А сможешь? Очень уж ты уверенна. Конечно, тебе не впервой. Напомни-ка, чем в прошлый раз дело кончилось?
Надо признать, она права. Я рано забеременела и загубила свое будущее. Подвела маму. И парня. И сына. И подругу. Так почему сегодня так уверена в своей правоте? Зачем вообще сюда пришла?
Вдруг на противоположной стороне улицы показался Вуди, переодевшийся из спортивного костюма в белую футболку и кожаную куртку. Я знала: он принял душ, намазался лосьоном после бритья. Знала, почему он здесь. Знала, что он придет, с первой же минуты, как заглянула к нему в «дом».
Я юркнула в тень ближайшего козырька. Безотчетная мера предосторожности, хотя излишняя – женщины вроде меня невидимы. Можно идти за ним сколько захочешь, если только намеренно не привлекать внимание.
Вуди подошел к двери кафе, дернул ручку на себя. Закрыто. Взглянул на Айрис в окно. Теперь она мыла пол. Вуди постучал по стеклу. Айрис подняла голову и показала на дверь: «Извините, мы закрыты».
Вуди улыбнулся. Довольно дружелюбно, и только я догадывалась, как быстро он может рассердиться. Он поднял руки – гляди, мол, я безоружен. Впусти, я твой друг.
Айрис колебалась. Ни одна женщина, оставшись ночью одна, не видит в незнакомце друга. Вуди снова улыбнулся и сложил ладони в шутливой мольбе: «Всего одну минутку, пожалуйста». Хорош! Изображает безобидного клоуна. Интересно, много раз он так делал?
Я попыталась внушить Айрис, чтобы не впускала его. Чтобы отвернулась и забыла о нем. Напрасно – похоже, она его узнала. Может, в кафе он частый гость. Айрис открыла дверь, и Вуди скользнул внутрь. Прошло несколько минут. Теплые капли дождика стекали у меня по лицу. Как поступить? Пойти за ним? Сердце бешено колотилось, руки сжались в кулаки. В очередной раз пришла мысль: а вдруг я свихнулась?
Вдруг зазвонил мой мобильник. Из глубин сумочки Мит Лоуф запевал: “I’d Do Anything For Love”[13 - На все готов ради любви (англ.).]. Ругнувшись, я принялась судорожно шарить рукой по дну. Звони кто-нибудь другой, я бы просто убрала звук или выключила телефон. Но эту песню я поставила на звонки от Данте. Когда он родился, песня Мит Лоуфа занимала первое место в хит-парадах.
– Данте?
– Мам? – Голос Данте остался таким же, как в детстве, только на октаву ниже. Слегка жутковато. В нем звучит рассеянность, даже удивление, словно сын ожидал услышать кого-то другого. – Ой, я нечаянно нажал. Извини. Наверное, сунул телефон в карман, а экран не заблокировал. Прости.
– Ничего. – Что ж, это все объясняет. Данте мне никогда не звонит. – Главное, что с тобой ничего не случилось.
– Да нет, все нормально. А у тебя все хорошо?
– Конечно! – нарочито веселым тоном ответила я. – Иду домой. День выдался долгий.
– Понятно. – Данте не терпелось закончить. – Ну…
– Чем занимаешься? – перебила я.
Внезапно мне отчаянно захотелось, чтобы он поговорил со мной. Рассказал, как прошел рабочий день, что у него на ужин. Во что одет, куда ходил, что смотрел по телевизору. В детстве Данте был очень общительным: разговаривал сам с собой, с игрушками и вообще со всеми вокруг. Став подростком, он утратил эту черту. Теперь он человек неразговорчивый, слова его уклончивы, и каждое – на вес золота.
– Ничего. Буррито готовлю. – Недолгое молчание. – Мам, у тебя правда все нормально? Ты какая-то… взвинченная.
– Ничего серьезного. Ты слышал об убийстве? Через дорогу, в парке Виктории? Женщина вышла на пробежку. Тело нашли сегодня.
– А, вот в чем дело! – с облегчением в голосе отозвался сын. – Тогда понятно, почему ты всполошилась. Слушай, все образуется. Пойди домой, отдохни. Потом перезвоню, ладно, мам?
– А какие буррито?
– С курицей. Ладно, мне правда пора…
– Конечно. Пока-по…
Он отключился, не успела я сказать «Люблю тебя» или «Береги себя, Дэн». Мой сын не любит, когда чувства выражают вот так, запросто. А вдруг это моя вина? Как бы он отреагировал, если бы я признала: «Ничего у меня не хорошо. Я кое-кого поджидаю у кофейни. Наверное, схожу с ума».
