Ожидание andante

Этюды Черни

Утро в каминном зале

– Я тебя ненавижу, импотент проклятый! Ты мне всю жизнь испортил!

Возбужденная Бэлла наскакивала на супруга, словно взбесившаяся курица и, казалось, вот-вот готова была вцепиться толстыми пальцами-сардельками в его судорожно двигающийся от ярости кадык. Такие сцены повторялись через день. Бэлла была пышна, красива, ее тело буквально расплескивало вокруг завидное здоровье и необыкновенную жажду жизни и наслаждений. В это утро, как и, впрочем, всегда, на ней была надета коротенькая кружевная комбинация, едва прикрывавшая объемистые груди и округлые плотные бедра. Бэлла хотела быть соблазнительной для своего супруга, но у Аркадия ничего не выходило: кратковременный, какой-то птичий секс по утрам привычно заканчивался скандалом в каминном зале недавно выстроенного двухэтажного особняка, куда незадачливый супруг капитулировал из роскошной спальни.

Молодая горничная Марьяна привычно пряталась на кухне, опасаясь получить от разъяренной хозяйки очередную оплеуху, а одиннадцатилетняя Ника, их дочь, начинала играть этюды Черни на белом фортепьяно, привезенном из Берлина. Аркадий стоял, прислонившись боком к белому мрамору камина, держал в руке бронзовую статуэтку голой Афродиты и, пытаясь успокоиться, поглаживал большим пальцем правой руки ее выступающие металлические груди, полностью сосредоточившись на этом занятии. Его бледно-серые, как будто выцветшие, глаза следили за беснующейся супругой, на переносице залегла глубокая складка, выразительные губы сжались в нитку. Казалось, будто он терпит сильную зубную боль.

– Я отдала тебе свои деньги и деньги своей семьи, свою молодость и красоту! А ты меня предал! Ты коварный и подлый! Ты всё рассчитал заранее, меня использовал для карьеры! Это из-за тебя я так растолстела, из-за тебя! Ты – никто, ничтожество!..

– Так разведись со мной, – по красивому мужественному лицу Аркадия прошла судорога, будто за этими словами должен был последовать ожидаемый от супруги удар.

Бэлла побагровела, ее груди заколыхались. В два прыжка она подскочила к супругу и сунула ему под нос выразительную фигу:

– А вот! Видел? Ни за что! Я из тебя все равно мужчину сделаю!

Аркадий отшатнулся, фига едва не въехала в его точеный римский нос, а Бэлла победно развернулась на золоченых каблучках вышитых бисером домашних туфелек и выскочила из каминного зала, со всей силы хлопнув тяжелой дубовой дверью. «Ублюдок! Опять одно и то же! И именно тогда, когда мне это так было нужно!» – думала она, сбегая по ступенькам в кухню. После таких скандалов ей всегда хотелось плотной еды и коньяку. В глазах ее стояли злые слезы. «Красивая, стерва! – подумал Аркадий, встряхиваясь, словно дворовой пес после взбучки, – ну да ладно, пора в банк», – и пошел к выходу, высоко подняв голову с еще пышной, но уже местами редеющей шевелюрой.

Некоторое время в зале было пусто, только раздавались с третьего этажа громкие звуки фортепьяно. Прозвучал завершающий мажорный аккорд этюда, и всё смолкло. Послышались легкие шаги, дубовая дверь медленно приоткрылась, и в зал проскользнула Ника – тоненькая черноволосая девочка, поразительно напоминающая своего красивого отца, но как его неудавшаяся копия. Римский нос был слишком велик для ее вытянутого личика, глубоко посаженные внимательные глазенки и низкие густые бровки делали ее похожей на цыганочку.

Приподнявшись на цыпочки, она поставила лежащую на каминном мраморе Афродиту на место и захихикала: металлические груди сверкали на матовом бронзовом теле, будто два фонарика. И, как ей думалось, никто этого не замечал. Потом Ника сделала несколько танцевальных па вокруг массивных кресел, обтянутых белой кожей, и выскочила в коридор.

Через десять минут возле высокого крыльца с балюстрадой остановился белый «форд». Еще через десять минут резко распахнулась инкрустированная ажурным литьем входная дверь, и на крыльцо выплыла успокоенная Бэлла. В белом обтягивающем костюме, красной шляпке и туфлях, она была очаровательна, несмотря на полноту. Из машины выскочил огромный парень с обезьяньими ручищами и изуродованным в уличных драках лицом, и, подав хозяйке руку, бережно свел ее по ступенькам вниз, к машине. Ростом женщина была ему едва по плечо. Когда машина тронулась, парень спросил:

– В салон?

