Почти тридцать лет назад сбегал он, босоногий, по этой дорожке вместе с ребятами к пруду купаться, загорать. Будто вчера это было… И так живо всё это ему представилось, что показалось на миг, вот сейчас из-за поворота той, ведущей от посёлка тропинки покажется шумная ватага ребятишек и, всколыхнув утреннюю тишину весёлыми криками, ринется к пруду. И среди них – он в голубенькой майке, в тренировочных штанишках, закатанных до измазанных зелёнкой коленок.
Шорин даже оглянулся на тропинку… И засмеялся. Оказывается, он сентиментален? Странно, вроде бы никогда за собой ничего подобного не замечал.
Он вышел из машины, поставил её на сигнализацию и стал не торопливо спускаться к пруду, ощущая его ласковую утреннюю прохладу.
Из неглубокого овражка, вместе с песчаной дорожкой тянувшегося к пруду хвалилась своими синими венчиками красавица-медуница. Тут же рассыпаны были разноцветные круглые шарики кашки – белые, розовые, красные. После короткой ночи проснулся и одуванчик, его ярко-жёлтые корзиночки постепенно раскрывались навстречу новому дню.
Места за овражком облюбовал орешник, неподалёку кудрявилась юная рябинка, кустики бузины с красными бусинками поглядывали из-за их спин.
Крохотная трясогузка в кокетливой чёрной шапочке, мелко покачивая длинным чёрным хвостиком, перебежала дорогу Шорину, быстро-быстро перебирая тонкими ножками, затем вспорхнула и полетела к пруду, пискнув несколько раз, словно звала за собой.
Пруд был проточный. Ленивые спокойные воды его нехотя перекатывались через невысокую грунтовую насыпь, попадали затем в некий резервуар, где, немного замешкавшись, летели вниз по деревянному жёлобу к облицованному большими гранитными плитами арочному тоннелю, проходившему под насыпным мостом. И там уже вольготно разливались во всю ширь его, словно вдыхали полной грудью, чтобы на выходе вновь ужаться и нешироким ручейком бежать, петляя по лесу, так далеко, что мальчишки из дачного посёлка никогда не отваживались проследить его путь, узнать, где эта далёкая даль кончается.
Пруд, как казалось, постарел, высох, ужался. Под обрывистым бережком торчали зелёные стрелы осоки, куст ивы в зелёно-голубовато-сером дыму навис над водой.
Шустрые водомерки, широко расставив все шесть своих лапок, как по льду скользили по спокойным водам. Метнутся в одну сторону, замрут в ожидании, не шлёпнется ли в воду нерасторопная мушка, не зазевается ли комарик. Учуют – увидят – цоп! Вот и завтрак!
Шорин взял левее, туда, где прежде купались в небольшой заводи. Берег здесь круто обламывался, слегка нависая над водой, вблизи казавшейся непроглядно чёрной, и там, в этой черноте, едва заметно шевелись «русалочьи волосы» – тёмно-зелёные водоросли.
Шорин присел на травку в нескольких метрах от воды. Вдруг вспомнилось, как во второе или третье его здешнее лето вот на этом самом месте увидел он купающуюся, как теперь бы сказали, топлес женщину. Груди её были небольшие, дряблые с тёмными сосками и напоминали виноградины, из которых выжали сок. Он сидел чуть поодаль, возле ивового куста и украдкой бросал на бесстыжую женщину испуганно-любопытные взгляды. И какое-то неизвестное ему прежде томление одолевало его. Было ощущение, что он приблизился к некой тайне, разгадать которую ему ещё только предстояло в будущем. И в этом ощущении была какая-то волнительная сладость…
Послышался вдруг лёгкий всплеск, отвлёкший Шорина от далёких воспоминаний и, посмотрев влево, он заметил, как над невысоким ивовым кустом взметнулась чья-то удочка, затем поплавок плюхнулся на воду, слегка взволновав её. И вновь стало тихо.
Он собрался уже подойти к рыбаку, парой слов перекинуться, но тотчас же и передумал. Тому вряд ли нужны теперь разговоры, не для них он пришёл сюда в столь ранний час.
Шорин поднялся, раздумывая, куда далее направить свои стопы. В посёлок, конечно, не зайти, не прежние времена, когда ворота стояли распахнутыми настежь – заходи, кто хочет. Теперь, без сомнения, и забор поставили, что стена кремлёвская, и свора надменных охранников появилась, да вдобавок наверняка видеокамеры понатыкали по всему периметру посёлка.