Свет в «Буфетной Присциллы» погас. Внутри никого не было. Увлекшись разговором, я забыла о слежке. Дождь лил с чернильно-синего, как джинсовая ткань, неба. Мимо проехал автобус, потом еще один, подняв веер брызг. Я растерянно глядела на машины под струями дождя. По коже сороконожкой проползла липкая тревога. Неужели я их упустила? Они ушли, пока я говорила с Данте?
Может, оно и к лучшему, – рассудил внутренний критик. – Может, звонок Данте уберег тебя от большой ошибки.
И тут я заметила их метрах в пятидесяти от меня, на главной дороге. Айрис шагала в светлом пальто, с зонтиком в руках. Ее розовые волосы привлекали внимание даже издали. Я поспешила за ней.
Большая ошибка, – повторил голос.
Я отправила его в «комнату тишины». Перешла дорогу. Торопливо зашагала по Главной улице, подняла воротник, прячась от дождя, – случайная, неприметная прохожая спешит домой. Средних лет, тускло освещенная фонарями, в туфлях на низком каблуке. Вуди меня не заметил бы – слишком для него стара, Айрис же вряд ли меня запомнила. Догнав их, я будто случайно увернулась от брызг дождя из-под колес и задела локоть Вуди…
Снова электрический заряд, контакт. Отражения из «дома» Вуди промчались перед глазами, словно я проехала мимо на машине.
Вот и хорошо. У меня получится.
Я встала под козырек театра, притворяясь, что смотрю в телефон. Вуди с Айрис опять неторопливо прошли мимо. От Айрис повеяло чем-то легким, цветочным, домашним.
«Дом» Вуди стоял нараспашку. В гостиной приветливо горел свет. Расстарался для Айрис. Пытается ее очаровать. Словно бы издалека послышался его смех и ее короткий, вежливый ответ – будто маленькой девочки на дне рождения знакомого, который ей не очень нравится.
Я смогу. И ничуть не схожу с ума.
Глубоко вдохнув, я бесшумно переступила порог.
7
Суббота, 26 марта
Ни один мужчина в глубине души не признает себя маньяком. Большинство обвинит жертву – одежда не та, оказалась не там, мало сопротивлялась. Одни винят жен за неудовлетворенность. Другие – матерей за воспитание. Некоторые даже убеждают себя, что следуют природному инстинкту, таким образом обвиняя в своем безволии матушку-природу. В каждом преступлении против женщин якобы виновата женщина.
Вуди, например, все беды сваливает на феминисток. Считает, что они все испортили. До них мир был прост и понятен. Мужчины и женщины знали свое место. Мужчины были добытчиками, защитниками, героями. Женщины носили платья и уважали себя. Мужчин ждали чистый дом и ужин на столе. И все жили счастливо. А сейчас даже не разберешь, где парень, а где девушка. Сплошные #MeToo, гендерные заморочки, трансвеститы и татуировки. Наверняка у нее есть татушки. И все равно… – косой взгляд на девушку – …надо ломать комедию. Говорить политкорректную дурь. А девчонка ничего, если приведет себя в порядок. Если перестанет быть такой зажатой…
Его ушами я услышала Айрис:
– Я немного устала. Может, в другой раз?
Наверное, пригласил ее на свидание. Она ему тактично отказала. Необязательно было заглядывать в ее «дом», чтобы все понять. Вуди для нее темная лошадка – кто знает, как он может себя повести? А он говорил ей приятные слова. Она не возражала – по крайней мере, в рабочее время. В конце концов, посетители должны уходить довольными. Но теперь-то рабочее время кончилось. Ее внимание уже не оплачивалось.
– Всего один коктейль, – упрашивал Вуди. – Я ведь ради вас сюда пришел.
– Я весь день на ногах. Правда не хочется.
– Всего один бокальчик. Честно. Ну пожалуйста!
Мужчины! Выпрашивают, как дети. Данте в детстве был таким же. А вот меня мама воспитала иначе. «Много хочешь – мало получишь». Интересно, всех женщин этому учат? Ставить желания мужчин превыше своих?
– Ладно. Только один!
Он был доволен, словно предвкушал особенно вкусный обед. Отлично, крошка. Одного вполне хватит.
Я правильно сделала. Он явно задумал недоброе.
Ярко освещенная гостиная его «дома», всюду декорации, мишура. Портреты самого себя на стене. Спортивные награды, пин-ап-плакаты. Реквизит, нужный лишь для спектакля. За ним – рычаги и блоки, поднимающие и опускающие занавес, потом лестница в темный подвал – там реквизиторская и костюмерная. Только в этом театре вместо реквизита – воспоминания, тайны, порно, журналы для качков, фитнес-тренажеры, здоровая пища, стопка фотографий самого себя рядом с теориями заговора, бытовым расизмом, сексистскими шутками, мечтами о лихих приключениях и ноткой сладкой тоски по воображаемому прошлому, где мужчин уважали, а женщины и иммигранты знали свое место.