Бэлла оценивающе посмотрела на него:

– Нет, Сергуня, сначала в гостиницу.

– Понял, – водитель предвкушающе улыбнулся и мягко тронул «форд» с места.

Следом к крыльцу подъехал вишневая «ауди». На крыльцо, сопровождаемый горничной Марьяной в белом кружевном переднике, вышел элегантно одетый Аркадий, привычно провел согнутым указательным пальцем по ее бархатной щечке, легонько ущипнул за грудь и, довольный собой и летним московским утром, молодой походкой сбежал к машине.

– Сначала в банк, Василий Богданович, потом на биржу.

Пожилой шофер кивнул, и «ауди» рванула с места.

Два года спустя

Ника задерживалась. Аркадий крупными шагами вышагивал по белому ковру вокруг камина. У него был тяжелый день: дождь, бесконечные пробки на Садовом кольце, срыв крупной сделки по покупке нового, только что отстроенного дома, сердечный приступ у главного бухгалтера, больница… А тут еще Ника, упросившая отца отпустить ее на вечеринку к подруге. Даже веселый, беззаботный огонь в камине не поднимал настроения, не согревал сжавшуюся душу. Бэлла, в алом шелковом кимоно, с бокалом коньяка вальяжно расположилась в одном из кресел, покуривая тонкую коричневую сигаретку. Она лениво продолжила начатый разговор:

– …А я тебе говорила! Мало того, что ты любовник никакой, еще и отец никудышный. Ты совсем забыл, что у тебя есть дочь.

Ее ленивый тон бесил Аркадия.

– Заткнись! Я ей нанял грамотную воспитательницу, с дипломом! И учительницу по музыке. Она своими этюдами Черни мне уже все мозги вынесла. Сколько можно!

– Идиот! Ты – идиот! Совсем очумел от своих счетов и графиков. Что, хорошо считать деньги, женившись на таком состоянии, как мое?

Бэлла решилась поменять позу и с трудом закинула толстую ногу на колено другой ноги. Под кимоно у нее ничего не было. Аркадий почувствовал накатывающую волнами ярость. Он уже давно привык к распутству и частым венерическим болезням супруги, спать с ней перестал и на обидные прозвища «импотент» и «предатель» не реагировал. Но упреки в удачной женитьбе выводили его из себя. Когда-то он сгорал от страсти к ней – зажигательной красавице, дочери банкира. А потом осталась только работа – с утра и до позднего вечера – как единственный выход из вечных любовных треугольников. На продаже недвижимости он скопил приличное состояние, но Бэлле об этом знать не полагалось. Еще пять лет, пока дурнушка Ника не станет совершеннолетней, – и развод.

Он остановился перед женой, выдвинул вперед подбородок и сцепил руки за спиной. Глаза его метали искры. Казалось, вот-вот вспыхнет под ногами белый ковер и сожжет и его, и Бэллу с ее оскорблениями, толстыми ляжками и пьяным взглядом густо накрашенных глаз.

– Свинья жирная, ты совсем на своих банкетах разум потеряла. Еще раз попрекнешь меня своими грязными деньгами, я тебя изобью…

Бэлла издевательски расхохоталась ему в лицо. В этот момент послышались шаги, и в каминный зал вошли Ника с воспитательницей. Аркадий, облегченно отшатнувшись от жены, размашистыми шагами подошел к дочери и, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, прохрипел:

– Ты где шаталась так долго?

Ника, не понимая, что происходит с отцом, мягко, слегка виновато улыбнулась:

– Папочка, почему ты сердишься? Еще не поздно, и я задержалась всего на полчаса…

Одним взглядом Аркадий окинул свою дочь – вытянувшуюся, с некрасивым носатым личиком и прыщавой кожей. Но фигурка! Точеная, словно у бронзовой Афродиты на каминной полке, – с округлыми широкими бедрами, тонкой талией, выпуклыми плотными грудками. А колени! При мыслях о коленях Ники на Аркадия накатила волна неконтролируемого возбуждения, и он влепил ей тяжелую звонкую оплеуху – прямо по покрытой подростковыми прыщами щеке, по нежному ушку с маленькой золотой сережкой. Голова девочки дернулась.

– Папа, за что?!

