Перед нами появляется АВТОР. Он несколько рассеян, задумчив, пожалуй, грустноват. Так всегда кажется, когда он сочиняет. Автор осторожно заглядывает себе в карман, пугается и делает пальцем: тсс!
Если заглянуть себе в карман… Осторожно, там играют в карты – в такие замусленные шлепанцы, огарок теплится и – тени на подкладке, дух курева… «Закрой, кричит, карман! Что круглым глазом уставился, пижон? Сунь только руку – ножом полосну!»… Нет, уж лучше оставить в покое, пускай свою ночь коротают в хлебных крошках и пыли табачной – апчхи! И дырочка – тоже, монетки, насквозь пролетают, за подкладкой теряются сразу. Зане карманники в кармане обжились.
В другой заглянешь, там темно и смутно, кто-то там живет, да я его не видел никогда. Он прячется от света – но куда? Обшаришь – пусто… Но вот твой пятипалый ревизор наверх убрался, мысли отвернулись… Нечто выглянуло прямо из подкладки. Прислушалось: не думаю о нем. Засуетилось, забегало… Пыхтит и тащит спичку из коробки… Топорщится карман… Да вы и сами замечали: с утра, казалось, полная коробка, а тут – две спички ломаных на дне.
В грудном кармане – все по распорядку: расческа, авторучка, удостоверение – и лампы там горят. Линолеум и пластик, герб на коже. Там слышно: сумасшедший журналист, в который раз потея вдохновенно, перепечатывает записную книжку!..
А тут, в кармашке пиджака – далекий город. Вечернее солнце – какая длительная выдержка – фотографирует оранжевые здания на плоской набережной. Далеко за край бегут автобусы, спешат автомашины. Торгуют магазины, гастрономы. И в окнах люди разные видны. В одном, как прежде, за столом тот грузноватый и усатый, похожий на Дюма и на Бальзака, сидит и пишет. Точно, это я. И пишет точно то же. И даже называет по именам всех тех, кого назвать я не хочу. «Прочь из карманов, ШУШУНЫ – МЫШУНЫ, ШУХИ, ШУШЛУХИ, ХАХЛЮХИ, МИХИ!»
Испуганно я вынул из кармана открытку, где вечерний южный город. И выложил на стол. Гляжу – себя не разглядеть…
ГЕНРИХ БУФАРЕВ. ТЕРЦИХИ
(1984, 1987)
Генриха Буфарева я знаю давно, потому что я его придумал. Он мой тезка и мой двойник. Он живет на Урале. Он пишет стихи. Как всякий советский человек, бывает в Москве и на Кавказе.
Генрих Буфарев… Однажды он вошел ко мне, не постучав:
– Пельсисочная, – заявил он.
– Что? – не понял я.
– В пельменной обыкновенно пельменей нет, – объяснил поэт. – Зато имеются в наличии сосиски. А в сосисочной – наоборот.
– Красиво, – согласился я.
– Пространство – транс, а время – мера, – раздумчиво произнес выдуманный Буфарев, и я ощутил в своей ладони его небольшую сухую горячую руку.
Генрих Сапгир. Москва. 1989
ПЕЛЬСИСОЧНАЯ
В мурелки шлепают пельсиски
В стакелках светится мычай
Народострах и чуд российский
Жить отдыхать и врать и верить
Рабить стакелку невзначай
и правду выдумкой проверить
Сижу качуриком в отставке
с майороглазым старшиной
Дожали – снова по одной…
Хрегочут глотки в переплавке
А на дуроге – дымовозы
и мразогрязь… божба, угрозы —
живьем корчуют и мостят
Сквозит на взлобье – исинь – ветошь
И любят так, что не поверишь
как бы насилуют и мстят
КИОСК КУРОРГА
Киоск курорга: старый добрый пластик
На выбор – сумки, рюмки, жустик, хрястик
– Вам нужен блист? Здесь есть похожий блистик
Народ глядит. Внутри ряды резин
и никчемушек полный гамазин
Набычил глаз небритый баргузин
Тигрессы, вепри, бракодабра, на-
рисованы на майках и штана-
Хватают все. Такие времена
Нет вас не удручает нет! что это —
сплошной обман нарпитом карапета
вампука, кривошвейная работа
Возьмите в руки эту пару, браты
смотрите: не услады, а усраты —
распороты и буфли оборваты
Вы сами два солдутика в наборе —
В ничьей культуре, в выдернутом мире
И что за игры там – на верхотуре!
ДОМ ИЗ ДЕТСТВА
Одноэтажный дом с высокими
белыми окнами помню как дум
с белыми окнами помню как дым
одноэтажный с высокими белыми
помню как ветер и помню как шум
ГИСТОРИЯ
Звал ковырялу Главный Бутафор
и приказал: расковыряй мне двор
не то с тобой – короткий разговор
Звал каменилу Славный Буфари
и говорил: мне известь затвори
и каменную повесть сотвори
Звал меднолюба Гневный Фабиу