– Нелегко. Только самые преданные из крепостных удостаиваются чести служить господам лично. Например, нынешний лакей барина Яшка совершил ради обретения своей должности настоящий подвиг. Заметив, что на пути прогуливающегося помещика возникла лужа, оставшаяся после недавнего дождика, он бросился к ней, и всю выпил, чтобы барин шел посуху. Вот какой ценой ему это далось. Я уже не говорю о том, что он каждое утро начищает барские сапоги собственным языком: мажет язык гуталином, и облизывает сапоги. А когда барин заболел гриппом, Яшка три дня простоял в церкви на коленях, ничего не евши и не пивши, а только молясь за здоровье любимого хозяина.
– Я, наверное, так не смогу, – признался Гриша.
– Я тебе и не предлагаю сапоги языком чистить. Но ведь у тебя есть то, чего нет у Яшки.
– Что?
– Мозги. Напряги их, и придумай способ попасть в число дворовых. Это необходимо сделать. У помещика часто бывают гости, кто-то из них может что-то знать о жезле и случайно проболтаться.
– Ладно, попробую, – вздохнул Гриша. – А вот еще вопрос – кто эти мордовороты, что ходят с кнутами и всех бьют?
– Как ты уже понял, в том мире существуют помещики, которых очень мало, и крепостные, которых много. Но существует еще один социальный слой в этом бутерброде, а именно надзиратели. Их тоже не много, но для того, чтобы держать в узде пять-шесть сотен крепостных хватит и дюжины хорошо обученных костоломов. Приказы они получают от барина, который контактирует со старшим надзирателем.
– А откуда они берутся?
– Надзирателей набирают из числа холопов еще в детском возрасте. Их отправляют на специальные курсы, откуда они возвращаются кончеными садистами. Главная задача надзирателей – держать крепостных в постоянном страхе. С другой стороны страх им внушают служители культа, грозя геенной огненной за непослушание, смутьянство и прочие грехи. Крепостные не столько боятся кастрации, сколько гнева божьего. К тому же в производители отбирают лишь немногих, а всем остальным холопам что с яйцами, что без – никакой разницы.
– А почему они держат отдельно пацанов и телок? – спросил Гриша.
– Я же объясняла – это искусственный отбор. Пытаются улучшить холопскую породу, сделать ее еще более покорной и бесхребетной.
– И что, те, кого в производители не выбрали, они вообще сексом не занимаются?
Ярославна выразительно посмотрела на Гришу.
– Ты же их видел, – произнесла она. – Как думаешь, им вообще до секса? Да при таком образе жизни, то есть при двадцатичасовом рабочем дне и кормежке в виде помоев, они уже годам к двадцати превращаются в импотентов.
– Я так и знал! – прошептал Гриша. – Все врут, что курение и алкоголь к импотенции приводят. Неправда это. Работа – вот что к импотенции приводит. А алкоголь вообще полезен… Слушай, а можно мне бутылочку пивка, а? И сигарету.
– Здесь нет ни сигарет, ни алкоголя, – обрадовала его Ярославна. – И проституток тоже нет. Могу предложить лопуховый нектар и Галину.
– Тогда спокойной, блин, ночи, – проворчал Гриша, и отвернулся.
Ярославна ушла, пожелав ему сладких снов. Чуть позже заглянула Галина, занесла ужин. Гриша, едва она вошла, заперся в туалете, и крепко держал дверь. Затем, когда угроза полового акта миновала, он покушал и растянулся на кровати. Полежав немного, и подумав о своей непредсказуемой судьбе, Гриша вытащил из-под подушки фотографию Татьяны. Ярославна была хороша, но и Танечка ей не уступала. Гриша так и уснул с фотографией на груди, представляя себя в компании обеих девиц, вдруг резко влюбившихся в него до отсыревших трусиков.
Глава 6
– Подъем, животные!
Начался очередной будний день. Такой же точно будний, как и все остальные в этом мире, ибо холопы не знали выходных и праздников. То есть, праздники были, в основном религиозные, но на такие праздники полагалось пахать в три раза усерднее, с полной самоотдачей, дабы стараниями своими доставить радость отцу небесному и его уполномоченному наместнику на земле – барину. Помимо праздников имелись религиозные посты. Один пост плавно перетекал в другой, и так почти весь год, не оставляя ни малейшего шанса на разговение. Во время поста холопам запрещалось вкушать скоромную пищу, которую они, впрочем, и так никогда не видели в своих мисках. Всех крепостных круглый год кормили помоями, для которых придумывались разные называния, не меняющие суть содержимого.
Особым уважением среди крепостных пользовались травники. Это были холопы, которые питались одной травой. Травники считались великими праведниками, вот только жили почему-то недолго. Святой старец, во время своей очередной проповеди на затасканную тему «Стабильность – наше все, покорность – наше остальное» объяснил темному люду, что травников, как великих праведников, господь прибирает к себе пораньше, дабы те скорее оказались в раю. Люд поверил. Как всегда.