– Сучка грязная! Отродье своей матери! – и он замахнулся для нового удара.

В глазах Ники вспыхнул панический страх, брызнули слезы боли. Она так трогательно закрыла от него голову руками, так неуклюже, почти падая, присела и прислонилась к стене, что Аркадий опомнился и отступил. Воспитательница схватила девочку в охапку и вытолкала из комнаты, а Бэлла налила себе новую порцию коньку:

– Ну вот, наконец-то я увидела в тебе мужчину. Ты, оказывается, что-то можешь…

В камине потрескивали дрова. На ее лице блуждала пьяная улыбка. Аркадий шаркающими шагами дошел до ковра, мешком опустился в кресло и сильно ссутулился.

– Кажется, я был неправ…

– Какая теперь разница? Ты, оказывается, опасен. Надо держаться от тебя подальше.

И она, с трудом выбравшись из глубокого кресла, пошла, пошатываясь, к выходу.

Наступила холодная дождливая ночь. Аркадий не спал. Перед глазами стояла фигурка дочери – с испуганными, полными слез глазами, багровой от удара щекой, поднятыми руками, защищающими перекошенное личико. Эта поза беззащитности и испуга не давала ему покоя. «Ненавижу баб! Гулящие сучки – и одна, и вторая. Она мне еще улыбалась! Притворщица! Да как она посмела, – Аркадий вскинулся и перевернулся на другой бок, подушка слетела на пол. – Как жаль, что Бэлла не родила сына, тогда все было бы по-другому. Пусть бы нагуляла, я бы своим признал». От сладких мыслей о несбывшемся наследнике стало совсем не по себе, из глаз потекли слезы. «Еще не хватало! Совсем раскис!» – Аркадий рывком поднялся, надел шелковый халат и направился в комнату возле кухни, к горничной Марьяне.

Его злость на весь женский род была настолько велика, что он не дал той толком проснуться – взял ее грубо, как умоляла это сделать в свое время его жена Бэлла. Потом, чуть передохнув и успокоив испугавшуюся девушку, сделал это еще раз. Потом еще. Поднимаясь по темной лестнице к себе в спальню, он подумал, что давно не испытывал такой страсти. Но мысль о том, какие события послужили ее источником, наполнили его сердце чувством отвращения к самому себе, похожим на зловонную болотную жижу, от которой хотелось отмыться.

Утром он подошел к надувшейся Марьяне и сунул в карман накрахмаленного передника конверт с деньгами:

– Это тебе на чулки.

Потом привычным жестом провел по щеке, ущипнул за грудь и вышел на крыльцо к ожидавшей его «ауди».

Воспитание Ники

Аркадий, чувствуя вину за случившееся, стал уделять Нике внимания гораздо больше, чем, по его мнению, заслуживала девочка в ее годы. Три раза он ездил с ней в зоопарк, водил после школы на обед в престижный ресторан и обучал этикету, был с ней в театре, купил новую норковую шубку. Он стал беседовать с дочерью о ее учебе и увлечениях и оказался удивлен ее начитанностью и умом. Ника расцвела. Она улыбалась, и эта улыбка делала ее обаятельной, светлой, необыкновенно женственной. И все же Аркадия нестерпимо раздражали ее агрессивно выступающие груди, и уже сформировавшиеся бедра, и глупое некрасивое лицо с крупным носом и щенячьими восторженными глазами. Раздражали напоминанием о матери, его распутной жене Бэлле.

Ника, не избалованная вниманием со стороны родителей, радовалась любой подаренной мелочи, но, по мнению отца, аристократично чопорного и всегда сдержанного, это выглядело недостойным ее положения. Он хотел видеть ее спокойной, с опущенными глазами, а не прыгающей от радости по белому ковру в каминном зале. Энергия из нее била ключом. Она была так же жизнерадостна, как и ее мать в молодости, когда он влюбился в нее на закрытой вечеринке по случаю открытия нового банка. Единственное, что его устраивало – когда Ника по два часа занималась на рояле и отрабатывала этюды Черни. Звук рояля его раздражал, но, по крайней мере, он знал, что в этот момент его дочь не думает о глупостях, не то, что ее мать.

