, был там какой разговор или не был? – повторил Белоусов свой вопрос.

Емельян Иванович ответил не сразу. Встал, прошелся по горнице, что они в корчме занимали, потом остановился перед товарищем, поднял голову, вид принял торжественный и произнес:

– Вот как ты мыслишь, Михайло, кто я таков есть?

Казак Белоусов от таких слов, конечно, растерялся, глазами захлопал и ответил:

– Как – кто? Ты – Пугачев Емельян, казак донской, воин лихой.

– А вот и нет! – заявил на это «воин лихой». – Знай же: я есть государь император Петр Федорович, чудесно спасшийся от злодеев! – И руку за отворот кафтана заложил, и глядел гордо.

Тут надо отдать должное Михайле Белоусову: не стал он ни стыдить товарища за обман, ни смеяться. Вместо этого выразил на лице радость, словно от ожидаемого известия, и глядел на своего спутника во все глаза. А потом спросил:

– Это тебе в присутствии кто-то открыл, так?

Он верно угадал. Пугачев такой догадливости не ожидал, потому растерялся и ответил самым простодушным образом:

– Верно, в присутствии.

– Но не асессор, не секретарь, а кто-то приезжий? – продолжал допытываться Белоусов.

– Ну да, вельможа весьма знатный, – отвечал Пугачев. – А ты откуда знаешь?

– Да ведь догадаться легко, – ответил его товарищ. – Откуда местному писарю государя знать? Какое отношение он имеет к делам секретным, государственным? Это может знать только человек, прибывший от самого императорского двора, из Петербурга. И кто же это был?

– Да не знаю я, – ответил Емельян Иванович. – Не назвался он. Сказал только, что особа он весьма знатная и состоит при его сиятельстве фельдмаршале Суворове. А здесь, в Жешуве, он проездом.

– И каков этот знатный человек из себя? Молод ли, стар? Высок или низок?

– Ни то, ни другое. Он не молод, но и не сказать, чтобы старик. Лет, пожалуй, сорока будет. А про рост вовсе не могу сказать – сидел он. Но что вельможа высокого полета, про то у меня сомнений нет. Что я, на своем веку вельмож не видел? Генерал-аншефа графа Панина вот как тебя видел.

– И что же этот вельможа тебе поведал? – продолжал допытываться Белоусов. – Не томи, расскажи все в подробностях.

В душе Пугачева боролись два противоположных чувства. С одной стороны, ему хотелось подержать перед товарищем новую роль императора, а с другой – его так и распирало от желания рассказать о необычном свидании. А кому еще рассказать, как не Михайле? И Емельян Иванович не выдержал – желание рассказать победило.

– Так слушай же, – начал он. – Только пришел я в присутствие, сказал писцу, кто я таков есть, как отворяется дверь, выглядывает асессор и велит мне идти в другую комнату. «Тебя, – говорит, – там дожидается важное лицо». Признаюсь тебе, Михайло, я так и обмер. Ну, думаю, это беспременно за мной с Дона приехали. Прознали про ту хитрость, что мне в Кабаньей слободе подсказали, и учинили за мной погоню. Пропала моя головушка. Была даже мысль брать ноги в руки и бежать оттуда сломя голову. Да здесь не Дон, не степь родная, где тут укроешься? Ладно, думаю, пропадать – так весело. Сделал вид самый независимый и в ту комнату вошел.

Вхожу. Вижу – комната совсем небольшая, в углу кресло, а в нем сидит вельможа в шелковом камзоле. И лицо такое… Одно слово – вельможа.

Я, конечно, робею, но тут же и радуюсь, потому что не может такая важная особа с Дона за мной явиться, чую, тут что-то другое. А вельможа спрашивает: «Это, стало быть, ты зовешься Емельяном Пугачевым?» Я отвечаю, что таково мое прозвание. Он говорит далее: «Подходи, Емельян Иванович, садись вот на энту лавку, потому разговор у нас с тобой будет серьезный».

Я, опять же, заробел – никогда еще не доводилось при высших чинах сидеть, – но стараюсь робости не показать. Прохожу, сажусь. И стал он меня рассматривать. Смотрел, смотрел – я аж вспотел весь.

– Ну а ты, в свою очередь, успел его рассмотреть за это время? – спросил Белоусов.

– Как же, разглядел.

– Если бы довелось встретиться, узнал бы?

– Узнал бы, конечно. Нос крупный, глаза серые и пронзительные такие – все насквозь видят. Волос черный, вот как у тебя, а росту высокого. Ну вот, насмотрелся он на меня, как на девку, что на смотрины привели, и говорит: «Ты, Емельян Иваныч, наверно, в недоумении находишься, зачем тебя сюда позвали и кто я таков. Имени своего я тебе покамест не открою, а открою со временем. Называй меня Павлом Петровичем. А зачем тебя пригласил, скажу. Нужно мне возвестить тебе великую истину – что ты есть не казак Емельян Пугачев, а император Петр Федорович, чудесно спасшийся от убийц». Я ему на это отвечаю, что того быть никак не может: я казак и вся моя жизнь от рождения до сего дня всем известна. И отец у меня есть, и мать, как же я могу быть императором, который, я слыхивал, до отроческих лет и на Руси не бывал, а рожден и проживал в немецких землях? А Павел Петрович так странно на меня посмотрел, словно на несмышленыша какого, и говорит: «Вижу, не веруешь ты в чудеса, Емельян. Разве не может Господь чудесным образом спасти невинного императора и укрыть его среди простого народа? А твоим родителям внушить, что ты есть простой казак, дабы они в искушение не впали? Вот скажи, разве у тебя на теле нет какого чудесного знака, говорящего о твоем царском происхождении?» А ведь мы с тобой, Михайла, в баню ходили, и ты видел у меня на левой груди такой знак: двуглавого орла величиной с пятак!

– Верно, видел я у тебя родинку на груди, – сказал Белоусов. – Но разве там орел? Просто пятно родимое. Ты и сам не говорил, что там орел был.

– Не говорил, потому что время не пришло мою тайну открыть! – с большой важностью произнес Пугачев. – А теперь, когда царский гонец явился, могу тебе сказать: да, там ясно виден орел. Я и Павлу Петровичу так же ответил: да, мол, есть такой знак. А он мне говорит: «Вот видишь! У тебя на левой груди виден двуглавый орел, символ царской власти. А на правой груди ничего нет?» Я отвечаю, что нет. «А должен быть. Ты уж постарайся, чтобы к осени непременно был знак. Там должно быть нечто вроде твоего портрета. Пусть он будет небольшой, вроде того орла. Этого хватит. Тогда простые люди тебе охотней поверят». «Так я, выходит, должен людям осенью открыться?» – спрашиваю. «Да, не позже осени, – говорит Павел Петрович. – Точный срок я тебе позже скажу, уже на месте, на Яике. И срок скажу, и советом помогу. А пока ступай». И с тем меня и отпустил.