Перед тем, как идти на работы, холопам дозволялось с утра посмотреть телевизор в течение получаса. Гриша, разбуженный грозным окриком из динамика, почесываясь и ощущая непривычную ломоту во всем теле, тоже подполз к коллективу, дабы выяснить, чем живет большой мир.
На экране телевизора возникло приятное личико одетой в сарафан девицы. Бодро читая текст по берестяной грамоте, она распевно, яко былинщик знатный, заговорила:
– Здравствуй, бесправный люд. Это снова я, крепостная девка Параша, и в эфире передача «Доброе утро, холопы». Нынче в нашем выпуске. Послушание залог здоровья: наш корреспондент Федот с репортажем из исправительного центра для непокорных холопов. Мы не сеем и не жнем: интервью с помещиком Даниловым, объясняющим, почему холоп должен кормить барина. Слово пастыря: проповедь святого старца Маврикия о греховности инакомыслия. И, наконец, ваша любимая рублика: порка на конюшне. В сегодняшнем выпуске в прямом эфире будет выпорот крепостной Селифан, за то, что подал барину не начищенные собственным языком сапоги.
Репортаж из исправительного центра для непокорных холопов поверг Гришу в состояние животного пессимизма. А он-то, глупец, считал, что это его реальность жестока и безнадежна. Как выяснилось, нет предела жестокости и безнадежности.
Камера выхватила из полумрака какое-то огромное помещение с закопченными стенами и низкими потолками. Все помещение было заставлено деревянными столами, сколоченными с таким расчетом, чтобы лежащий на них человек при малейшем движении вгонял в свое тело сразу три дюжины заноз, поскольку лежать приходилось голышом.
Непокорные холопы были привязаны к этим столам так, что не могли толком пошевелиться. Воспитатели, могучие костоломы с чудовищно невозмутимыми лицами, делали свое дело, не обращая внимания на съемочную группу. К каждому холопу в воспитательном центре был индивидуальный подход. Одного просто секли розгами, другого воспитывали березовой палкой. Кому-то выкручивали руки из суставов, кому-то ноги. Одного бедолагу ухватили огромными ржавыми щипцами за естество, сильно потянули, и стал он совсем неестественный. Затем показали женское отделение, где происходило примерно то же самое.
После шокирующего видео, состоялось интервью с помещиком Даниловым. Крепкий, лучащийся здоровьем мужик, явно за всю свою жизнь не поднявший ничего, тяжелее полной ложки черной икры, скупо, без изящных оборотов речи, объяснил, что холоп должен кормить помещика по закону природы, ибо таковой порядок установлен свыше. Так было всегда, и так всегда будет, сказал Данилов. Все холопы низшие существа, и без господ сразу же пропадут пропадом, потому что не сумеют даже самых элементарных вещей. Холопы не могут сделать правильный выбор, они все время ошибаются. Вот для того, чтобы делать правильный выбор за них, и существуют господа – высшие существа.
После научного доклада помещик Данилов, в качестве анекдота, рассказал случай из своей жизни, конкретно о том, как он однажды обрюхатил дворовую девку, и, дабы не плодить ублюдков, выгнал ее голую на лед замерзшей реки, а затем велел облить водой из ведер.
На фоне всех этих ужасов слово пастыря Гриша воспринял почти равнодушно. Слушая широколицего, лоснящегося жиром, и явно не соблюдающего ни один пост святого старца Маврикия, проповедующего смирение и послушание, Гриша почти не воспринимал слов служителя культа. Он пребывал в состоянии хронической растерянности, и уже совершенно не понимал, где он и кто он.
Вслед за наставлениями святого старца, настолько жирного, что он даже дышал с большим трудом, началась любимое ток-шоу бесправных холопов – порка на конюшне. В это утро участником шоу оказался крепостной Селифан, имевший глупость подать барину плохо начищенные сапоги. Бедняга, весь запуганный и, судя по нездоровому виду, долго постившийся одной водой, был приведен в студию, декорированную под конюшню. Вот только в стойлах, где полагалось быть лошадям, сидели на трибунах зрители и хлопали в ладоши тогда, когда им приказывали.
Театрализованное представление продолжалось недолго. Вначале Селифана яростно стыдили, обвиняли во всех смертных грехах, напомнили, что даже Библия учит всякого раба беспрекословно повиноваться своему господину. Припугнули адом и чертями, но Селифан, на чьем лице застыло выражение обреченности и готовности к чему угодно, воспринял угрозу почти равнодушно. Кажется, он даже был рад скорее попасть в лапы к чертям, лишь бы при этом вырваться из лап набожных и добрых господ, исправно посещающих церкви и делающих большие пожертвования на строительство храмов.