Бэлла проводила все время в собственном салоне красоты – самом дорогом и престижном в городе – или развлекалась с очередным молодым любовником. Аркадий ей не мешал – личная жизнь жены его давно не интересовала, а вот подрастающая дочь притягивала и раздражала одновременно. До боли в зубах. Проводить время с друзьями он Нике запретил, придумывая развлечения сам. В этот солнечный день он наметил для дочери экскурсию в ботанический сад МГУ «Аптекарский Огород» на выставку орхидей. Там же у него была назначена встреча с партнером. Пока Ника будет смотреть цветы, он надеялся решить кое-какие свои дела в неформальной обстановке.

Освободился Аркадий на два часа раньше, чем обещал дочери, сразу поехал домой. Пока Марьяна накрывала для него обед, он, перепрыгивая через две ступеньки, поднялся в комнату к Нике и, не постучавшись, по-хозяйски вошел. Она, в коротком халатике, полулежала в кресле с белой косметической маской на лице и глупыми бигуди в коротких черных волосах. Звучала музыка – одна из кричащих музыкальных групп, которые так ненавидел Аркадий. Увидев отца, девушка вскочила, глаза ее сделались испуганными, она попыталась закрыть лицо руками:

– Папа, я не знала, что ты будешь так рано. Я еще не готова…

Ее наивный страх и желание оправдываться снова накрыли Аркадия теплой волной возбуждения и вызвали ответную волну ярости.

– Ты кого собираешься соблазнять? Ты с кем собралась встречаться?! Сними эту дрянь немедленно! – и он резким движением сорвал с ее головы несколько бигуди.

Ника взвизгнула от боли и рефлекторно оттолкнула отца маленькими ладошками.

– Да как ты смеешь, тварь неблагодарная! – Аркадий одним движением расстегнул пряжку и вырвал из брюк узкий кожаный ремень.

Ника завизжала:

– Не надо! Нет! – и в одну секунду забилась под кровать.

Отец успел схватить ее за руку, выволок на ковер, словно куклу, и стал хлестать по круглым ягодицам, спине, голым ногам. Ника рыдала и вырывалась из всех сил:

– Не надо! Не надо! Отпусти… Я больше не буду!

Он держал ее цепко, стараясь при этом хлестать не сильно, но ремень оставлял на голой коже красные следы, как от ожогов. Потом толкнул ее на кровать:

– Никуда не поедешь, наказана.

Халатик Ники задрался, обнажив простенькие девичьи трусики в цветочек, но она, закрыв голову руками и рыдая в голос, этого не замечала. Тяжело дыша, Аркадий вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь, будто совершил преступление. Спустился вниз, молча пообедал. Потом сказал Марьяне:

– До вечера будешь со мной, в спальне. Жду через десять минут.

И, не оглядываясь, вышел.

Дневник

Прошло три года. Ника вытянулась, похудела. Благодаря усилиям косметолога исчезли прыщи на ее щеках. Волосы отросли, она завязывала их в хвост на затылке. В каминный зал в тот день ее позвала Марьяна, оторвав от занятий музыкой, которым Ника посвящала все свободное время. Это позволяло не думать ни о чем и жить страстями великих Черни, Бетховена и Шопена.

– Это что? Я спрашиваю, что это?

Бэлла держала в пухлых пальцах растрепанную тетрадку и грозно размахивала ею перед носом дочери. Девушка стояла перед камином вытянувшись, невидящим взглядом смотрела в угол, на гипсовую статую голого Аполлона, окруженную живыми цветами в керамических вазонах. Бэлла обернулась к сидящему в кресле Аркадию:

– Я нашла его случайно, в прихожей.

– Неправда, ты рылась в моих вещах, – Ника проговорила это равнодушно, словно приговор был уже подписан, и ничего нельзя было изменить.

Это был ее личный дневник – единственный друг, которому она доверяла самые сокровенные чувства и переживания. Она разговаривала с ним, советовалась, и эти минуты облегчали ее уставшую душу. Несмотря на повторившиеся несколько раз сцены избиения, Ника жалела отца – слишком он казался ей несчастным, при всей его аристократической гордости. Аркадий старался загладить вину перед дочерью – покупал подарки, рассказывал о себе, появлялся с ней на презентациях, и Ника рядом с ним чувствовала себя маленькой женщиной. Она была благодарна своему несчастному отцу за эти минуты радости, даже вопреки обиде на него. Он научил ее хорошим манерам, представил партнерам и клиентам, везде хвалил ее за отличную учебу и успехи в музыке, открыто гордился дочерью. За это она прощала ему любые приступы ярости и старалась не раздражать. Ей казалось, что ему с ней хорошо – он будто оттаивал, его красивое лицо становилось мягким и молодым. Если бы только не мать…

Однажды Ника спросила отца:

– Почему ты не разведешься с ней? Она унижает тебя, ты этого не заслуживаешь.