Где-то на шоссе, впрочем, не далеко, взвизгнули тормоза, и вскоре Шорин увидел, как по насыпному мосту стремительно пролетел какой-то лихач. Что эта была за машина, он не разглядел, далековато было, да и деревья загораживали обзор.
Раздумывая, как убить время – был только четвёртый час в начале, – он оглядел противоположный берег. И где-то там вдруг закуковала кукушка. Раз, другой, третий… И тут же ухнула пару раз сова, словно не довольна была этим кукованием. Кукушка смолкла, испугалась, обиделась ли, что перебили, поди узнай. И вновь сделалось тихо.
И тут тишину эту неожиданно разорвала на все лады заголосившая сирена: к Шорину взывал его старенький «ситроен», кем-то чужим потревоженный. Не долго думая он рванул на призыв своего четырёхколёсного друга. Выбежав к песчаной дорожке, посмотрел туда, где оставил машину и увидел возле неё мужчину, злорадно, как показалось издали улыбавшегося…
6
Он был явно крепче Шорина, шире в плечах, выше ростом. В драке Шорину было с ним не совладать. Да и не умел он драться, отродясь драчуном не был.
Шорин не на шутку струхнул, но всё-таки шёл навстречу своей судьбе, решив, будь что будет. А по пути, украдкой высматривал по краям дороги какую-нибудь палку или камень поувесистей…
Но что нужно этому типу? Деньги? Хорошо, отдаст он их. Всё, что есть отдаст. Лишь бы убрался куда подальше.
А как всё хорошо начиналось! Какое утро! Какие воспоминания! И всё разрушил этот тип, всё!
Между тем расстояние между ними неумолимо сокращалось. Незнакомец, увидев, что хозяин «ситроена» идёт к нему, снял руку с капота машины. Сигнализация, поворчав ещё несколько секунд, замерла. Вновь сделалось тихо. Только в придорожной траве, чуть сбрызнутой алмазными росинками, неистово стрекотали кузнечики.
Шорин был уже метрах в пяти от незнакомца, когда тот, покачнувшись, вдруг упал, крепко ударившись при этом лбом о крыло машины. «Ситроен» вновь заголосил, словно и для него это соприкосновение стало болезненным. Шорин поспешно нашарил в кармане джинсов брелок с сигнализацией и отключил её.
Пьяный, с заметным облегчением подумал он, да ещё какой. На ногах не держится. Но как он здесь оказался? Впрочем, какое ему-то дело!
Подойдя к упавшему навзничь незнакомцу почти вплотную, присел на корточки. И ужаснулся: всё лицо его было в кровоподтёках и ссадинах, особенно страшно выглядел порез, шедший от угла рта к правому уху, издали походивший на дьявольскую улыбку. Тёмно-синяя рубашка была заляпана бурыми пятнами: стекавшая с лица кровь успела уже запечься. Разбитый о крыло «ситроена» лоб слегка кровоточил. Однако спиртным от незнакомца не пахло.
– Эй, – позвал Шорин. – Ты меня слышишь, парень?
Испуг его утих, но непонятно было, что теперь делать? Оттащить его куда-нибудь на травку и поскорее убираться отсюда: что если те, кто так жестоко отделали парня, вернуться? Мало ли что им взбредёт в голову! Тогда Шорин попадёт в такую переделку, что мало не покажется. Он заволновался.
– Парень, очнись, слышишь?
Незнакомец слегка застонал, но ничего не ответил. Шорин огляделся вокруг, лучшее место, чем в канавке под орешником найти было трудно. Однако ноша оказалась слишком тяжёлой для щуплого Шорина. Тужился, тужился, но поднять парня так и не смог. Плюнул, выругался. И подумал: зачем, собственно, его куда-то переносить? Пусть себе лежит там, где лежит. Да, так будет правильнее всего, поспешно одобрил он своё решение. А ему нужно уезжать отсюда. И как можно скорее.
Но, не сделав и пары шагов к машине, остановился. А совесть-то твоя где, Шорин? Ты что ж сможешь уехать и оставить парня посреди дороги? Кем же ты после этого будешь, а? Нет, так не годится.
И рьяно взялся за дело. Достал из багажника купленную Ирине Викторовне полиэтиленовую плёнку для парников расстелил её на заднем сиденье «ситроена», затем с превеликим трудом, выбиваясь из сил, перетащил парня в машину – парень немного пришёл в себя и как мог, помогал запыхавшемуся Шорину, иначе у того ничего бы не получилось.