Отругав Селифана и выставив его чуть ли не врагом родины, ведущий и его помощники приступили к делу: Селифана уложили на скамью, привязали к ней, после чего начали лупить вожжами по голой спине в четыре руки. Селифан истошно орал, холопы, с которыми Гриша делил кров, азартно заорали и замахали руками, требуя сечь подлеца до смерти. Один даже плюнул в телевизор, возмущенный поступком Селифана.
– Так его! Так! – одобрительно гудели холопы. – Секите ирода! Еще ему! Еще!
Селифан вдруг громко взвыл, а затем его голова безвольно упала на лавку. Тело перестало вздрагивать всякий раз, когда по нему проходились окровавленные вожжи. Кровь холопа текла по его рассеченной до мяса спине, лилась на пол студии, брызгала на одежду и лица ведущих. Больше Селифан не издал ни звука и не пошевелился. Когда прозвучал звуковой сигнал, означающий окончание времени экзекуции, Селифана осмотрел ветеринар, и счастливым голосом объявил, что бедолага помер.
– Так ему и надо! – гневно процедил один из холопов рядом с Гришей. – Это же надо – барину грязные сапоги подать! Да я за такое злодейство отца родного запорол бы.
– А то! – поддержал его второй. – Разве же можно барину да грязные сапоги подать? Аль креста на нем нет?
– Нехристь! Православный так бы не сделал. Православный бы умер, а сапоги господские начистил. Вот, брат мой старшой, так тот себя-то не жалел. Так и говорил всегда – мне на барина работать высшее наслаждение. Все по десять кирпичей носили, а он на себя двадцать нагружал. Не могу, говорит, меньше брать, совесть не позволяет. Сорвал себе спину – вот как работают-то! Два дня лежал, встать не мог, так сам барин его судьбой заинтересовался. Послал узнать человека, что с ним. А как узнал, что спину сорвал, так, говорят, даже всплакнул – вот те крест! Огорчился ужасно, вот что значит по-христиански трудиться, на совесть. Что даже господа по тебе плакать будут. Барин тоже плакал. Так со слезами на очах и молвил – оттащите его к рытвинке, на заслуженный отдых. А когда брата тащили, у него лицо такое чистое было, ясное, глаза светлые, и в небо смотрел. Сказал – честно на земле на господина трудился, теперь в раю отдохну. А этот, – холоп зло кивнул на экран телевизора, – разве в рай попадет? Сапоги барские, и те начистить не сумел. В аду ему гореть за это!
– Во дебилы! – потрясенно простонал Гриша, нехотя поднимаясь на ноги. Впереди ждал еще один день, наполненный трудами праведными.
Утренний просмотр телевизора завершился, начался рабочий день. Все холопы вышли и построились у своего барака в две шеренги. Появился староста – крепкий и явно пренебрегающий постом мужик с натруженными кулаками. За ним следом шли четверо крепышей с дубинками.
– Слушать сюда, животные! – заорал староста жирным сытым голосом. – Завтра к нашему благодетелю приезжает любимая доченька из Петербурга, так что после утренней кормежки все на благоустройство территории. Все лужи высушить, всю грязь песком засыпать, все строения покрасить. Так, вы, двое, – палец старосты указал вначале на Гришу, а затем на стоящего рядом с ним мужика – бородатого, грязного и ужасающе вонючего, – вам особое задание. Там куча навоза есть, ее вчера зачем-то с прежнего места перетащили. Чтоб сегодня ее обратно убрали, нечего ей на виду лежать. Ясно?
– Ясно, – хором ответили Гриша и его напарник.
Завтрак оказался питательным, полезным и вкусным. Когда Грише выдали миску, на четверть наполненную обычной водой, он решил, что над ним прикалываются. Но заметив, что остальные холопы получили то же самое, успокоился и смирился.
– Тебя как звать? – спросил Гриша, когда они вместе с напарником направились к своему рабочему месту.
– Тит, – ответил напарник, и тут же сотворил задом дивную симфонию.
– Тит? – переспросил Гриша. – Который конем сзади пробит? Или который недержанием знаменит?
Напарник вместо ответа еще разок громыхнул шоколадным оком.
Гриша уже догадался, что местный контингент отличается непрошибаемой тупостью, но он решил запастись терпением. Никто не говорил, что два миллиона долларов достанутся ему даром. Их придется отработать. И если для этого потребуется таскать навоз в компании тупого Тита, имеющего привычку вытирать задницу ладошкой, а ладошку о бороду, он будет это делать.
– Тит, ты в бане когда последний раз был? – спросил Гриша, вручая мужику вилы. От напарника несло как от огромной потной кучи фекалий. Вся его одежда была покрыта пятнами, притом преимущественно это были пятна, оставленные экскрементами и мочой. Борода у Тита слиплась, во рту маячили четыре гнилых зуба.