– Мала еще думать о таких вещах, – лицо Аркадия стало каменным, губы сжались и побледнели.

– Ты любил ее? Вот если бы у тебя была другая жена, ты бы тогда не нервничал так!

Он не ответил…

В своем дневнике Ника писала о том, как ей нравится отец, и как ненавистна собственная мать. Как противны ее хождения перед слугами по утреннему дому в короткой комбинации без белья, как отвратительны и мерзки ее пьяные истерики, уколы успокоительного и молодые любовники, которые пользовали ее без устали в бывшей супружеской спальне, пока Аркадий находился в своем офисе. На страницах дневника Ника наивно и искренне мечтала о материнской любви и хотела видеть рядом с собой мудрую и спокойную женщину-подругу. Она придумывала ей прически, наряды, рисовала себе сцены совместных прогулок. Она писала о том, как они могли бы быть счастливы втроем, как у отца и этой женщины мог бы появиться ребенок…

Бэлла в притворном отчаянии заломила руки:

– Змея подколодная, тварь! Как ты могла! Какие гадости ты написала о своей собственной матери! Я прокляну тебя за это! Я лишу тебя наследства! – она стала рвать тетрадь, но та не поддавалась. – Ты посмотри на себя, ты же уродина! И как у меня могла родиться такая дочь? За что меня бог так наказал? И ты еще смеешь так грязно обо мне писать?!

Потом повернулась объемным телом к мужу и едко произнесла:

– А ты? Ждешь развода? Ребеночка захотел? Сучку молодую? Значит, с этой дрянью, – она указала на дочь, – ты делился своими планами?

Аркадий молча поднялся из кресла. Казалось, он постарел на десять лет.

– Я об этом ничего не знал, успокойся.

– Не знал?! Да она здесь только и пишет о ваших прогулках и задушевных разговорах – да так художественно, что слезу прошибает! Что, решил заменить меня собственной дочерью? Вот почему ты не берешь меня на свои фуршеты! Козел старый!

Аркадий подошел к разбушевавшейся жене и положил ей руку на плечо.

– Успокойся. Она это придумала. Не было никаких прогулок. Это она так хочет, – на слове «она» Аркадий сделал ударение. – Я занимался ее воспитанием, как ты и сказала, но не подумал, что она мою заботу так перевернет. Это ее подростковые фантазии. Ты моя жена, и ею останешься, даже если мы спим в разных спальнях. И кому ты поверишь – этой глупой развратной девчонке или мне? – Аркадий посмотрел Бэлле в глаза, и она под этим взглядом успокоилась, плечи ее расслабились.

– Ты не врешь?

– Нет, я не вру. А она слишком мала и глупа, не сердись на нее. Пойдем…

Он обнял жену за плечи, забрал из ее рук тетрадь и повел из каминного зала прочь. Проходя мимо Ники, он ткнул ей в бессильно повисшие руки дневник и зло бросил:

– Дрянь!

Ника проплакала всю ночь, а наутро в ее черных, как смоль, волосах, появилась седая прядь.

«Deep Forest»

Прошло два года, Нике исполнилось семнадцать. После скандала с дневником Аркадий перестал разговаривать с дочерью, был подчеркнуто вежлив и никуда больше не приглашал. Ника стала сторониться не только отца, но и однокурсников по колледжу, считая себя уродиной, как теперь постоянно называла ее мать. Она даже не подозревала, что к своим годам стала соблазнительно женственной. Ее нельзя было назвать истинной красавицей, но был в ней какой-то утонченный аристократизм, природная грация, трогательное достоинство, как у юной королевы, чувствующей свое предназначение, но еще не понимающей его. К тому же она считалась теперь одной из богатейших невест Москвы.

Салон матери процветал, но красоты ей не прибавлял, Бэлла потихоньку спивалась. Аркадий втайне от жены разбогател, стал увереннее в себе, выглядел даже слишком молодым для своих пятидесяти, был избалован женскими комплиментами и ухаживаниями. Они по-прежнему при редких встречах яростно ругались. В одном из богатейших особняков Москвы изо дня в день продолжался ставший таким привычным семейный ад, в котором одну из главных ролей стала играть горничная Марьяна. Вначале она мастерски разыгрывала обиду и поруганную честь после интимных встреч с хозяином, и Аркадий, испытывая вину, одаривал ее деньгами – все больше и больше. Ей это понравилось. Скоро представился случай выслужиться перед хозяином с другой стороны.