Наконец дело было сделано. Чуть отдышавшись, Шорин уселся за руль. Развернувшись на небольшом пятачке, выехал на всё ещё пустынное шоссе и дал по газам. Взвизгнув, «ситроен» резво помчался вперёд, словно отведавший плети конь.
Утро постепенно набирало силу. Свет всё дальше проникал вглубь леса, разгоняя ещё лежавшую в оврагах и низинах ночную мглу.
Шорин был рад, что не бросил на произвол судьбы парня, в глубине души даже слегка гордился этим своим поступком. Не поддался охватившей его поначалу панике. Теперь же душа его была спокойна. Впрочем, довольно героизировать нормальный человеческий поступок. Важно было как можно скорее доставить парня в больницу. И он это сделает, чёрт возьми! Он… А куда он, собственно, едет-то?
Шорин с досадой заметил свою оплошность. Разве в Москву нужно было теперь мчаться! Тут же Одинцово под боком, что, там больниц нет, что ли? Глупец, прежде чем бахвальством заниматься, нужно было о деле думать!
Ругнувшись, Шорин аккуратно притормозил, сдал чуть назад на покрытую щебёнкой обочину, зашуршав шинами. Развернулся и рванул теперь уже в обратном направлении, с беспокойством поглядев в зеркальце на парня, словно ждал, что тот пристыдит его за невнимательность. Парень, притулившись плечом к дверце, со склонённой набок головой не издал ни звука.
Опустив козырёк, чтобы солнце, выглядывавшее уже из-за высоких сосен, не слепило глаза, Шорин проскочил по насыпному мосту, даже не взглянув на свинцово-серую гладь пруда. Только в сознании его почему-то мелькнуло: как там рыбак, вытащил что-то или безнадёжно смотрит на поплавок?
Метров через четыреста по правую руку начался сплошной тёмно-зелёный забор, означавший начало того самого дачного посёлка, тоска по которому привела Шорина в это раннее утро сюда. Вскоре увидел и ворота, огромные, словно ворота какого-нибудь средневекового замка, над которыми на тонкой, как у страуса, шее, торчала зоркая камера наблюдения.
Шорин навряд ли бы тормознул здесь и в спокойную минуту – мигом бы охрана выскочила, грубо полюбопытствовав, что ему нужно? А теперь он лишь короткий взгляд бросил на это мощное сооружение, отметив про себя, что во времена его детства здесь были довольно хлипкие ворота, которые запирались разве что на ночь, если этого не забывал сделать комендант дядя Петя.
Вдруг пассажир Шорина издал какой-то странный гортанный звук, после чего захрипел и, обернувшись, Шорин увидел, как он весь как-то подозрительно обмяк, словно надувная игрушка, из которой выпустили воздух. Голова его упала на грудь и изо рта по небритому подбородку побежала тонкая красная струйка.
Шорин похолодел от предчувствия страшной беды. Сбросив скорость, он съехал на обочину, вышел из машины, обошёл её и открыл заднюю дверцу, ту, возле которой сидел его злосчастный пассажир.
Не нужно было обладать большими познаниями в медицине, чтобы понять, парень умер…
7
Полным ужаса взглядом Шорин смотрел на своего мёртвого пассажира. Струйка крови, сочившаяся из уголка рта, пробежав по небритому подбородку, капала на джинсы парня.
Нервная дрожь пробила Шорина. Он захлопнул дверцу машины и вернулся за руль, крепко сжав его обеими руками. Взглянув на часы, долго не мог поверить, что ещё каких-то двадцать минут назад он стоял на бережку пруда и наблюдал, как над ивовым кустом взметнулась чья-то удочка…
Шорин посмотрел в зеркальце над лобовым стеклом – его пассажир будто спал, уронив голову на грудь. Может, действительно спит, с лёгкой надеждой подумал Шорин.
– Эй, парень, ты спишь, что ли?
Ответа не последовало. Нужно было конечно пощупать у парня пульс. Или как там, в детективных фильмах делают – аорту, вроде бы. Но едва он представил себе, что нужно будет прикоснуться, может быть уже к мертвецу, его всего передёрнуло.
Но почему же к мертвецу, воскликнул про себя! Что если он ещё жив? Тогда нужно гнать в больницу, а не дожидаться, пока он действительно отдаст концы!
