– Спасибо, выручил, Слоненок.
– Бросайся и хватай их за жопу.
– Ну, ты забыл, я все-таки добер ман.
– Я не забыдл, это ты забыдл.
– До встречи в редакции.
Я залаял и зарычал, подражая злобному псу.
Он в ответ задудел в нос.
Все обстояло, как прежде. Да и что здесь могло измениться. Возможно, приснилось. Летаргический сон, продолжается целую неделю, бывает в природе. Вот Гоголя откопали, а он на другой бок повернулся. Хотя на какой другой бок, он же носом вверх лежал! Чем? Ну, произведением своим вверх! Куда вверх? В крышку гроба. Чепуха какая-то!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Так и пошло и поехало по старым рельсам под прежний мотив. Впрочем, кое-что поменялось. Например, жена. Я-то помню, что у меня Тамара была, и шрама у меня на лбу наискосок не было. А радикулит не беспокоит. Недавно себя в зеркале изучал. Толстое стекло старалось выглядеть честным до малейшей подробности. Но что-то в нем с краю поблескивало косым срезом (зеркало старое), из голубоватой глубины подмигивало – чем, не разглядишь.
Размашистые брови, вечная небритость, этот шрам. И смотрит отчужденно. Кто его знает, может быть, и не я. Но окружающие на этот счет не беспокоятся. Наверно, им видней. Хотя мы ведь к другим не присматриваемся. Какими запомнили когда-то, такими и видим. Прическу поменял! Заметим. Усы сбрил! Тем более. А тот ли человек перед нами? Паспорт есть, значит, сомнения нет. А потом и говорим: «Этого я от него не ожидал!», «На него это непохоже». А он совсем и не тот. Ну да ладно.
Выждал несколько дней, Татьяне позвонил. Не удивилась, сразу к себе позвала. Я сразу и поехал.
Живет в белой башне-многоэтажке на краю Ленинского проспекта. Само название, казалось, должно исключать всякую мистику. Но пока ехал, минут сорок, пришел к выводу: в самой фигуре вся мистика и заключается, хоть материалисты ее и отрицают. И просто видно, как от этой восковой куклы в мраморном торжественном подвале темные лучи во все стороны расходятся. Настоящий вуду. А вокруг – зомби, зомби, зомби. Не хватало только свежей кровью петуха желтый лоб окропить.
Шел наискосок через поле – пустырь с березками по краю шоссе. В любое время дня и ночи здесь собак прогуливают, без поводков. Рослые собаки носятся за палками и усердно их приносят хозяевам. Вечная игра. Доберманы (как я, я тоже быстрый), доги, ротвейлеры. Бросить бы им куклу, мигом бы растерзали. Зато зла в мире поубавилось бы. Вот такие и подобные им праздные мысли приходили мне в голову. Как понимаю, заслон, чтобы я не думал о том, что постоянно шевелилось в глубине, хотело оформиться – покоя не давало.
– Ну, здравствуй, лягушка-путешественница! – обняла и мимолетно полудружески прижалась плосковатым телом с девичьими грудками. Удивило: дома – она без берета, коротко подстрижена.
Усадила за чай, сервированный на журнальном столике. Естественно, к чаю сыр и водка. Специально для меня расстаралась. Сама пила кофе.
– Картинки показывать будешь?
– О чем ты?.. – а сама улыбается – извилистая линия губ – ящерка пробежала.
– Я буду задавать сумасшедшие вопросы.
– На вопросы будут ответы.
– Поговорим как магнитофон с магнитофоном.
– Ты – свое, а я – свое.
– И никаких картинок.
– И никаких картинок.
– Представь себе, на берегу Тихого океана очень теплая ночь. Белая луна над темной полосой всякой кокосовой ветоши на песке. Мощные шлепки прибоя. В бунгало для туристов по стенам бегают ящерицы. Помнишь?
– Не помню, но вижу.
– Две ящерицы – одна залезла на спину другой – ведут себя совсем непристойно. Как, впрочем, и обитающие там мужчина и женщина. Вспомнила?
– Не помню, но знаю. Мужчина на спине женщины. Очень ярко изобразил.
– Не смейся.
– Я не над тобой, над собой.
– Тамара, это имя тебе ничего не говорит?
– Какая Тамара?
– Моя жена. Теперь ее нет, ну вообще…
– Интересно.
– В инвалидном кресле передвигалась.
– Понятно.
– Там, где мы оказались, она бегала легко, как девочка.
– Где же вы были?
– Во сне или у экватора, думаю. Но она там осталась!
– Кто?
– Тамара – моя жена и любовница.
– Насчет любовницы не уверена, но твоя верная и любящая – Алла, вот уже десять лет наблюдаем.
– А как же Тамара?
– Ты ее здорово придумал, вот что я тебе скажу.
Между тем вижу, за спиной моей собеседницы туманно рисуется. На мягкой кушетке, которая служит ей постелью, две головки рядом: каштановые кудряшки-завитушки – Таня и темная стриженная под мальчика – Тамара. Таня обнимает Тамару – рука между ног, та беззвучно смеется.
Я даже слов не нахожу.
– Но вот же она!.. Вот… Ты сама ее мне нарисовала!..
И стерла…
– Глупенький. Ты же знаешь, мне передалось, и ты увидел.
– Но это же она!