После скандала с дневником Аркадий оставил дочь в покое, относился к ней с презрением, не разговаривал. Однажды, когда он искал в библиотеке атлас автомобильных дорог для поездки по делам компании, убиравшаяся рядом Марьяна доложила ему, что Ника в его отсутствие приводила подругу с братом, они забрали атлас в ее комнату, и там рассматривали втроем. В этот же вечер Ника получила очередную порцию легких ссадин и оплеух, а Марьяна – свои тридцать сребреников. Сообразив, как можно воспользоваться ситуацией, она стала шпионить за Никой, и, если Аркадий был убежден в вине дочери, которая никогда ему не врала, горничная получала свои деньги. Ника стала крайне осторожной, но Марьяна была хитра, и иногда ей удавалось Нику оговорить. Отец дочери не верил, даже если она пыталась оправдаться. И Ника перестала оправдываться.

В тот день Ника сидела в своей комнате в наушниках, слушала группу «Deep Forest» и пыталась переводить с французского. Временами взгляд ее устремлялся в окно. Музыка расслабляла, заставляла вспоминать. Она давно перестала улыбаться, была сосредоточенна и напряжена, будто в любой момент ожидала опасности, как заблудившийся в лесу домашний зверек. Девушка перевела взгляд с окна на словарь, взяла ручку, чтобы записать очередное слово, и в этот момент в комнату вошел отец. Его вид не предвещал ничего хорошего.

– Мне позвонили из колледжа и сообщили, что ты не сдала тесты.

– Я готовлюсь, завтра повторный тест.

– Немедленно сними наушники! Чем ты занимаешься?

– Они мне не мешают, я выписываю слова из словаря.

Аркадий побледнел, глаза его заблестели:

– Я плачу за твои занятия такие деньги, а ты смеешь проваливать тесты? – он подступил к ней сзади, протянул руку, собираясь сорвать наушники.

Неожиданно Ника спокойно развернулась вместе с креслом и оказалась прямо перед ним. В ее голове в одну секунду промелькнула мысль о том, какое положение лучше занять, чтобы после пощечины не упасть и не удариться рукой или головой. Она решила остаться в кресле. В ее глазах не было страха, они вдруг стали странно холодны, уголки губ опустились вниз. Спокойным, расслабленным движением она сняла наушники, рассыпав тяжелые черные волосы по плечам, посмотрела в его глаза снизу-вверх, ровным голосом произнесла:

– Бей.

Не было больше испуга, поднятых рук, слез. Аркадий натолкнулся на спокойствие темно-вишневого взгляда и сузившиеся от ярости зрачки. И отступил. Его красивое лицо перекосилось, словно от судороги, и Нике вдруг показалось, что она слышит шипение кобры:

– Ну ладно, как знаеш-шь…

Аркадий вышел из комнаты тихо, ссутулившись, а Ника долго сидела без движения, глядя в одну точку. В наушниках, лежащих на столе, чуть слышно звучала музыка. Потом она надела наушники и снова взяла ручку. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, только зрачки стали чуть шире, а взгляд мягче. В тот же вечер Аркадий рассчитал горничную Марьяну.

От судьбы не уйдешь…

В день своего восемнадцатилетия Ника собрала в рюкзачок необходимые вещи, документы, накопленные за несколько лет карманные деньги и, вызвав такси, уехала в аэропорт. Спустя пять лет в Париже заговорили об удачном театральном бенефисе молодой актрисы, приехавшей из Москвы. Через несколько лет ставшая популярной Ника попала в автомобильную катастрофу и получила травму, которая слегка обезобразила ее лицо – эталон европейской красоты. Контракт с одной из ведущих компаний по рекламе духов был аннулирован, ей выплатили страховку. К тому же, она стала хромой после полученных травм и не смогла больше играть на сцене. Но от судьбы не уйдешь.

Скоро Ника вышла замуж за своего лечащего доктора-хирурга и спустя положенное время родила ему девочек-двойняшек. Прошло еще пять лет, и Ника получила одну из престижных литературных премий за роман-новеллу «Этюды Черни», а фильм по написанному ею сценарию был награжден «Оскаром» и собрал самые большие кассовые сборы за последнее пятилетие.